Несущий огонь (ЛП) - Корнуэлл Бернард. Страница 24

А Фризия? Мы торопливо двигались к югу, и я размышлял, как далеко продвинулся пригвожденный бог по земле. Я слышал, что за морем есть какие-то народы, поклоняющиеся Тору и Одину, и когда-то очень хотел уйти туда, построить своё королевство рядом с серым морем, стать в нём господином. Но потерять Беббанбург? Отказаться от мечты? Никогда.

Прежде чем мы оставили Линдкольн, я послал Берга и его товарищей на север, к Эофервику. Я дал молодому норвежцу кошелёк с золотом и ещё раз повторил, чего от него хочу. Я заставил воинов соскрести волчьи головы со щитов, чтобы никто не знал, что они служат мне.

— Но как же мои щёки! — обеспокоился Берг. — Ведь я ношу на лице твой символ, господин!

— Это пустяки, — сказал я и не стал дразнить его, заявляя, что эти чернильные кляксы больше похожи на пьяных свиней, чем на свирепых волков. — Давай рискнём.

— Как скажешь, господин, — ответил он, по-прежнему обеспокоенно.

— Закрой волосами, — предложил я, — пусть свисают на лицо.

— Отличная мысль! Но... — он внезапно осекся, поражённый догадкой.

— Но?

— А как же та девушка, дочь Оллы? Ей это не покажется странным?

Куда менее странным, чем свиньи на щеках, подумал я, но снова пощадил его.

— Девушек такие вещи не волнуют, — заверил я, — главное, чтобы от тебя не сильно смердело. Вот насчёт этого они до странности привередливы. А теперь иди. Ступай! Купи три корабля и жди в Эофервике вестей.

Он поскакал на север, а мы направились на юг, забрав с собой Брунульфа, отца Херефрита и Брайса. Брайсу и священнику связали руки и накинули верёвку на шею, а концы верёвок держали в руках мои люди. Большую часть пути Брайс лишь злобно озирался, а отец Херефрит, зная, как много среди моих воинов христиан, грозил им карами пригвождённого бога, если его не освободят.

— Ваши дети родятся мёртвыми! — кричал он в первый день пути. — А жёны сгниют, как тухлое мясо! Всемогущий Бог проклянёт вас! Ваша кожа покроется гнойными язвами, вы будете дристать кровавым поносом, а члены отсохнут!

Он продолжал выкрикивать подобные угрозы, пока я не повернул назад и не подъехал к нему. Он не обратил на меня внимания, только с ненавистью уставился вперёд, на дорогу. Верёвку, обвивавшую его шею, держал Гербрухт, добрый христианин.

— Он слишком много болтает, господин.

— Завидую ему, — сказал я.

— Чему, господин?

— Большинству из нас приходится снимать штаны чтобы испражняться.

Гербрухт засмеялся. Херефрит только зыркнул с ещё большей злобой.

— Сколько у тебя осталось зубов? — спросил я. Как я и ожидал, Херефрит не ответил. — Гербрухт, у тебя есть клещи?

— Конечно, господин, — он похлопал по седельной сумке.

Многие воины таскали с собой клещи на случай, если потребуется снять подкову.

— Игла? Нить?

— У меня нет, но у Годрика они всегда с собой, да и у Кеттила.

— Отлично! — я глянул на Херефрита. — Если не заткнешь свою грязную пасть, — пригрозил я, — то я возьму у Гербрухта клещи и вырву тебе все оставшиеся зубы, а потом зашью рот, — ухмыльнулся я.

Угрозы прекратились.

Отец Стефан несколько встревожился, я подумал, что от моей жестокости, но потом, оказавшись поодаль от насупившегося отца Херефрита, он меня удивил:

— Святой Аполлонии зашили рот, господин.

— Хочешь сказать, что я превращу этого ублюдка в мученика?

— Не знаю, правдива ли эта история, — продолжил Стефан, — говорят, что ей лишь зубы вырвали, но если болит зуб, господин, следует обратиться с молитвой именно к ней.

— Я запомню.

— Но она не выражалась, как отец Херефрит, и потому не думаю, что он станет святым, — Стефан перекрестился. — Наш Бог вовсе не жесток, господин.

— Мне он кажется именно таким, — холодно ответил я.

— Некоторые его последователи таковы, а это совсем не одно и то же.

У меня не было желания вступать в теологический спор.

— Скажи мне, отче, Херефрит и в самом деле духовник короля Эдуарда?

— Нет, господин, он духовник королевы Эльфлед, — юный священник пожал плечами, — но это, мне кажется, то же самое.

