Соверен - Сэнсом К. Дж.. Страница 125

— А о чем еще разговаривать с изменником? — пожал плечами Редвинтер. — Впрочем, я завожу подобные разговоры с умыслом. Скажите, мастер Шардлейк, вы часто бываете на медвежьей травле или петушиных боях? — вопросил он, буравя меня своими ледяными глазами. — Разумеется, нет, — заявил он, не дожидаясь ответа. — Для подобных мужественных забав у вас слишком слабое нутро.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Когда я был мальчишкой, я ходил на медвежью травлю всякий раз, как только в кармане у меня заводился пенни. А отец брал меня на казни — как на виселице, так и на костре, хотя в те времена они случались не так уж часто. Я рано понял, какое это захватывающее зрелище — смерть, будь то смерть зверя или смерть человека. А еще я понял, что человек и зверь встречают смерть по-разному.

Я не сводил с Редвинтера глаз. Прежде этот человек с непроницаемым ледяным взглядом внушал мне страх, но постепенно страх этот прошел, уступив место безграничному отвращению.

— Так вот, разница состоит в том, что человек знает об ожидающей его неминуемой смерти, — продолжал тюремщик, — а зверь нет. Собака, выбегая на арену, вовсе не думает, что через пару минут медведь выпустит ей кишки, оставив подыхать в мучениях. И медведь не думает о том, что в конце концов собаки неизбежно порвут ему глотку. Они сражаются и умирают, не успев понять, что произошло. А человек томится ожиданием смерти в течение многих дней, иногда многих недель. Он представляет, как петля затянется на его шее, как огонь будет пожирать его плоть. Это тяжело, ох как тяжело… Разумеется, тем, кто уже осужден на казнь, остается лишь покориться своей участи. Но если человек может спастись, раскаявшись и проявив благоразумие…

Редвинтер многозначительно вскинул бровь.

— Да, я рассказывал Бродерику о казнях и пытках, чтобы пробудить в его душе страх. До поры до времени его оградили от телесных страданий. Но я знаю, слово может причинять не меньшую боль, чем раскаленное железо.

— Несмотря на все ваши ухищрения, Бродерик никогда не заговорит, — отчеканил я. — И вы прекрасно это знаете.

— Как говорится, вода камень точит, — усмехнулся Редвинтер. — Все ночи наш узник проводит без сна. И наверняка воображение во всех подробностях рисует ему пыточные камеры Тауэра. От подобных картин кровь стынет в жилах и…

— Знаете что, Редвинтер? — оборвал его я. — Мне кажется, вы лишились рассудка и с каждым днем все глубже погружаетесь в пучину безумия.

С этими словами я резко повернулся и пошел прочь.

Если Редвинтер хотел привести меня в наисквернейшее расположение духа, он своего добился. Я никак не мог отделаться от ощущения, что по мне ползает отвратительное насекомое, которое невозможно стряхнуть. Шагая в сторону замка, я напрасно пытался выбросить из головы очередную стычку с тюремщиком.

На лугу, поблизости от рва, стояли несколько чиновников. Похоже, они вышли подышать свежим вечерним воздухом и оживленно о чем-то разговаривали. Среди них я заметил мастера Крейка, который, как всегда, перебирал бумаги, прикрепленные к доске для письма. Я замешкался, не зная, стоит ли подходить к нему. В том, что встреча со мной приведет Крейка в смущение, не было никаких сомнений, но мне требовалось кое о чем спросить его. Я хотел поговорить с Тамазин, а он наверняка знал, в какой палатке ее поместили.

— Добрый вечер, сэр, — приветствовал я своего бывшего однокашника. — Как всегда, в хлопотах?

— Да, дел по горло, — потупившись, буркнул Крейк.

При этом он непроизвольно отступил от меня на шаг. Хотя причины, заставлявшие его избегать моего общества, были прекрасно известны, столь неучтивые манеры неприятно меня задели.

— Мне необходимо кое о чем у вас спросить, — произнес я холодным и официальным тоном. — Относительно сегодняшнего ночлега.

— К вашим услугам. Но я очень занят. Недавно мне сообщили, что мы проведем здесь четверо суток.

— Четверо суток?

— Именно так. В Халл мы двинемся не ранее первого октября.

