Золотая паутина - Барабашов Валерий Михайлович. Страница 14

И все же сердце Валентины тревожно билось, когда она торопливо шла домой, поминутно оглядываясь: не шпионит ли кто? Она даже знала по детективным фильмам, что следить за кем-то называется «сесть на хвост», но «хвоста» этого, кажется, не было, да и зачем теперь? Милиции надо было брать их с Семеном сразу же, а они медлят, значит, есть надежда, не все еще потеряно, Валентина.

Черная «Волга» Сапрыкина стояла уже под березами, у продмага, Семен вышел как раз из дверей, держал в руках пачки сигарет. (И зачем набрал столько? Или уже в тюрьму готовится?) Неприметно махнул ей рукой: дескать, я тут понаблюдал, все в порядке, иди домой. И вошел следом.

Они не стали откладывать дело в долгий ящик, твердо теперь выработали версию — про бутыли и мешок, как это и хотела Валентина. В самом деле, придраться к ней в изоляторе брака было нельзя, по документам все сходилось как нельзя лучше, пусть бы и дюжина бухгалтеров проверила ее от и до. Никто бы ничего не нашел и не доказал, потому что она все делала с умом. А Семену нужно взять все на себя, на собственную инициативу, одному легче будет выкрутиться. Мол, и сам виноват, и Долматову нечаянно подвел, тень на честного человека бросил. Она всего-то и просила что кислоты…

Скрипнула за распахнутым окном калитка, мелькнула зеленая тень, пришел Анатолий. Стал снимать у порога прорезиненный свой плащ с помятыми погонами, форменную фуражку, смотрел на жену и гостя расположенно, с пьяненькой улыбкой.

— О, Семен, ты? А я вижу — «Волга» твоя. Чего, думаю, он ее туда поставил?

— Да сигарет купил, там и машину оставил, чего разъезжать? — глухо отвечал Сапрыкин.

— А ты опять, милый, прилабунился, — мягко пожурила Валентина, не стала его ругать, нужно было сохранить сейчас у Анатолия хорошее расположение духа — разговор предстоял серьезный.

— Да малость было, Валюш, — кивал Анатолий. — У Витьки Романцова сынок родился, ну вот мы и… того.

— Ладно, Толя, садись, — сурово проговорила. Валентина.

Они сели за стол в зале, помолчали.

— Ты это, Толя, если милиция что будет спрашивать, помалкивай больше, понял? — уронил тяжело Сапрыкин.

— Ты о чем, Сеня? — тот простодушно выкатил на него осоловевшие удивленные глаза.

— Старый аккумулятор, сухой, есть?

— Ну… кажется, есть.

— Вот. Поставь его сейчас же на машину. Скажешь, если что, мол, просил жену принести с завода кислоты, для электролита.

— Да у нас тот, на «Жигулях», хороший, Валь! Ты че это? — искренне удивился Анатолий.

— Тебе говорят! Слушай! — в приказном, раздраженном тоне ответила Валентина, и Рябченко наконец понял: что-то случилось. Благодушие с его румяного, упитанного лица тут же сползло.

— А… Понял. Поставить старый аккумулятор. Так. Еще что? — теперь он дисциплинированно смотрел на обоих.

— Ну и все. Больше ты ничего не знаешь. Ко мне домой не приезжал, ничего не привозил. Понял?

Рябченко на этот раз лишь молчком мотнул головой. Он трезвел на глазах, во взгляде его появился заметный страх.

— Да не трусь ты, прапор, — усмехнулся Сапрыкин. — Ничего тебе не будет, если язык за зубами держать будешь.

— Но что случилось-то? Что? — почти выкрикнул Анатолий, но Сапрыкин не ответил ничего. Поднялся, попросил у Валентины спички, закурил, так в облачке табачного белесого дыма и пошел к дверям, сутуля спину, втянув голову в плечи. Было в его походке что-то зловещее, угрожающее.

Потом проскочила по их Тенистой черная «Волга», динамик в кухне рассказал новости, а Валентина с Анатолием все сидели за столом, молчали, и сумерки тихо, незаметно заползали в их дом…

Глава шестая

В бюро пропусков областного управления внутренних дел, в просторной, похожей на холл гостиницы комнате у Валентины Долматовой потребовали паспорт. Она несколько удивилась тому, что милицейское бюро пропусков совсем не похоже на их, заводское, где в зеленой крашеной стене прорублено маленькое окошко и видно только руки сидящей там женщины. Здесь же, за невысокой, из полированного дерева, стойкой сидел молоденький круглолицый сержант, который со строгим видом принял из рук Валентины ее «молоткастый, серпастый», повертел в руках, сличил фотографию с «оригиналом» и только потом спросил, по какому она вопросу в УВД и к кому именно. Валентина, плохо спавшая эту ночь, по державшая себя и руках, сказала, что ее пригласил на беседу полковник Битюцкий, к девяти часам, вот она и явилась.

