Особое задание. Повесть о разведчиках - Ржевская Елена Моисеевна. Страница 16

Фашист отошёл в сторону, а тот другой, обер-лейтенант, вскинув на лоб очки, мелко трясся в смешке.

Дубяга снова вошёл в роль деревенского парня, он протягивал извлечённый из тряпки, свёрнутый в тонкую трубочку документ, и, сидя на полу, невнятно твердил:

— За что бьёте? За что?

Резко прозвонил телефон. Передвинув очки со лба на переносицу, обер-лейтенант взялся за трубку. Разговор был короткий. Гитлеровец крикнул, появились солдаты, они бегом принялись вытаскивать из блиндажа тюки. На Дубягу никто не обращал больше внимания. «Опаздываю», — мучительно пронеслось у него в голове. Чувство страха за себя исчезло, он думал только об одном: Меринов не может ждать, он должен уйти из Ржева вместе с работниками управы, чтобы не выдать себя, и Дубяга не успеет получить от него план минирования города.

Дубяга шагнул к столу.

— Отпустите, — принялся смолить он обер-лейтенанта, — в городскую управу иду, к брату, служит он там. Велел притти, эвакуироваться ©месте будем.

Обер-лейтенанг не слушал его.

Когда последний тюк был вынесен, солдаты и обер-лейтенант ушли, блиндаж опустел. Фашист в шапке с белым мехом вложил чистый лист в машинку и принялся допрашивать Дубягу.

Дубяга с готовностью отвечал, как вышел сегодня до рассвета из своей деревни Кокошкино и спешил в Ржев в городскую управу. Гитлеровец угрюмо слушал его, потом резко встал — подскочила со звоном на столе машинка.

— К русским бежать собрался, собака! — крикнул он. — У самой передовой поймали!

Он ударил Дубягу кулаком в грудь. Дубяга пошатнулся, но устоял на месте. Фашист не дал ему говорить.

— Какие сведения несёшь русским? — выкрикнул он в лицо Дубяге и снова ударил его. Он бил его мрачно, ожесточённо, один на один в блиндаже. — Скажешь, — приговаривал он, — всё скажешь.

Дубяге отчаянных усилий стоило сдержаться, чтобы не броситься на фашиста, — не погубить дело. Он пытался говорить, но голос осел, пропал. Он разжал кулак, протянул свёрнутую бумажку, с хрипом, невнятно выговорил:

— Вот документ от ортскоменданта. В городскую управу иду. — Фашист отошёл, сказал равнодушно:

— Врёшь. Скажешь всё или пристрелю как собаку.

Ветрено и пустынно на улицах. Тёмные дома кажутся нежилыми, они притаились мрачно и настороженно. Быстро гонит ветер разорванные облака над домами, откуда-то с крыш ползут густые сумерки.

Маленькая фигурка неожиданно отделилась от стены, подалась навстречу. Голая, протянутая вперёд рука, чуть внятное: «Дядя, дай!»

Застучали по мостовой шаги вражьего патруля. Кто-то шарахнулся в подворотню. Две женщины, не разгибаясь над санками, провезли в вёдрах воду из проруби. Выстрел донёсся с соседней улицы, чей-то вскрик… Город в неволе…

За поворотом над крышами занялось зарево. Это тылы немецкой армии, еще не принявшей сражения за Ржев, уже откатываются на запад и жгут деревни.

Каждый шаг причинял боль во всём теле, напоминал Дубяге о случившемся. Гитлеровский солдат ведёт его в управу, — так распорядился обер-лейтенант, когда избитому Дубяге уже казалось: всё кончено — он попал в руки к фашистам и не выполнил задание. Солдату, очевидно, приказано проверить на месте, к кому Дубяга идёт.

На пустынном перекрёстке остановилась сгорбленная старая женщина с вязанкой сучьев на спине и перекрестилась с чувством. Впереди на покосившихся телеграфных столбах висели двое.

По мере того как Дубяга приближался к повешенным, сердце его холодело от ужаса. Раскачивалось на ветру мёртвое тело Хасымкули.

Дубяга опустил голову и, превозмогая боль в теле, быстрее зашагал вдоль улицы.

