Жаркие перегоны - Барабашов Валерий Михайлович. Страница 28

II.

Какая дурная, идиотская прямо-таки сегодня, смена! С утра одни команды, к обеду — другие. Кому и зачем, спрашивается, понадобилось сначала останавливать и без того опаздывающую «Россию», пропускать вперед цистерны, а потом давать отбой, снова гнать скорый поезд впереди? Да еще с указанием сделать все для того, чтобы сократить «двойке» опоздание, ввести ее в расписание. А попробуй теперь сделать это, когда опоздание «России» более четырех часов, станции перед скорым забиты вагонами, заняты составами и перегоны. Ночной сбой на отделении все еще давал себя знать, десятки поездов опаздывали, выбитые из графика, ждали своей очереди. Ладно хоть «Россия» ушла из Шумково, идет к Красногорску. Но какой поезд теперь останавливать, чтобы пропустить «двойку»? Где?

— Санга!

— Слушаю, Евгений Алексеевич! — голос дежурной по станции, как всегда, весел, жизнерадостен.

— Ты это, Сергеевна... У тебя там цистерны на подходе, поставь их на четвертый путь, под обгон. «Россию» пропустим.

— Ага, поняла... Что это сегодня: то поставь, то пропусти?

— Сам ни черта не понимаю, — признался Бойчук. — С утра — одно, потом... — он спохватился: нельзя такие вещи говорить по селектору. Дежурные по станциям сейчас же на ус намотают: вот, в отделении порядка нет, а с нас спрашивают!

— Ничего, Сергеевна, разберемся! — уже оптимистичнее сказал Бойчук Санге и отключил селектор.

Зазвонил телефон, стоящий сбоку, на тумбочке. Диспетчер не глядя взял трубку.

— Женя, это я.

— Да, Зоя, слушаю.

Уже с первых слов жены Бойчук понял, что она раздражена. И он внутренне невольно тоже настроился на это раздражение, все же сдерживая себя, надеясь, что разговор их не превратится в обычную семейную перепалку, — она же все-таки понимает, где он сейчас находится и чем занимается. Но жена не понимала или не хотела ничего понимать.

— Ты ходил к Исаеву? — жестко спросила она.

— Ходил. Потом расскажу, Зоя. Некогда мне.

— Что он тебе сказал?

— Зоя, у меня десятки поездов на участке. Ты можешь это понять?

— Плевать мне на твои поезда, — приблизив, видимо, трубку к губам (отчетливо стало слышно даже ее злое дыхание), сказала жена. — Мне мои дети дороже.

— Я тебе сколько раз говорил: не звони мне на работу по таким пустякам. Не мешай мне!

— Это не пустяки, идиот! — закричала Зоя. — Пока ты чухаешься там, в своем кабинете, люди...

Бойчук швырнул трубку, руки его колотила нервная дрожь.

— Диспетчер!

Селектор разноголосо и нетерпеливо звал его, трещали телефоны...

— Слушаю, — как можно спокойнее сказал Бойчук.

— Маслова говорит, Евгений Алексеевич. Три тысячи тридцать второй проследовал, в тринадцать сорок одну.

— Хорошо, понял.

Уже другой, грубоватый мужской голос:

— По Шумкову от сборного отцепка будет, диспетчер?

— По Шумкову? — переспрашивает Бойчук и тянется к небольшому разграфленному листу — приложению к графику движения поездов. — Та-ак... Вот проклятый телефон. Ну кто же это так настырно звонит?!»

— Алло!

— Ты послушай, что я тебе хочу сказать, — без вступлений, напористо и зло забился в трубке голос жены. — Пока ты сидишь и дурацкие свои вымпелы соревновании получаешь, люди квартиры получают. Понял?

— Все?

— Все. Там и живи, в своем кабинете, целуйся с вымпелом. А домой можешь не приходить, без тебя тесно.

В ярости Бойчук готов был разбить телефон...

— Диспетчер! Диспетчер! — через короткие промежутки звал ожидающий ответа шумковский дежурный.

— Да подожди ты, Иван Николаевич! — не сдержался Бойчук. — Чего ты заладил: диспетчер, диспетчер!.. Слышу я!

— Гм... — кашлянул динамик.

— Вот, есть у тебя отцепка. Шесть вагонов. Я ведь, кажется, говорил тебе?

— Ну, мало ли что, у вас сегодня не поймешь...

