Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Линк Келли. Страница 166

— Я писала «Мудрого Муравья» для детей\ — восклицает Блеки всякий раз, когда заходит разговор на означенную тему. — Это детские книги, — говорит она с таким возмущением, словно кто-то по слепоте своей принял черный цвет ее почтового ящика за красный. — Я вас умоляю!

Конечно, Мудрый Муравей навсегда останется просто муравьем — мудрым, смелым, любознательным, добрым, неугомонным, готовым прийти на помощь, как и сама Блеки, которая в свои восемьдесят два по-прежнему красива, эффектна, великодушна, любознательна и отважна, но редко (если вообще когда-нибудь) спокойна. У нас с ней вышла размолвка, когда я установила в Уединенном Доме солнечные батареи.

— Ты портишь дом. В нем изначально не предполагалось электричества…

К тому времени Блеки и Катрин жили в симпатичном благоустроенном коттедже в Пенобскот-Филдз. Я обвела взглядом комнату — рабочий кабинет Блеки, маленький, но со вкусом обставленный: лампа Густава Стикли, отреставрированная одним музейным работником из Фарнсворта; на столе дубового дерева светится монитор ноутбука, с динамиками и миниатюрным CD-драйвером.

— Ты права, — сказала я. — Я просто перееду сюда к вам.

— Это не…

— Блеки. Для работы мне необходимо электричество. Генератор слишком сильно шумит, моим клиенткам не нравится. И он обходится слишком дорого. Мне нужно зарабатывать на жизнь…

— Тебе не нужно…

— Я хочу зарабатывать на жизнь. — Я помолчала, стараясь успокоиться. — Послушай, ну разве не здорово проложить там проводку и все такое прочее? Мне установят устройства для преобразования солнечной энергии в электрическую, вот увидишь — это будет круто.

Так оно и оказалось. Коттедж выходит фасадом на юг. Два ряда солнечных элементов на крыше и несколько запасных под галереей; несколько дней, потраченных на прокладку проводки — и я отлично устроилась. Я оставила в гостиной книжные стеллажи, теперь заполненные в основном моими книгами и раритетными первыми изданиями, которые я выпросила у Блеки. «Четыре квартета» Элиота и несколько книг Теодора Ретке; «Гормен-хаст»; томик Леонарда Баскина с дарственной надписью «Блеки от автора». Одну спальню я оставила в первозданном виде: широкая дубовая кровать ручной работы, с хитроумным ящиком для постельного белья под ней, и книжные полки по стенам. На полке над изголовьем кровати стояли мои любимые книги: все шесть томов «Мудрого Муравья» и пять томов незаконченного цикла романов Уолтера Вердена Фокса под общим названием «Пять окон, одна дверь».

Вторую спальню я переоборудовала под рабочий кабинет. Я установила там чертежный и световой столы, автоклав, тумбочку под ультразвуковой очиститель и сушилку. Еще там находятся дополнительный силовой трансформатор, питающий мою машинку и прочую аппаратуру, столик для инструментов, где лежат паяльники, иглы и зажимы. Высокий стальной медицинский шкаф с таким запасом дезинфицирующих средств, бинтов, резиновых перчаток и кровоостанавливающих тампонов, которого хватило бы для небольшой больницы. Навесной шкафчик, где хранятся мои карандаши, тушь и ацетаты. И пластиковые колпачки от бутылок, предназначенные для разноцветных красок, которыми я наполняю резервуар машинки. Тоненькая сточная трубка отведена в специальный бачок, который я отвожу на роклендскую мусорную свалку раз в месяц, когда все отвозят туда пустые жестяные банки. На книжной полке стоят альбомы с моими рисунками и книги по искусству: тибетские дела, наскальные рисунки из пещеры Шове, японские гравюры на дереве.

Никакой китчухи, никаких «флэшек» в рамках, никаких поддельных альбомов. Если клиентка заказывает «флэшку», я отправляю ее в Рокленд или Бангор. Я работаю с клиенткой, если она отчетливо представляет, что ей надо, или приносит какой-нибудь оригинальный эскиз. Но всех, жаждущих наколоть на своем теле вставшего на дыбы единорога, харлейские языки пламени, мистера Идеального Мужчину или логотип группы «Грейтфул Дед», я отсылаю в другие салоны.

