Жюльетта. Том I - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа. Страница 120

Второй книгой была «Дамская академия» – хорошо задуманная, но дурно исполненная вещь, написанная, без сомнения, человеком с трусливым сердцем, который, очевидно, чувствовал истину, но побоялся высказать ее; кроме того, эта книга напичкана сверх всякой меры нудными разговорами.

Еще мы нашли «Воспитание Лауры» – также совершенно неудачное произведение из-за того, что на каждой странице встречаются пустые, не относящиеся к делу рассуждения. Если бы автор вывел прямо на сцену убийцу своей жены, вместо того, чтобы держать его где-то на задворках, и вразумительно рассказал бы об инцесте, на который он намекает, но не идет дальше этих намеков, если бы он увеличил количество эпизодов разврата, показал бы воочию те жестокие утехи, о которых упоминает вскользь, как будто стыдясь этого, в своем предисловии, тогда эта книга, написанная с несомненным талантом и с удивительной силой воображения, стала бы настоящим маленьким шедевром; но, увы, автор оказался трусом, а трусы всегда приводят меня в отчаяние и выводят из терпения – уж лучше бы они предлагали читателю только голые мысли и идеи и не пытались разжевывать их.

Мы нашли также «Терезу-философа» – прелестную вещицу, вышедшую из-под пера маркиза д'Аржанса [96], единственного автора, владеющего секретами этого жанра, хотя он и не реализовал свои возможности в полной мере; зато он стал единственным, кто достиг хороших результатов в изображении похоти и богохульства. И эти результаты, представленные на скорую руку на суд публики в той форме, в какой это задумал автор, дают нам представление о том, что такое бессмертная книга.

Все остальные найденные нами книжонки являли собой образчики тех удручающих и куцых памфлетов, какие встречаются в дешевых тавернах или публичных домах и обнаруживают скудость ума сочинителей – балаганных шутов, подстегиваемых голодом и ведомых шершавой рукой дешевой музы бурлеска. Похоть – дитя роскоши, изобилия и превосходства, и рассуждать о ней могут лишь люди, имеющие определенные для этого условия, те, к кому Природа благоволила с самого рождения, кто обладает богатством, позволявшим им испытать те самые ощущения, которые они описывают в своих непристойных произведениях. Как красноречиво свидетельствуют некоторые беспомощные попытки, сопровождаемые слабостью выражения, такой опыт абсолютно недоступен мелким личностям, наводняющим страну своими писульками, о которых я веду речь, и я, не колеблясь, включила бы в их число Мирабо, ибо он, натужно пытаясь сделаться значительным хоть в чем-то, притворялся распутником и, в конце концов, так ничем и не стал за всю свою жизнь [97].

Продолжая рыться в вещах Клода, мы нашли искусственные члены, девятихвостые плетки и прочие предметы, по которым могли судить о том, что монах был неплохо знаком с практикой либертинажа. В этот момент вернулся он сам.

– Я получил официальное согласие настоятеля, и вы можете приходить в любое время.

– Мы не замедлим сделать это, друг мой, – сказала я. – После этого развлечения с одним членом ордена мы заранее предвкушаем, что будет, когда соберутся остальные; надеюсь, не стоит говорить тебе, что у нас обеих просто бешеные вагины, и ты сам убедился, на что они способны, если приласкать их как следует. А теперь, милый Клод, я приглашаю тебя нанести нам визит: мы с подругой будем рады принять тебя в уютном сельском гнездышке, куда намерены выехать дня через три. Так ты приедешь? Мы весело проведем время. А покамест советуем тебе хорошенько отдохнуть, чтобы ты не разочаровал нас.

Воспользовавшись возможностью, мы решили сами поговорить с настоятелем. Он оказался красивым благообразным мужчиной лет шестидесяти и приветствовал нас с исключительной сердечностью.

