120 дней Содома - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа. Страница 28

«Вот совершенно новый способ обеденной трапезы», – сказал Епископ. – «Который вам совсем не по душе, не так ли, святой отец?» – добавила Дюкло. – «Конечно, нет, черт возьми! – ответил служитель Церкви. – Влагалище не слишком мне нравится для этого дела».

«Ну что ж! – подхватила наша рассказчица, – тогда слушайте историю, которой я закончу свое повествование сегодня. Я убеждена, что она позабавит вас больше.

Прошло восемь лет с тех пор, как я оказалась у мадам Герэн. Мне только что минуло семнадцать лет; в течение всего этого времени не проходило и дня, чтобы я не видела, как каждое утро приходит некий откупщик налогов, к которому относились с большим почтением. Это был человек лет этак шестидесяти, толстим коротышка, достаточно похожий во всем на господина Дюрсе. Как и Дюрсе, он выглядел бодрым, был склонен к полноте. Каждый день ему требовалась новая девица; девицы нашего дома служили ему лишь на худой конец, либо, когда посторонняя не приходила на назначенное свидание. Господин Дюпон, так звали нашего финансиста, был сложен как в выборе девиц, так и в своих вкусах. Он категорически не желал, чтобы девица была проституткой, лишь в исключительных случаях, о которых я только что сказала; он хотел чтобы это были работницы, продавщицы из лавочек, особенно из тех, что торгуют модным платьем. Возраст и цвет волен также были определенными: нужны были блондинки от пятнадцати до восемнадцати лет, ни моложе и ни старше; кроме вышеназванных качеств, они должны были иметь красивой формы рот и такой особенной чистоты, что мельчайший прыщик у отверстии становился причиной для отвода. Если они были девственницами он платил им вдвойне. В тот день для него ожидали прихода одной молоденькой кружевницы шестнадцати лет, попка которой могла служить настоящим образцом; но он не знал, что именно и этом заключался подарок, который собирались ему преподнести; девушка передала, что в то утро она не может отделаться от родителей, и чтобы ее не ждали; госпожа Герэн, зная, что Дюпон меня ни когда не видел, приказала мне незамедлительно одеться мещанкой, взять фиакр в конце улицы и высадиться около ее дома четверть часа спустя после того, как туда войдет Дюпон, хорошо исполняя роль и изображая из себя ученицу модистки. Кроме всех предосторожностей, главное, что я должна была исполнить, это не медленно наполнить себе желудок полфунтом аниса; следом за этим – выпить большой стакан бальзама, который должен был оказать то действие, о котором вы услышите. Все исполняется наилучшим образом; к счастью, у нас было несколько часов в день, что позволило предусмотреть все необходимое. Я подъезжаю с самым простодушным видом. Меня представляют финансисту, который пристально разглядывает меня; я старалась очень тщательно следить за собой, и он не смог открыть во мне ничего такого, что опровергло бы историю, которую для него сочиняли. «Она девственница?» – спросил Дюпон. – «С этой стороны нет, – сказала Герэн, положив руку мне на живот, – но с другой стороны, я вам за это ручаюсь». Она бессовестно лгала. Но какая разница?