Я насмешливо фыркнул. Западные саксы никогда не одаривали подобной честью королевских жен и не называли их королевами. Не знаю почему. Видимо, дочь Этельхельма просто присвоила себе этот титул, конечно, не без подсказки со стороны отца.

— Это не то же самое, — ответил я, — если слухи о Эдуарде и Эльфлед верны.

— Слухи, господин?

— Что у них разлад. Что они друг с другом даже не разговаривают.

— Я не знаю, господин, — Стефан покраснел: он просто не хотел сплетничать, — но в любом браке есть свои трудности, разве нет, господин?

— И свои радости.

— Хвала Господу.

Меня позабавило, как тепло он это произнес.

— Так ты женат?

— Был, господин, но лишь пару недель. Она умерла от лихорадки. Но она была такой чудесной.

Мы остановились на расстоянии однодневного перехода от Хунтандуна. Я призвал к себе двух своих саксонских воинов, Эадрика и Кенвульфа, и послал вперёд, снабдив щитами, отобранными у людей Брайса. Не тех, кто устроил засаду на Брунульфа, а двоих оставшихся в форте, щиты с изображением оленя в прыжке. На знамени, исчезнувшем с крепостной стены в день моего приезда в Хорнекастр, был тот же символ — эмблема Этельхельма. Брайс узнал меня в тот день, вот почему он и его товарищ развернулись и убрали флаг. Может, он и тупой как бык, но ему хватило ума понять, что я почуял бы беду, увидев эмблему Этельхельма.

— Найди в Хунтандуне самый большой трактир, — велел я Эадрику, — и можешь там напиться.

Я дал ему денег.

— Просто напиться, господин? — заулыбался он.

— Если тебя остановят при входе в город, — сказал я, — говори, что ты человек Этельхельма.

— А если нас станут расспрашивать?

Я отдал ему свою золотую цепь, только сначала снял с нее молот.

— Скажешь, чтобы не лезли не в свои дела.

Цепь должна была показать, что он — человек, облечённый властью, куда выше рангом, чем любой стражник у ворот Хунтандуна.

— А когда мы туда попадём, мы просто должны пить, господин? — снова спросил Эадрик.

— Не совсем так, — ответил я и объяснил, чего хочу, и Эадрик, который был далеко не глуп, рассмеялся.

А на следующий день мы отправились вслед за ним, на юг.

Мы не доехали до Хунтандуна, да и не собирались. В нескольких милях севернее города, на пастбище с восточной стороны от дороги, мы увидели множество пасущихся лошадей. За ними виднелись грязно-белые крыши шатров. Над шатрами развевались на порывистом ветру пёстрые флаги. Я увидел дракона Уэссекса, флаг Этельфлед с нелепым гусем, знамя Этельхельма со скачущим оленем. Там были флаги с изображениями святых, флаги с намалеванным крестом, со святыми и крестом вместе, и среди них затерялось знамя Сигтрюгра с красным топором. Здесь, а не в только что сдавшемся Хунтандуне, а в шатрах, возведённых вокруг крепкого фермерского дома, собирались на встречу лорды. Наше приближение заметил запыхавшийся распорядитель и замахал руками, указывая в сторону пастбища.

— Кто вы? — выкрикнул он.

— Люди Сигтрюгра, — ответил я.

Мы несли не мой флаг, а знамя с красным топором, которое Херефрит и Брайс использовали в засаде, чтобы обмануть Брунульфа.

Распорядитель плюнул.

— Мы больше не ждем никаких датчан, — сказал он, не скрывая отвращения.

— Вы нас никогда не ждёте, — ответил я, — потому во время битвы при виде нас обделываетесь.

Он моргнул, я улыбнулся в ответ. Он отступил на шаг назад и махнул на ближайшее пастбище.

— Оставьте лошадей там, — теперь он явно забеспокоился, — и чтобы никто из вас не носил оружия, ни один.

— Даже саксы? — спросил я.

— Только стражники из личной охраны короля, — ответил он, — и больше никто.

Большую часть своих воинов я оставил охранять наших лошадей, а также мечи, копья, топоры и короткие мечи - саксы, от которых пришлось избавиться. Я взял с собой Финана, Брунульфа, моего сына, двух пленных и отправился к фермерской усадьбе. Между шатрами на огне готовили пищу, клубы густого дыма поднимались вверх. На вертеле над костром жарили целого быка, два полуголых раба крутили вертел, а мальчишки подбрасывали свежие поленья в ревущее пламя. Огромный, ростом почти с Гербрухта человек катил бочку к ближнему шатру.