Inanity - Малахов Олег. Страница 5

Все только начинается: из-за боязни вымученным вернуться домой, и во избежание последующей необходимости описывать сослуживцам приключения в Венесуэле, я простился с Кэли, и, взяв за руку Ким, вышел с ней из кабаре в надежде уехать с Ким к ней домой, где она обычно становилась собой и теряла пафос, которым наделяла ее Кэли, и вместе с ней в ее ванне написать стихотворение об этом вечере. Обожаю работать с Ким, когда она уже не Кэли, а было бы недурно разоблачить некую сердцевину этого женского образования. Она когда-то была объявлена президентом Амазонки, и ей сказали спасибо полуголые индейцы, назвали ее Сестрой осы, и пообещали после ее смерти разделить ее тело между самыми уважаемыми вождями благородных племен, и приготовить из его частей изысканные блюда на священном костре. А на самом деле, она удостоилась Нобелевской премии за вклад в развитие косметологической хирургии. Даже Агнесса тогда позавидовала ей. Как лучшей любовнице среди незамужних женщин ей вручили уникальный набор приборов и аксессуаров для ведения любовных игр, изготовленных еще во времена Людовиков XIV и XV. Но когда я уединялся с ней в ее тесной комнате, но с широким окном, она превращалась в девушку, беспечно заплетающую себе косички и рассматривающую журналы со сплетнями и красочными фотографиями знаменитостей. И я затаскивал ее в ванну, когда заканчивался чай, я пил его быстро и безостановочно, и мы придумывали строки по очереди. Смеялись над своими произведениями, плескались водой, иногда обнимались, но появлялась Кэли, и мне не хотелось этого. Я переживал, думая, что всегда будут такие несовместимости. А сегодня я просто шел к ней домой. Людям нужны люди. Какой абсурд. Все -- лишь тебе. Знать бы твое имя. Или оставить твой псевдоним нетронутым и, едва прикоснувшись губами к глазам, унести наконец-то на губах один из твоих самых запоминающихся взглядов. У нас все сходится. У нас будет одинаковое количество детей, и пол совпадает, но почему мы не можем расстаться со своими одиночествами, или мы не любим ситуацию, но любим себя, а кроме нас некому больше решить, что остается вместо нас на планете, если мы не вместе. Ты меня трогаешь, то есть то, что ты делаешь со мной, трогает меня. Ты пользуешься тем, что я трогателен, а ты трогающая, и трогаемая, но не мной, а тронуть твое сердце я могу лишь безвольно отдаваясь твоей чарующей рифме, давно не используемой в поэзии, но воскрешенной тобой искусно и неподражаемо. Влюблюсь лишь в экстравагантных женщин в закрытых клубах, подыму себя на второй этаж, открою дверь, а она неожиданно приедет на лифте, следившая за мной, влюблюсь, и, влюбляясь, назову ее Климентиной, она обидится, но по-доброму, поправит меня, оказавшись Эмелианой, и я пущу ее в свое жилище, на ходу раздевая, целуя уши, подставляя шею ее губам, ощущая их жар и готовое к стонам дыхание. Перестав дышать, распутываю ее легкие брюки, приклеиваюсь к ее телу, расклеиваюсь и перемешиваюсь с ней. анее ее было сложно не заметить, но я возвращался с закрытыми глазами, наслаждаясь лишь запахом, который меня преследовал, и она преследовала меня, как Кэли в один из вечеров, поссорившись с Джорджем, как Сюзан однажды случайно следовала за мной, думая, что я ее будущий сокурсник в университете, и испуская в итоге восторженные крики на ночном берегу речки возле студенческого общежития в моих объятиях. Многим я обязан Климентине, но я не знал, что Пьер имел какое-то отношение к ее отцовству, я думал, что он увидел ее в школе, проводя там семинары, будучи уже зрелым ординатором, готовящимся приступить к практике в клинике и работать вместе с Пабло или вместо Пабло. Я думал, что именно тогда на какой-то из головокружительных лекций он полюбил ее, но Климентина не могла не знать своих родителей, или ее бабушка всегда говорила ей, что придет однажды время, ей исполнится шестнадцать лет и она узнает, кто оказался виновником ее появления на свет, может именно поэтому она и дожила до шестнадцати и не искромсала свои вены в желании хоть раз в жизни сделать что-либо значительное, пусть для самой себя, и она не захотела противоречить своей старенькой бабушке, а лишь почувствовала жалость к ней, и к ее участи. Но явных доказательств у моих предположений не было, и познакомился я с Пьером и Климентиной лишь потому, что сам однажды влюбился в нее, девочку, списывающую контрольную у своего соседа, наблюдая за ней и ее движениями, присутствуя на уроке биологии в качестве ассистента преподавателя, тогда для меня было сделано исключение, и решили использовать меня как пример для описания всевозможных недугов. Я мог ярко изображать эпилептиков и клептоманов. Она на несколько секунд задержала взгляд на моих губах, я точно угадывал, куда смотрели глаза людей, и еще я заметил, что всматриваясь в мои губы, она вспомнила о том, что ее грудь медленно растет, но влюбленные в нее мальчики жаждали прикоснуться к ней. Она к тому же вспомнила в тот самый момент, что ее бабушка однажды проговорилась о том, что появится человек, который в один замечательный и незабываемый день сможет вместе с ней (Климентиной) увидеть бессюжетный сон с выстраивающимися в глазных яблоках цифрами телефонного номера, позвонив по которому он сможет услышать свой голос. Падая на пол в своей детской комнате, Климентина услышала телефонные звонки и решила скорее поднять трубку, но боль после падения была нестерпимой, ей пришлось прикладывать лед к разным участкам тела. Это наверняка звонил Джордж, поссорившийся с Кэли. Однако ей понадобился я, тогда еще совсем неопытный и ничего не знающий об отношениях между женщиной и мужчиной, мне еще не хотелось терять девственность и начинать взрослую жизнь, тем более мной все чаще интересовались работники клиники на аллее Понтификата. С другой стороны мне надоело бороться с эрекцией и всеми возможными способами сдерживать ее. В Климентине было все, что заставляло наливаться кровью мой пенис. Я ужасался тому, что могу осмелиться заниматься сексом, утрачивая чистоту помыслов, но были еще и мысли о чистоте чувства. Каждое утро я приносил бы ее в наш независимый приют с одной шатающейся кроватью, после ночных прогулок по пустынным улицам. Она бы не могла обойтись без моих рук, несущих ее к раздетым нервам, к экстазу, кричащим краскам глаз, и маразматическим всплескам губ и вспышкам волос. Мы бы ни на секунду не забывали друг о друге. And no obsessions could chase us.