Шумково отключилось. Зато исходили в нетерпении еще три станции. Теперь Бойчук с трудом сдерживал себя, отлично разумом понимая, что не может и не должен раздражаться, терять контроль над собой, что за малейшим оттенком его фразы-указания следят двенадцать пар ушей, что его настроение мгновенно передается дежурным по станциям. Одно ненужное или не так сказанное диспетчером слово собьет многих людей с толку, нервозность цепной реакцией распространится по участку: от дежурного по станции — к локомотивным, маневровым бригадам, к составителям поездов, вагонникам... Нервно отданные команды, как правило, возвращались бумерангом назад, к диспетчеру, с просьбой повторить, уточнить, подтвердить. Нерешенные вопросы отнимали время, а времени не было. Теперь уже не минуты, а секунды отделяли один вызов диспетчера от другого. Велик был поток застоявшихся, железными стадами сбившихся на станции поездов, и Бойчук едва успевал наносить на график разноцветные линии-«нитки». Руки его птицами летали над столом, хватая то карандаш, то линейку, то телефонную трубку. А напряжение все росло и росло. «Спокойнее, Женя, спокойнее, — уговаривал себя Бойчук. — Не наломай дров».

Нет, срываться на крик, поддаться заполнившей его нервной взвинченности нельзя ни в коем случае. Надо вернуть себя в прежнее состояние, работать быстро, но не пороть горячку... Да, смена ему выпала нынче еще та. Скорей бы ушла с его участка «Россия», к «двойке» сейчас повышенное внимание. Да и к цистернам под налив — тоже. Интересно: кто следит за ними, кого они так заботили утром?

— Что у тебя, Козырина? — спросил Бойчук, нажав на педаль переговорного устройства.

— Две тысячи сорок второй, цистерны, проследовал в тринадцать сорок восемь.

— Хорошо. — (Тянется «нитка» на графике.) — Мы их в Санге поставим.

«Тринадцать сорок восемь», — машинально повторил диспетчер и поднял голову к часам. Ого! Три с половиной часа сидит он не разгибаясь за столом. А надо бы выскочить на пару минут.

Закаменело поднявшись, с трудом расправляя затекшие ноги, Бойчук выбрался из-за стола, корявой рысцой побежал в конец коридора. Навстречу ему, отряхивая мокрые руки, тоже рысцой бежал Акиньшин — долговязый пожилой человек, диспетчер соседнего «круга».

— Вот нынче смена, Жень! — бодренько крикнул а ходу Акиньшин. — В заведение сбегать некогда.

В кабинете, когда Бойчук вернулся, творилось то-то невообразимое — он не знал, за какой телефон хвататься, какую станцию слушать...

— Диспетчер! Диспетчер!!

— Слушаю, Санга!

— Евгений Алексеевич, две тысячи сорок второй, цистерны, прибыл на четвертый путь, в тринадцать пятьдесят шесть.

— Так, ясно. Пропустим «Россию».

Кто-то встал за спиной Бойчука (кажется Беляев), молча постоял, ушел.

— ...Так ты думаешь еще к Исаеву идти или нет?

— Слушай, Зоя! Ты дашь мне сегодня работать или нет?! Я спрашиваю! — заорал Бойчук и что было силы швырнул трубку.

Он выскочил в коридор, не в состоянии сейчас спокойно, нормально отвечать на вызовы, говорить с людьми; лихорадочно, жадно затягивался сигаретным дымом, мысленно матерился. Но даже в эти мгновения, среди путаницы раздерганных мыслей и чувств, диспетчер Бойчук продолжал работать. Он жалел сейчас, что интервал между поездами шесть минут, надо бы пять, он бы хорошо сумел использовать эту лишнюю минуту. Бойчук думал о том, что спустя два-три часа поездное положение на его участке должно нормализоваться, и тогда не будет этой нервотрепки, все должно войти в свою привычную, пускай и напряженную колею. А сейчас — ну, Варфоломеева ночь, да и только!..

Все, нервы в кулак. Спокойствие. Жене не отвечать, вообще не брать тот телефон, пусть он хоть расколется от звона...

Бойчук снова за столом; какая-то минута-другая, но этого времени и нескольких затяжек сигаретой вполне, кажется, хватило, чтобы он снова вернулся в норму...

Так, Санга поставила цистерны под обгон. Хорошо. Четвертый путь вмещает в себя... Ну-ка, что там написано в приложении к графику? (С этой нервотрепкой все к черту вылетело из головы...) Та-ак, две тысячи сорок второй... Как?! Шестьдесят семь цистерн?! Да они же... они же н е в м е с т и л и с ь на четвертом пути станции!! На втором пути, по которому с минуты на минуту помчится «Россия», торчит хвост другого поезда!