– Уважаемые дамы, мы будем счастливы оказать вам прием, – заявил он, – вас с нетерпением будут ожидать тридцать монахов, достойных участвовать в оргии; я обещаю вам мужчин в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет, оснащенных не хуже, чем Клод, и обладающих силой, которую предполагает наше призвание, и смею думать, они оправдают ваши самые смелые надежды. Что же касается секретности, у вас нет никаких оснований для беспокойства, которые могут иметь место в светском обществе. Кажется, вы интересуетесь богохульствами? Ну что ж, мы прекрасно разбираемся в таких вещах, поэтому предоставьте это нам. Глупцы полагают, будто монахи ни на что не пригодны, и мы намерены доказать вам, глубокоуважаемые дамы, что кармелиты, по крайней мере, хороши в плотских утехах.

Столь прямые речи вместе с недавним приключением сняли у нас последние сомнения касательно предстоящего визита, и мы уведомили досточтимых анахоретов, что непременно воспользуемся их гостеприимством и прихватим с собой парочку хорошеньких девиц, которые помогут нам развлекаться; однако, добавили мы, к нашей крайней досаде у нас есть спешные дела, которые никак не позволят нам прибыть ранее Пасхи.

Наши хозяева согласились с этой датой, и когда мы ушли, Клервиль заметила мне, что это – самое лучшее время для нечестивых дел.

– Мне наплевать на то, что думают другие, я собираюсь получить удовольствие от осквернения этой самой священной мистерии христианства именно в это время года, на которое выпадает один из самых великих христианских праздников.

От Пасхи нас отделял целый месяц, и этот период был отмечен двумя очень важными событиями. Мне кажется, уместнее будет рассказать о них именно сейчас, прежде чем перейти к тому, что случилось в кармелитском монастыре.

Первым из этих событий была трагическая смерть Клода; бедняга явился в поместье в назначенный день; со мной была Клервиль; мы провели его в роскошные апартаменты, и он чувствовал себя на седьмом небе, а когда эрекция его достигла предела, моя жестокая подруга дала пятерым служанкам условленный знак, те мигом навалились на монаха, связали его и острой бритвой отсекли его бесценное сокровище по самый корень; позже обрубок передали опытному хирургу, так Клервиль стала обладательницей самого оригинального и, смею думать, самого большого искусственного члена. Клод ушел из этого мира в ужасных муках, на его агонию было страшно смотреть: это жуткое зрелище подогревало похоть Клервиль, и пока она им любовалась, я и еще трое служанок ласкали ее тело в двух шагах от умирающего.

– Вот так, – сказала распутница после того, как забрызгала всех нас спермой, – я же говорила, что найду отличный способ отправить этого буйвола в мир иной и сохранить при этом его самую ценную часть.

Теперь я перехожу ко второму событию и с полным правом считаю, что оно сделало мне честь, и я могу им гордиться не меньше, чем моя подруга гордится ловкой проделкой, о которой я только что рассказала.

Однажды, когда в окружении толпы лизоблюдов и просителей, которые вполне справедливо считали, что их судьба зависит от самочувствия моего влагалища, я занималась своим туалетом, дворецкий объявил о приходе незнакомого человека средних лет, невзрачного вида, который просит уделить ему время для личной беседы. Я велела передать, что обычно не принимаю подобных посетителей, что если речь идет об оказании помощи или о том, чтобы замолвить слово перед министром, он должен изложить свою просьбу в письменном виде, а я посмотрю, что можно будет сделать; однако упрямец; стоял на своем, и я, скорее из любопытства, решила дать ему аудиенцию и велела провести его в маленькую гостиную, где обыкновенно вела частные беседы; затем, наказав слугам находиться поблизости, я пошла узнать, что он от меня хочет.

– Меня зовут Берноль, мадам, – начал незнакомец, – это имя, конечно, вам незнакомо, но оно было небезызвестно вашей покойной матушке, благороднейшей женщине, которая, будь она жива, не позволила бы вам вести столь бессовестный и беспорядочный образ жизни.

– Сударь, – прервала я, – судя по вашему тону вы не из тех, кто пришел с просьбой.

– Спокойнее, Жюльетта, спокойнее, – ответил Берноль. – Вполне возможно, что я собираюсь обратиться к вам с просьбой, также возможно, что у меня есть все права разговаривать с вами таким тоном, который вам не нравится.