Несущий огонь (ЛП) - Корнуэлл Бернард. Страница 32

— С ним могут остаться несколько человек, в основном старые воины, и он наймет и обучит молодых. Конечно, все они должны быть христианами. Когда станут править саксы, язычникам здесь места не будет.

— А как же Беббанбург? — спросила Эдит.

— Год назад у меня был шанс его взять, — мрачно ответил я. — А что теперь? Его удерживает мой братец, а Константин хочет отобрать. Я могу справиться с кузеном, но вместе со скоттами — мне их не победить. Я уже не молод, любимая, и не могу вечно драться. — Я помолчал, потом вполоборота повернулся к крепостной стене. — Только никому этого не говори, ещё не время.

Конечно, на следующий день все в Дунхолме знали о моих планах.

Мы собирались отправиться во Фризию.

Я доверял Эдит. Кое-кто считал это глупым, поскольку когда-то она была моим врагом, но теперь стала другом и женой, а какая же может быть любовь без доверия? Так что в ту же ночь, убедившись, что нас не могут подслушать, я рассказал ей правду. Первый разговор предназначался для тех, кто мог слышать нас на стене, и я знал, что рано или поздно эти слова передадут моему кузену.

Уверен, сначала он усомнится в этом, но моя история вполне убедительна, а доказательства её подлинности — неоспоримы. Она не заставит его утратить бдительность, но посеет сомнения, и этого достаточно. А если я ошибался, и Эдит нельзя верить, значит, я просто избавлю его от сомнений. Тогда он будет знать, что я скоро приду.

Эдит не предала меня, но я так никогда и не узнал всех тех, кто предал.

Нескольких я обнаружил и повесил на ближайшем дереве, но только после того как скормил им ложь, чтобы они передали ее моим врагам. Но я и по сей день уверен, что о многих других предателях я так и не узнал. Конечно, я присматривался. Я искал людей, у которых внезапно стало больше золота и серебра, чьи жёны красовались в дорогих льняных платьях с искусной вышивкой. Я высматривал, кто из моих воинов избегал встречаться со мной взглядом, кто останавливался слишком близко, когда я говорил с Финаном или с сыном. Я наблюдал за теми, кто оказывал слишком много внимания Эдит, за теми, чьи слуги всячески старались подружиться с Рориком, моим слугой.

Однако я не вычислил всех, кто меня предал, как и мои враги никогда не знали всех своих предателей.

Я и сам тратил большие деньги на шпионов, так же, как мои противники платили золотом тем, кто шпионил за мной. У меня были люди, что прислуживали Эдуарду в Винтанкестере, а также виночерпий, приказчик и кузнец, работавшие на Этельхельма. Но среди слуг моего кузена — ни одного. Я пытался найти мужчину или женщину, доносящих, что происходит внутри Беббанбурга, но мои усилия не увенчались успехом. Но я много слышал о деяниях двоюродного брата от людей, живущих в разных местах на побережье и даже за морем, во Фризии. Из тех же портовых таверн я получал новости о Шотландии, потому что и при дворе Константина у меня не было шпионов.

Я точно знал, что у кузена есть человек, приглядывающий за мной. Может, один из моих воинов? Или священник в Эофервике? Или торговец из Дунхолма? Мне неизвестно, кто они, но я знал, что такие люди есть. А ещё у него есть те, кто прислушивается к сплетням, как и у меня. У христиан имеется странный обычай исповедоваться в дурных поступках и грехах, и многие священники торгуют тем, что узнают на исповеди, а мой кузен старался жертвовать деньги церкви и её служителям. Но я сомневался, что Кутберт, мой слепой священник, берет его деньги. Благочестивый Кутберт получал удовольствие, передавая мне обрывки признаний, услышанных на исповеди.

— Ты представляешь, господин? Свитун и жена Видарра! А мне говорили, что она уродина.

— Она не столько уродливая, сколько злобная.

— Бедняга, наверное, он совсем отчаялся.

Не все, кто присылал мне вести, были шпионами. Священники, монахи и монахини постоянно обменивались письмами, многие были рады поделиться тем, что узнали в каком-нибудь отдалённом аббатстве, а купцы всегда стремились разносить сплетни. Но большая часть этих сообщений неизбежно оказывалась ложной, и они почти всегда были устаревшими к тому времени, как достигали Нортумбрии.