Серыми хлопьями повалил снег, он мешал итти, залеплял глаза. Наконец, гитлеровец дёрнул Дубягу за рукав — пришли, вот она управа, Первый этаж… По захламленному коридору налево. Двери комнат, выходящих в коридор, распахнуты настежь. Обрывки бумаги, грязь, следы выволоченных вещей, поспешного бегства. Видно, никого уже здесь нет. Вот четвёртая дверь налево, она притворена. Покосившаяся дощечка на двери, но прочесть не удаётся издали. Гитлеровец толкнул дверь. С порога Дубяга через плечо гитлеровца увидел спавшего на составленных стульях человека. Это Меринов ждёт его. Дубяга отстранил гитлеровца и, прежде чем человек на стульях успел подняться, он, шагнув к нему, громко окликнул: «Николай Степанович!»

Тот вскочил на ноги, казалось, он не спал, только ждал оклика. Шапка осталась на стульях. Не пригладил всклокоченные волосы, тревожно подался вперёд. Приземистый, лицо густо заросло чёрной бородой, рука засунута в карман тулупа, словно нащупывает оружие, тяжело перевёл взгляд с Дубяги на гитлеровца. «Николай!» — застряло на губах Дубяги. Ведь учил наизусть приметы: высокого роста, чёрная бородка, а вот встретился лицом к лицу, и всё смешалось.

— Меринова? — туго выговорил тот, и не глядя больше на Дубягу, твердо ступая, пошёл к двери. — Велел позвать, если спросят.

Мучительно тянулись минуты. Гитлеровец притоптывал, бил в ладоши, обогреваясь. Сумрак быстро обволакивал предметы в комнате — письменный стол с отодранной клеёнкой, шкаф, стулья.

В дверях бесшумно встал Меринов. Это был он, Дубяге не надо было справляться в заученных приметах. Внимательные, спокойные глаза, острый клинушек чёрной бородки. Одет в чёрное поношенное пальто с меховым воротником на голове — меховая шапка, мешок повис на плече.

— Николай! — звонко вырвалось у Дубяги.

Подавив замешательство, — не ловушка ли, — Меринов какое-то мгновение стремительно доискивался, почему здесь гитлеровец, устало снимал он мешок с плеча, весь ушёл в это, выгадывая время, низко согнувшись, спустил мешок на пол у ног Дубяги.

Дубяга, волнуясь, проговорил условное:

— Бабушка умерла от тифа.

Меринов спокойно поднял голову, тут только он заметил подтёки, ссадины на лице Дубяги, Выдержал ли? Он сказал неопределённо:

— Из управы уже все ушли. И я ухожу сейчас.

Дубяга вспыхнул от догадки, что Меринов не доверяет ему — не произносит пароля. Он растерянно подыскивал, что сказать Меринову.

Гитлеровец, спешивший вернуться до темноты, пока не опасно ходить по городу, нетерпеливо спросил Меринова:

— Ваш?

Поняв, в чём дело, или идя на риск, Меринов ответил по-немецки:

— Мой, конечно, мой. Спасибо, что проводили. Проверить никогда не лишнее.

Неясно было, что предпримет сейчас гитлеровец: уйдёт один или попытается увести Дубягу.

Поблизости ударил залп немецких зениток, ц снова всё смолкло. Вздрогнуло треснутое оконное стекло, тоненький звон повис в комнате.

Гитлеровец попросил закурить. Меринов облегчённо распахнул полы пальто, хлопнул ладонями по карманам брюк, вынул кисет и отсыпал гитлеровцу в горсткой сложенные руки крупно помятый самосад.

— Бери мешок, — грубо сказал он Дубяге, — поспешим. До Нелидова пешком придётся, а там на поезде.

Он проводил взглядом гитлеровца до двери: шинель коротка ему, вздёрнута сзади; в ладонях пронёс табак за дверью в коридоре будет бережно ссыпать его в карман.

— Фигура, — усмехнулся нехорошо Меринов.

— Бабушка умерла от тифа… — начал Дубяга снова.

— Я знаю об этом уже два дня, — ответил условным Меринов и, оглянувшись на дверь, протянул Дубяге руку, — ну, здравствуй. Отпустили тебя фашисты. Месяц назад этого бы не случилось. Гитлеровцы заигрывают сейчас с нами. Ответственный работник управы, — показал он на себя. Он снова усмехнулся, узкая губа чуть приподнялась над крупными зубами.

— План, — тихо проговорил Дубяга.

Меринов стоял спиной к нему, шарил в опустевшем шкафу коптилку, быстро прошёл к окну, прикрыл окно старым, висевшим на гвозде мешком. Стало совсем темно. Чиркнула и не выбила огня зажигалка, снова чиркнула. Меринов разжёг коптилку, поставил её на стол, раздвинул составленные стулья. Шапка, позабытая спавшим здесь человеком, сползла на пол.

Меринов поманил Дубягу к столу. Они сидели друг возле друга.