Мальвина Бретонская - Джером Клапка Джером. Страница 3

Плато, на которое он приземлился, было подобно столу, высоко стоящему над окружающей местностью. Оно расстилалось вокруг него - без деревьев, без домов. Нечему было нарушить линию горизонта, кроме скопления продолговатых серых камней - остатков, как он сказал себе, какого-то древнего менгира - довольно обыкновенного явления в одиноких заброшенных землях Бретани. Обычно камни валяются опрокинутые и разбросанные, но этот отдельный экземпляр волею случая остался в течение всех минувших столетий нетронутым. Слегка заинтересовавшись, командир авиазвена Раффлтон не спеша зашагал к нему. Луна стояла в зените. Насколько тихой была ночь, отложилось у него в голове по тому, как он явственно услышал и сосчитал удары церковных часов, бывших милях в шести от него. Он помнит, как посмотрел на свои часы и отметил небольшую разницу между ними и церковными. У него было 8 минут после полуночи. С замиранием последних отзвуков далекого колокола тишина и одиночество места словно вернулись и навалились на него с еще большей настойчивостью. Пока он работал, это его не тревожило, но рядом с черными тенями, отбрасываемыми этими седыми камнями, они словно намекали о чьем-то присутствии. С чувством облегчения встретил он мысль о возвращении к своей машине и запуске двигателя. Тот загудит, зажужжит и вернет ему уютное чувство жизни и безопасности. Он только разок обойдет вокруг этих камней и улетит. Поразительно, как они бросают вызов старику Времени. Как поставили их здесь, по всей вероятности, десять тысяч лет тому назад, так и стоят они тут до сих пор алтарем обширного храма с зияющим небосводом вместо крыши. И вот, глазея на них с сигарой в губах и борясь со странным забытым импульсом, тянущим за колени, он услышал доносящийся из самого сердца великих серых камней мерный вдох и выдох тихого ровного дыхания.

Юный Раффлтон честно сознается, что первым порывом его было броситься наутек. И лишь солдатская выучка удержала ноги на вереске. Объяснение, конечно, было простое. Какой-то зверь устроил себе в этом месте логово. Но когда было известно животное, спящее столь крепко, чтобы его не потревожили шаги человека? Если бы оно было ранено и не могло убежать, то не стало бы дышать с такой спокойной, тихой правильностью, столь странно выделяющейся на фоне спокойствия и тишины вокруг. Может, гнездо совы? Такой звук издают молодые совята - сельские жители зовут их "храпунами". Юный Раффлтон отбросил сигару и опустился на колени, с целью пошарить в тенях, и, делая это, дотронулся до чего-то теплого, и мягкого, и податливого.

Но это была не сова. Наверно, он прикоснулся очень легко, потому что она и тогда не проснулась. Она лежала, подложив себе под голову руку. И теперь, вблизи, когда глаза его стали привыкать к теням, он увидел ее совершенно ясно: и волшебство приоткрытых губ, и отблеск белых рук и ног под легкими покровами.

Что' он должен был сделать - это тихонько подняться и удалиться. Затем можно было кашлянуть. Если бы она и тогда не пробудилась, то можно было легонько дотронуться, скажем, ей до плеча и позвать сначала тихо, затем погромче: "Mademoiselle" или "Mon enfant". А еще лучше было потихонечку удалиться на цыпочках и оставить ее спать.

Ему эта мысль, похоже, в голову не пришла. В оправдание здесь можно сказать то, что ему было всего двадцать три года, что, обрамленная лиловым светом луны, она показалась ему самым прекрасным созданием, какое только когда-либо видели его глаза. К тому же надо всем этим тяготела какая-то тайна - та атмосфера далеких первобытных времен, из которых корни жизни до сих пор еще продолжают тянуть свои соки. Можно предположить, что он позабыл о том, что он - командир авиазвена Раффлтон, офицер и джентльмен; забыл о надлежащем этикете применительно к обнаружению дам, спящих без присмотра на уединенных вересковых лугах. А еще вероятнее, он вообще ни о чем не думал, а под влиянием силы вне его власти склонился и поцеловал ее.

И не платоническим поцелуем в лоб или братским поцелуем в щеку, а поцелуем прямо в приоткрытые губы - поцелуем обожания и изумления, каким Адам, по всей вероятности, будил Еву.

Глаза у нее раскрылись, и она полусонно посмотрела на него. В голове у ней не могло быть никаких сомнений относительно того, что произошло. Губы его все еще были прижаты к ее. Но она нисколько не удивилась и уж, во всяком случае, не рассердилась. Присев, она улыбнулась и протянула ему руку, чтобы он смог помочь ей подняться. И, одни в этом освещенном луной обширном храме с усыпанной звездами крышей, подле мрачного серого алтаря позабытых обрядов, стояли они рука об руку и смотрели друг на друга.

- Простите, - сказал командир Раффлтон. - Боюсь, я потревожил вас.

Впоследствии он вспоминал, что в смущении заговорил с нею по-английски. Но она отвечала ему на французском - на причудливом, старомодном французском, какой еще изредка можно повстречать на страницах старинных католических требников. У него были трудности с дословным переводом сказанного, но смысл, используя наши современные обороты, был таков:

- Не стоит. Я так рада, что ты здесь.

Он так понял, что она его ждала. Он даже усомнился: не извиниться ли ему за, по всей видимости, небольшое опоздание? Он, правда, не мог припомнить ни о каком таком назначенном свидании. Но можно сказать, что в это самое мгновение командир Раффлтон не отдавал себе отчета ни в чем, кроме самого себя и восхитительного другого существа рядом. Где-то снаружи были лунный свет и мир; но все это, казалось, не имело значения. Тишину нарушила она.

- Как ты сюда добрался? - спросила она.

Он не собирался говорить загадками. В основном он был поглощен ее разглядываньем.

- Прилетел, - ответил он.

Глаза у нее расширились - но не от сомнения, а от интереса.

- Где твои крылья? - Она наклонилась в сторону, пытаясь заглянуть ему за спину.

Он рассмеялся. От любопытства к его спине она показалась более человечной.

- Вон там, - ответил он.

Она взглянула и впервые увидела великие мерцающие паруса, отливающие серебром под лучами луны.

Она направилась к ним, а он пошел следом, замечая и не удивляясь, что на вереске будто не остается и следа примятости под нажимом ее белых ступней.