Но теперь, после знаменательной встречи в Хорнекастре, на моей стороне оказались ещё и шпионы Этельстана. Сами они этого не знали. Возможно, они считали, что снабжают новостями юного принца, страдающего от суровых испытаний у меня в плену, но Этельстан обещал мне передавать их рассказы. Конечно, его, как христианина, сопровождали три священника и шестеро слуг, четверо из которых явно были воинами, притворявшимися слугами.

— Ты веришь им? — спросил я, когда мы охотились на оленей на холмах к северу от Дунхолма.

Это случилось через неделю после того, как я вернулся из Эофервика, и для поддержания слухов об отъезде во Фризию я уже приказал слугам начинать собирать вещи.

— Я доверяю им свою жизнь, — ответил Этельстан. — Их прислала ко мне леди Этельфлед, они — мерсийские воины.

— А священникам?

— Свитреду я не доверяю, а вот двое других... — он пожал плечами. — Они молоды, у них благородные идеалы. Я сам попросил их быть моими священниками, их мне не навязывали.

— Я улыбнулся, услышав эти слова. Этельстану в том году исполнилось двадцать два или двадцать три, он не старше двух своих юных священников.

— А отца Свитреда тебе навязали? — спросил я.

— Мой отец. Может, Свитред просто шлёт ему письма?

— Какие бы письма он ни слал, — ответил я, — их станут читать королевские писари, которые могут быть куплены Этельхельмом.

— Вполне возможно, — ответил он.

Свитред, уже немолодой человек, лет сорока или даже пятидесяти, с лысым, как яйцо, черепом и внимательным взглядом черных глаз, постоянно хмурился. Его возмущало вынужденное пребывание среди язычников, и он позволял себе демонстрировать это возмущение.

— Заметил ли ты, — спросил я его во время нашего путешествия на север, — что не меньше половины моих людей — христиане?

— Христианин не может служить лорду-язычнику, — грубо ответил Свитред, а потом неохотно добавил: — господин.

— Хочешь сказать, раз они служат мне, то уже не христиане?

— Я имел в виду, что они нуждаются в покаянии.

— В Дунхолме у них есть церковь, — сказал я ему, — и священник. Предоставил бы ты такую возможность язычникам Уэссекса или Мерсии?

— Конечно нет! — отвечал он. Священник ехал на прекрасной серой лошади и хорошо держался в седле. — Могу я спросить? — поинтересовался он, но потом, казалось, задумался над вопросом.

— Спрашивай.

— Какие приготовления будут сделаны, чтобы разместить принца Этельстана с подобающими удобствами?

Он имел в виду своё собственное удобство, но я притворился, что поверил, будто он беспокоится исключительно о принце.

— Он заложник, — ответил я, — так что, наверное, мы поместим его со скотом в коровнике или, может, в сарае со свиньями, посадим на цепь и будем кормить помоями и сточной водой.

Слушавший нас Этельстан захохотал.

— Не верь ему, отче.

— И если хоть один западный сакс перейдет границу, — продолжил я, — я перережу ему горло. И тебе!

— Это не смешно, господин, — сухо сказал отец Свитред.

— Его примут, как принца, — заверил я, — со всем подобающим почетом, уважением и удобствами.

Так и было. Этельстан пировал с нами, охотился с нами, молился в маленькой церкви за стенами Дунхолма. Повзрослев, он стал набожнее. Он еще сохранял свою буйное жизнелюбие, жажду деятельности, смешливость, но, как и его дед Альфред, молился каждый день. Под руководством двух молодых священников он читал христианские книги.

— Что тебя изменило? — спросил я, когда мы, вооружившись охотничьими луками, засели на какой-то лесной опушке. Я никогда не был хорошим лучником, а Этельстан уже подстрелил двух отличных зверей.

— Ты, — ответил он.

— Я?!

— Ты убедил меня, что я могу стать королем, и если так, то мне нужно Божье благословение.

Я поднял лук и выпустил стрелу. Листва зашелестела, но зверь не появился, и шум постепенно стих.