По дороге домой, изучая ладошку Ким, и произнося иногда банально стандартные фразы, я воспитывал свои желания, разоблачая свои зависимости. Придя домой, Ким, как всегда захотела выпить чай, послушать старую музыку, которую она постоянно порывается заимствовать у меня, но в момент прощания помнит лишь о том, насколько беспокойным был заканчивающийся день. Однажды, очень давно она думала, что я -- безобидный мальчик. Но, уже заваривая чай, она выглядела удивительно спокойной. Universes on the floor of television shows start beginning securing our love flow. Despite confusions and embarrassment while kissing for the first time I regulated my daggering into Kim's complexes and my own acnephobia. We simply could not say simple words and play common games. Each and every our chance to get enfolded by each other made us believe it was more than love and we used to lose the feeling of being together once and again just looking for something unattainable in borderless space of our dreams. Все равно мы были таинствами. Погружались в Slowdive и никому не позволяли проникнуть хоть на миг в наше единство и малейшим образом потревожить нас. Ким все знала, однажды оказавшись на месте девушки, воспитываемой стражем порядка в метро, к тому же побывав на месте Марии, парализованной от неведомой самоотверженности и жертвенности. А в будущем становилась той Ким, которая предполагала обретение странного таланта получать удовольствие от фригидности.

Мы договорились о том, что она покидает меня ночами полной луны. Приходит ровно в полдень солнцестояния. Не могу забыть наши обещания, в которых никто не раскаивался, неисполнению которых радовался в тайне, и обещал снова. Каждый, каждый день. В симфонии, написанной Пабло, я не расслышал, какие звуки заменяли ему дыхание Марии. Он отошел от преподавания и врачебной деятельности. И ушел от Марии, которая никогда не чувствовала городского безучастия.