Наш герой был введен в заблуждение, а это то, что было необходимо. «Поднимите же ей юбки», – сказал Дюпон. Госпожа Герэн задрала юбки сзади, наклонив меня немного на себя, и таким образом открыла распутнику храм его поклонения. Он внимательно разглядывает, с минуту щупает мои ягодицы, руками разводит их и, судя по всему, довольный осмотром, говорит, что эта пот вполне его удовлетворит. Затем он задает мне несколько вопроси» о возрасте, профессии, которой я занимаюсь и, довольный моей так называемой «невинностью» и моим притворным простодушием, уводит меня по лестнице в свою комнату: у него была своя собственная комната в доме госпожи Герэн, куда не входил никто, кроме него, и в которую невозможно было подглядывать ни с какой стороны. Как только мы вошли, он аккуратно закрывает дверь и, еще мгновение поглядев на меня, спрашивает меня достаточно грубым тоном и с грубым видом, которые он сохранил на протяжении всей сцены, так вот, он спрашивает меня: правда ли то, что меня никто никогда не брал сзади. А поскольку в мою роль входило не знать подобного выражения, – я заставила себя повторить его, торжественно уверяя, что ничего не понимаю; когда жестами он растолковал мне, что он хотел этим сказать, да так, что больше не было возможности изображать непонимание, я ответила ему с испуганным невинным видом, что была бы очень огорчена, если бы когда-либо пришлось придаться подобным гнусностям. Тогда он велел мне снять только юбки; как только я это исполнила, он, оставив мою рубашку закрывающей мне перед, подоткнул ее сзади как можно выше под корсет; когда он раздевал меня, с меня упал мой грудной платок, и грудь моя явилась перед ним но всей своей наготе; это разозлило его. «Ко всем чертям эти сиськи! – закричал он. – Ну! Кто просил у вас сисек? Именно это выводит меня из себя, когда я имею дело с этими созданиями: у всех – бессовестная страсть показывать сиськи». Поспешив прикрыть грудь, я приблизилась к нему, будто для того, чтобы попросить у него прошения. Но видя, что я могу показать ему перед в том положении, которое я собиралась принять, он опять разозлился: «Ну же! Стойте так, как вас поставили, черт подери, – сказал он, хватая меня за бедра и снова ставя меня так, чтобы видеть перед собой только зад, – стойте так, черт вас возьми! Ваша нора никому не нужна, как и ваша грудь: здесь нужна только ваша жопа». Тем временем он встал, подвел меня к краю кровати, на которую заставил опираться полулежа на животе; потом, присев на очень низкий стульчик у меня между ног, он оказался в таком положении, что его голова была на уровне моего зада. Он внимательно разглядываем меня еще мгновение; потом, считая, что мое положение недостаточно удовлетворительно, снова встает, чтобы подложить мне подушку под живот, что смещает мою задницу еще больше назад; снова садится, осматривает, хладнокровно, с поспешностью хорошо продуманного распутства. Спустя мгновение он принимается и мои ягодицы, раздвигает их. подносит открытый рот к отверстию и плотно припадает к нему; тотчас же, следуя приказу, полученному от него, и своей крайней нужде, я отпускаю ему в глубину глотки, вероятно, самые раскатистые кишечные ветры, какие только ему доводилось получать за свою жизнь. Он в ярости отстраняется. «Как это, маленькая нахалка, – говорит он мне, – вы имеете наглость пердеть мне прямо в рот?» И снова, тотчас же припадает ртом к отверстию. «Да, сударь, – говорю я ему, выпуска» второй залп, – именно так я обхожусь с теми, кто целует мне попку». – «Ну что ж, стреляй, стреляй же, плутовка! Раз ты не можешь удержаться, пали, сколько хочешь и сколько можешь». С этой минуты я больше не сдерживаюсь; невозможно выразить словами, какую сильную нужду испытывала я пускать ветры после дряни, которую проглотила; наш герой, пребывая в экстазе, то принимает их ртом, то ноздрями. Через четверть часа подобных упражнений, он ложится на канапе, притягивает меня к себе, держа по-прежнему мои ягодицы у себя под носом, и приказывает мне напрягать ему член, продолжая при этом упражнение, от которого испытывает божественное наслаждение. Я пукаю, трясу его член, вялый, размером не длинней и не толще пальца; благодаря толчкам и пукам инструмент этот, наконец, твердеет. Усилении наслаждения нашего героя в момент оргазма я ощущаю удвоением требовательности с его стороны. Теперь даже его язык вызывает у меня пуки; он щекочет глубины моего ануса, словно чтобы вызнать из него ветры, он хочет, чтобы я выпустила их именно на язык, он теряет рассудок, не владеет собой; маленькое страшное орудие жалким образом окропляет мне пальцы семью – восемью каплями светлой коричневатой спермы, что наконец позволяет ему прийти в себя. Но поскольку грубость служила ему для того, чтобы вызвать забытье, и для того, чтобы быстро восстановиться после этого, то он едва дал мне время прибрать себя. Он ворчал, сквернословил, одним словом являл передо мной отвратительный образ порока, удовлетворившего свою страсть, и ту непоследовательную невежливость, которая, как только очарование утрачено, пытается отомстить за себя презрением к идолу, который захватил чувства».