Леди и джентльмены - Джером Клапка Джером. Страница 18

Заход получился довольно неуклюжим, и собеседница вполне могла бы заподозрить неладное.

– Редко, – ответила она. – Точнее, никогда, если не считать ту несчастную леди, которая здесь умерла.

Я быстро взглянул на нее.

– В этой самой комнате? Реакция хозяйку встревожила.

– Нет, не совсем. Мы перенесли ее наверх, но она тут же скончалась. Она уже приехала в наши края тяжело больной, умирающей. Если бы я знала, то ни за что не пустила бы. Многие с предубеждением относятся к тем домам, которые посетила смерть. Можно подумать, что есть на свете места, где никто не умирал. По отношению к нам это было несправедливо.

Мы долго молчали, и в комнате раздавался лишь звон тарелок, ножей и вилок.

– И что же она здесь оставила? – наконец спросил я.

– О, всего лишь несколько книг, фотографий и какие-то мелочи, которые люди обычно возят с собой. Ее родные обещали прислать за ними, но так и не прислали, да и я тоже совсем забыла. Впрочем, ничего ценного действительно не было.

Мисс Чолмондли повернулась, явно собираясь уйти.

– Надеюсь, сэр, мой рассказ не вынудит вас уехать, – заметила она. – Все это случилось давным-давно.

– Конечно, нет, – ответил я. – Просто полюбопытствовал, и все.

Хозяйка вышла и закрыла за собой дверь.

Итак, вот и объяснение, если я готов его принять. В то утро я долго сидел, размышляя о том, могут ли оказаться реальностью причудливые обстоятельства, над которыми привык смеяться. Но не прошло и пары дней, как важное открытие подтвердило мои смутные догадки.

Исследуя все тот же бездонный шкаф, я обнаружил нечто невероятное: в одном из туго выдвигающихся ящиков, под кучей мятых, порванных книг прятался датированный пятидесятыми годами дневник, а между пожелтевшими страницами сохранились письма и сухие, утратившие форму цветы. И вот в этой тетради, исписанной поблекшими, теперь уже коричневыми чернилами – ведь тот, кто сочиняет рассказы о людских судьбах, не способен противостоять искушению, – я и прочел о давних событиях, которые почти безошибочно домыслил сам.

Вечная, такая простая история. Он был художником – а разве в подобных драмах герой не всегда оказывается художником? Они вместе росли и, сами того не зная, любили друг друга, пока однажды истина не открылась. Вот что записано в дневнике:

«Не знаю, что сказать и как начать. Крис любит меня. Прошу Господа сделать меня достойной его чувств и танцую босиком, чтобы не разбудить тех, кто спит внизу. Он целовал мои руки и говорил, что они прекрасны, как руки богини, а потом опустился на колени и снова целовал. А теперь я смотрю на собственные ладони и опять их целую. Хорошо, что они так красивы. О Господи, почему же ты настолько добр ко мне? Помоги стать ему хорошей женой. Научи, как не причинить даже мгновенной боли, как любить еще больше, еще лучше!»

Подобные глупости продолжались на многих страницах, но ведь именно на таких наивных восклицаниях до сих пор держится наш старый мир, миллионы лет висящий в космической пустоте.

Позднее, в феврале, появилась исключительно важная для развития сюжета запись:

«Сегодня утром Крис уехал. В последнюю минуту сунул мне в руки сверток и сказал, что это самое ценное, что у него есть. Попросил, чтобы я смотрела и думала о том, кто меня любит. Конечно, я догадалась, что это, но развернула только в своей комнате. И увидела свой портрет, который он написал по секрету. Необыкновенно прекрасный! Неужели я действительно так хороша? Вот только почему-то он изобразил меня очень грустной. Целую крошечные губы. Люблю их, потому что он любил их целовать. О, мой милый! Теперь ты не скоро к ним прикоснешься. Конечно, Крис правильно сделал, что уехал, и я рада, что все получилось так, как он хотел. Здесь, в сельской глуши, он не смог бы учиться по-настоящему, а теперь увидит Париж и Рим и станет великим. Даже глупые местные жители понимают, какой он талантливый художник. Но сколько же времени пройдет, прежде чем я снова увижу своего возлюбленного, своего короля!»