Я досадливо прикусил губу. Непредвиденная задержка препятствовала исполнению моего самого горячего желания — оказаться на корабле, плывущем в Лондон.

— Будьте любезны, сообщите мне, где разместили челядь королевы? — спросил я у Крейка, которого отнюдь не собирался посвящать в свои переживания.

Он смотрел на меня, подозрительно прищурившись.

— Мне необходимо поговорить с одной из ее служанок, — счел нужным добавить я.

Пером для письма он указал в поле, где несколько палаток стояло чуть в стороне от остальных:

— Вон там.

— Благодарю вас, — произнес я, растянув губы в улыбке. — Надеюсь, этой ночью никто не будет без крова.

Но Крейк уже повернулся ко мне спиной. Мне оставалось лишь покачать головой, осуждая подобную неучтивость, и двинуться в сторону поля. Приблизившись к палаткам, я увидел, что навстречу мне, приподняв юбки, дабы они не волочились по мокрой траве, идет Тамазин. Когда мы поравнялись с девушкой, я заметил, что глаза ее покраснели от слез.

— А я к вам, — сказал я. — Хотел сообщить, где мы остановились.

— Какое совпадение, сэр, — с бледной улыбкой произнесла Тамазин. — Я как раз отправилась вас искать. Как себя чувствует Джек?

— Больная нога не слишком его беспокоит — по крайней мере, когда он не пытается на нее опираться. Тем не менее он постоянно ворчит.

— Всякий ворчал бы в его положении.

— Он сообщил мне, что вчера вас допрашивал Малеверер, — сказал я, пристально взглянув на Тамазин.

Губы девушки искривила язвительная улыбка, плохо сочетавшаяся с ее мягкими чертами.

— И вы явились, чтобы допросить меня в свою очередь.

— Мне необходимо знать, что он вам сказал.

— Он допрашивал всех фрейлин и служанок королевы. Но никто из них не смог рассказать ему ничего, что вызвало бы его интерес. И я в том числе. Мистрис Марлин вовсе не пускалась в откровенности. Если она и говорила со мной о чем-то, то лишь о своем женихе, заключенном в Тауэре. А еще вспоминала о своем детстве и юности. Несчастья преследовали ее с ранних лет. Она была круглой сиротой, и, кажется, на всем белом свете лишь мастер Лок относился к ней по-доброму. Я знаю, она совершила много дурного. И все же мне ее жаль.

— Вам будет трудно в это поверить, но мне тоже ее жаль.

Тамазин не ответила.

— А как вела себя леди Рочфорд? По словам Джека, вы рассказывали, что она не сумела скрыть своего испуга?

— Я не присутствовала при беседе Малеверера с леди Рочфорд. Только слышала, как она на него орала. А он орал в ответ. Думаю, леди Рочфорд сразу успокоилась, когда поняла, что Малеверера интересуют вовсе не королева и Калпепер, — произнесла Тамазин, понизив голос. — Кстати, я не видела Калпепера вот уже несколько дней.

— Вижу, вы плакали, Тамазин, — мягко заметил я. — Вы чем-то испуганы?

— Я горевала о мистрис Марлин, — ответила она, посмотрев мне прямо в глаза. — Стоит мне вспомнить о том, что с ней случилось, слезы сами текут из глаз. Она была так добра ко мне, так добра. Относилась, как к родной дочери.

Несколько мгновений Тамазин молчала, потом набралась решимости и спросила:

— А как поступили с ее телом?

— Понятия не имею. Скорее всего, оставили в Хоулме, приказав местным жителям предать его земле. Тамазин, я не кривил душой, когда сказал, что мне тоже жаль мистрис Марлин. Но все же она пыталась меня убить.

— Я знаю, — испустила тяжкий вздох девушка. — Хотя никак не могу взять в толк, зачем ей это понадобилось.

— Мистрис Марлин сама призналась, что действовала по указке своего жениха. Так что всеми ее поступками двигала любовь, — пояснил я. — Слепая, безрассудная страсть, которая вытеснила все прочие чувства.

— Да, она была предана своему жениху телом и душой. Ради него готова на все. А что с ним будет теперь?

— Его подвергнут допросу.

— С пытками?

— Скорее всего.

— Тяжело думать о том, что любовь может породить так много зла, — снова вздохнула Тамазин.

— Это случается, когда любовь превращается в одержимость и поглощает человека всецело.