Я не нуждаюсь в рекламе. Мое предприятие существует за счет устных рекомендаций друзей и немногочисленных постоянных клиенток здесь, на Аранбега. Но в большинстве случаев женщина, желающая воспользоваться моими услугами, должна испытывать достаточно сильное желание, чтобы потратить шестьдесят пять долларов на паром, по меньшей мере пару сотен на татуировку и еще три сотни на проживание в гостинице «Аранбега», если она опоздает на последний паром или если выполнение заказа займет больше дня. Не говоря уже о стоимости ужина из толстого бифштекса с гарниром и плате человеку, который возьмется отвезти ее домой. Я не позволяю останавливаться в Уединенном Доме никому, помимо старых знакомых, то есть женщин, с которыми я имела отношения в прошлом и которые обычно в любом случае не желают ночевать со мной под одной крышей. Сью — исключение. Но Сью теперь встречается еще с одним человеком, тоже специалистом по профзаболеваниям из Пенобскот-Филдз, и потому приезжает сюда не так часто, как прежде.

Это меня вполне устраивает. Все мои клиенты — женщины. В большинстве своем они делают татуировку в ознаменование некоего эпохального события в жизни, как, например, окончательный разрыв с мерзавцем-любовником, склонным к насилию; развод после многих лет несчастливого брака; психологическое восстановление после изнасилования. Исцеление от рака груди (я часто делаю татуировки на груди), первый выезд в свет или рождение ребенка. Иногда в ознаменование какой-нибудь годовщины. Высокое эмоциональное напряжение держится в моем кабинете часами, если не целыми днями; оно исчезает с уходом клиентки, но вполне удовлетворяет мою потребность в эмоциональном общении, и так минимальную.

По правде говоря, моя работа удовлетворяет и мои сексуальные потребности тоже; по крайней мере, мое инстинктивное стремление к физическому контакту. Я всю жизнь работаю с кожей: подхватываю ладонью грудь, растягиваю кожу большим и указательным пальцами и выкалываю на ней иголкой нитевидные линии, проходясь желтой тушью поверх фиолетовых вен, превращая зарубцевавшиеся шрамы в свернутых кольцами змей, яркие крылья бабочки, языки пламени или фениксов, восстающих из бело-голубой кучки пепла; либо рисуя секретные карты с изображением потайных фотов и горных ущелий, речушек и волн, набегающих на отлогие берега размером не больше подушечки моего большого пальца. Подушечка моего большого пальца прижимает кожу в одной точке, указательный палец в другой; лишь тонкая пленка латекса отделяет плоть клиентки от моей. Машинка приглушенно жужжит и дает короткий сбой при первом соприкосновении иголки с телом, и женщина непроизвольно вздрагивает — независимо от того, насколько хорошо она подготовилась и сколько раз уже сидела вот так, под часто прыгающей иголкой, от уколов которой на коже выступают едва видимые капельки крови, сразу промокаемые бумажными полотенцами. Громко включенная музыка никогда полностью не перекрывает ровное гудение машинки. Больничные запахи дезинфицирующих средств, крови, антибактериальных мазей, латекса.

И пота. Тяжелый запах, подобный запаху оплавленного металла: запах страха. Он неудержимо истекает из женщины, словно кровь; зрачки у нее расширяются, и я явственно чую запах, даже если она лежит совершенно неподвижно, даже если она набивала татуировки достаточно часто, чтобы сохранять самообладание, какое сохраняю я, когда прохожусь иголкой по своему собственному телу. Она боится, и я знаю это; прыгающая иголка снова и снова прокалывает туго натянутую белую кожу.

Вечерами после работы меня не особо тянет на общение.

Предчувствие возникло у меня за день до того, как мне в руки попали Козыри. Сью вечно посмеивается надо мной, но зря: я никогда не ошибаюсь в таких случаях. Странное чувство начинает разрастаться во мне, словно меня надувают, как воздушный шарик; в голове легкость и холодок, на периферии зрения сверкающие точки. Вне всяких сомнений, не сегодня-завтра кто-то внезапно явится ко мне, либо я получу письмо или послание по электронной почте от человека, о котором не вспоминала последние десять лет; либо увижу что-то эдакое — норку, американского лося, мигрирующих молодых угрей, — но я точно знаю: произойдет какое-то событие.