После каждого письма молодого человека в дневнике появляются новые наивные восторги, но, листая страницы, я понял, что со временем письма приходили все реже и становились холоднее, а вскоре между строк начал ощущаться страх, который перо пока еще не осмеливалось воплотить в слова.

«12 марта. Вот уже шесть недель от Криса нет ни строчки. Ах, как же я изголодалась! Последнее письмо зацеловала почти до дыр. Надеюсь, из Лондона он будет писать чаще. Понимаю, что работы очень много, и не хочу быть эгоистичной, но сама предпочла бы не спать ночами, лишь бы написать любимому. Наверное, мужчины устроены по-другому. О Господи, помоги! Помоги, что бы ни случилось! До чего же я сегодня глупа! Крис всегда отличался беззаботностью. Когда он вернется, непременно его за это накажу, хотя и не слишком сурово».

Да, история действительно вполне обычная. В будущем письма все-таки приходят, но, судя по всему, становятся все суше, потому что дневник наполняется обидой и гневом, а порой чернила даже размыты слезами. И вот в конце второго года появляется запись неожиданно аккуратная и строгая:

«Все позади. Я рада концу. Написала Крису прощальное письмо. Сказала, что чувства остыли и будет лучше, если мы оба будем считать себя свободными. Считаю, что поступила правильно. Ему пришлось бы оправдываться, и это доставило бы ненужную боль. Он всегда был слабым. Теперь с легкой совестью сможет жениться на своей избраннице, а о моих страданиях ему знать ни к чему. Она ему подходит больше, чем я. Надеюсь, он будет счастлив. Да, все верно».

Несколько строчек пропущено, а потом запись возобновляется с новой энергией и силой:

«Зачем я себя обманываю? Я ее ненавижу! Если бы могла, убила бы на месте. Пусть она принесет ему одни лишь невзгоды и несчастья, пусть он возненавидит ее так же, как и я, пусть она умрет! Зачем я убедила себя послать это лживое письмо? Крис его покажет, а она все поймет и станет надо мной смеяться. Надо было заставить его выполнить обещание, он не смог бы от казаться.

Какое мне дело до женской гордости, чести и достоинства! Что значат пустые напыщенные слова? Я хочу его. Хочу его поцелуев и объятий. Он мой! Он меня любил! Отпустила его только потому, что считала правильным изображать святошу. Ложь, все ложь! Лучше бы я была порочной, и тогда Крис любил бы меня по сей день. Зачем себя обманывать? Да, я хочу его. И мне ничего не нужно, кроме его любви, его поцелуев!»

А потом такие строки:

«Боже мой, что же я говорю? Неужели не осталось ни стыда, ни сил? Помоги мне, Господи!»

На этом дневник обрывается.

Я просмотрел лежавшие между страницами письма. На большинстве стояла подпись «Крис» или «Кристофер». Но на одной странице имя выведено полностью – имя известного ныне человека, чью руку мне не раз доводилось пожимать. Вспомнилась его красивая решительная супруга, вспомнился его огромный дворец – то ли дом, то ли картинная галерея – в Кенсингтоне, постоянно заполненный щебечущей толпой, среди которой сам он выглядит незваным гостем. В памяти всплыло усталое лицо, в ушах зазвучали горькие, язвительные речи. И вот из тьмы снова возникло очаровательное грустное личико с миниатюры. Улыбнулось печально, а я постарался взглядом выразить все, что хотел спросить.

Я протянул руку и снял портрет с полки. Теперь уже ничто не мешало узнать имя безутешной героини. Я стоял посреди комнаты до тех пор, пока хозяйка не пришла накрывать на стол.

– Вот, нашел случайно, когда хотел достать кое-какие книги, – честно признался я. – Лицо определенно знакомое, но имя вспомнить никак не могу. Вы не подскажете, кто это?