— Пригласил или вызвал? — с прежней строгостью в голосе уточнил сержант.

— Ну, пусть вызвал, — ответила Валентина, с трудом сдерживая себя. Чего этот сержантик выпендривается, зачем?

— Не «ну», а вызвал, — со значением проговорил сержант, хорошо, конечно, понимающий, что так просто гражданку эту начальник управления вызывать к себе не будет, какой-нибудь грешок за ней уже есть.

Сержант проверил свои записи, на Долматову В. В. действительно была заявка из службы Битюцкого, выписал ей пропуск удивительно красивым, почти женским, почерком, показал на дверь лифта — вот туда, на четвертый этаж. А хотите — по лестнице, лифт часто занят.

Но идти по лестнице с крутыми ступенями Валентина не хотела, да и не могла: силы вдруг оставили ее. Что еще скажет ей этот Битюцкий в выйдет ли она одна, без сопровождающих милиционеров из этого холодного, гулкого здания? Много она передумала за минувшую ночь, приготовилась уже к худшему, хотя в душе ее и жила маленькая надежда: раз сразу не взяли, значит… Но она не стала развивать эту призрачную пока надежду, рассчитывать особенно было не на что. Мало ли какой план у милицейского этого начальника! Знает, что никуда она, Долматова, от него не денется, улики налицо, и если покопать… И все же Валентина упорно гнала от себя мысли о худшем, выглядела спокойной. Анатолию она приказала строго-настрого: никому ничего не говорить, все отрицать, в ее дела не вмешиваться. Даст бог, отпустят, сказала она ему на прощание сегодня утром и пошла как в гости — приодетая и надушенная.

Маленькая, тесная кабина лифта быстро подняла Валентину на четвертый этаж, она вышла в узкий высокий коридор, плохо освещенный и оттого пугающий, чужой, нашла нужную ей дверь, но войти сразу не решилась — села на казенный, обтянутый темно-коричневым дерматином стул, решила: пусть сердце малость успокоится. В кабинет нужно входить даже без следов волнения на лице, ничем нельзя выдать свои переживания, это не в ее пользу. Версию они сочинили с Семеном вполне убедительную, послушаем теперь, что будет говорить полковник милиции Битюцкий.

В коридор вышла секретарша Битюцкого — остроносая, вся какая-то дерганая, чем-то недовольная, спросила:

— Вы, что ли, Долматова? А чего ж прохлаждаетесь? Сказано — к девяти. Заходите.

Валентина пошла, не чуя под собой ног, села в темноватом кабинете на крайний стул, ждала. Битюцкий говорил по телефону, время от времени внимательно поглядывая на Валентину каким-то оценивающим, затаенным взглядом. Потом, положив трубку, стал молчком барабанить пальцами по столу, думал. Откинулся в потертом креслице, жалобно скрипнувшем под тяжестью его короткого сильного тела, спросил нейтрально:

— Ну, что будем делать, Валентина Васильевна? — он заглянул в ее пропуск.

Она недоуменно повела плечом — что скажешь на такой вопрос?

— Я поинтересовался, — ровно продолжал Битюцкий, не меняя позы. — Серебро, золото довольно легко снимаются с деталей кислотой, которую вез Сапрыкин. Надо думать, сочетание мешка и бутылей в мусоровозе не случайное, а?… Поинтересовался и другим: хищений на вашем заводе драгоценных металлов и золотосодержащих деталей не зафиксировано. Значит, или концы прячутся очень профессионально, или ваша преступная группа в самом начале пути, и мы подоспели вовремя.

— Да какая там преступная группа! — вырвалось у Долматовой. — Мешок этот он в контейнере и увидал, а кислоту для аккумуляторов вез… Говорили же! Да, я просила, машина у меня. У нас то есть, с мужем.

— Ты сер, а я, приятель, сед… — засмеялся Битюцкий. — Помните, Валентина Васильевна, такую басню? Что же вы меня, старого воробья, мякиной кормите? Хищение золотосодержащих деталей, точнее, отходов и кислоты, с помощью которой золото с этих отходов снимается, — налицо. К тому же выяснилось, что к этим деталям на заводе вы имеете самое прямое отношение…