Третья Варя - Прилежаева Мария Павловна. Страница 16
Вечерами дед работал. Он любил работать у себя в маленьком кабинете, тесно заставленном книгами, когда знал, что Варя спокойно спит за стеной. Дед не знал, что иногда Варя не спит. Уткнувшись в подушку, она задыхалась от слез, потому что иногда на нее находила тоска и жалость к маме, бедной пионервожатой Варе, которая прибежала однажды с ребенком на руках из своего нового дома, от мужа, в их небольшую квартирку у Покровских ворот. Это было как гром посреди ясного неба. Ведь дед и не подозревал, как плохо жилось его добери, пионервожатой Варе, как она обманулась! Вскоре после этого у нее вспыхнул давний, дремавший до поры до времени туберкулез. Василь Хадживасилев пришел, может быть, через неделю после похорон, и дед совсем не за того его принял. Дед тогда был убит горем…
А вот теперь все раскрылось. Пусть бы уж лучше не раскрывалось, что Записки были у порога, почти что в руках.
— Дед, не расстраивайся, — сказала просительно Варя.
Он отвернулся к окну. Занеся руки на поясницу, он стоял, и Варя видела его пальцы, переплетенные так сильно, что отлила кровь.
— Что я вспомнил… один вопрос пришел в голову, да… вот что! — суетливо заговорил агроном, беря с Симиного колена шляпу и обмахиваясь от духоты. — Едем утром в Малыше, а Арсений Сергеевич… Арсений Сергеевич без всяких намеков раз взглянул и угадал.
— Правда! — воскликнула Варя. — Правда! Прав…
У нее оборвался голос. Она не могла больше видеть переплетенные пальцы деда.
— Чего? Чего? Чего угадал? — закричали ребята.
— Что я ленинградец, вот чего! Раз взглянул — угадал. Талант разведчика, а?
— Куртка выдала, — сказала Сима. — И образованность. Общий вид.
— Дед! — позвала Варя.
Он обернулся.
— Куртка выдала, — скупо повторил он.
Агроном одернул эффектную, с «молниями» и накладными карманами куртку, поставил шляпу на голову, как цилиндр Чарли Чаплина, и сам же первый захохотал над своим остроумием.
Кот, нервно вздыбив шерсть, шмыгнул с лавки под печку от его громового хохота. Ребята принялись толкать друг друга. Ребята соскучились, их активные натуры жаждали действия.
Скоро от них потребовались действия. Они неслись по селу, огородам, избам, по всем колхозным заведениям, заделавшись по приказу Авдотьи Петровны глашатаями.
— Вы не рассыльные, вы глашатаи, — сказала Авдотья Петровна. — Глашатаи, — внушала она, стукая пальцем по лбу кого попадется. — Скачите, разглашайте народу: в девять, как солнце зайдет, сзываем привольновских колхозников в клуб на рассказ нашей Клавдии Климановой, по-болгарски Хадживасилевой…
Сима онемела. Теперь она была нема не от скованности. Она вообразила сегодняшний вечер, набитое людьми помещение, Клавдию на сцене, а народ валит и валит со всего села! Таких волнующих мероприятий привольновский клуб еще не видывал!
— Цветов на вечер запаси, — велела докторша. — А больше ничего не готовь. Вступительную речь не вздумай подготавливать, смилуйся. А тебе, агроном, наверно, в поле пора.
Она выпроводила обоих за дверь. Лазоревый «газик» победно гуднул за окном и помчал Симу-Серафиму в клуб, Рому-агронома — в шестую бригаду.
— Уф! — сказала докторша. — Уф и денек!
— Стоило прискакать из Москвы, — ответил дед.
— Как же не стоило! — воскликнула Клавдия. — Увиделись, узнали. Жили — не знали, не зная и прожили бы и не встретились бы, не случись случая… — Она всхлипнула.
— Слезлива ты, партизанка! — удивилась докторша.
Дед прошелся по комнате, рассеянный и погруженный в мысли.
— Варвара, завтра утром в Москву, — сказал дед.
— Завтра? Людмил, вместе? Ура! Завтра, вместе. Ты рад?
Он покачал головой. Варя набрала в рот воздуха и… задохнулась. Что он? Что он? Пусть бы он скрыл, пусть бы хоть не при всех!
— Людмил! Ты не рад?
— Рад.
— Ты говоришь «нет».
— Я говорю «да».
— Как же «да», когда «нет». Где же «да»? Головой качаешь, что нет.
Людмил, не понимая, оглянулся на мать. Она залилась смехом. Она так же легко смеялась, как плакала.
— Варя! Милка моя! — счастливо заливалась она. — Это и есть по-болгарски «да», что головой покачал. Покачал — значит, согласен. Я, бывало, тоже запутаюсь… А он рад, как же не рад?
— Идем в сад, Варя! — позвал Людмил, чуть смущенный.
Варя надела пальтишко. Солнце светило вовсю, но было не жарко. Варя оделась не потому, что не жарко. Ей нравилось ее голубое пальтишко и желтое платье с оборочками. Она мельком глянула в зеркало и увидела праздничную и нарядную девочку.
«Кто это такая красивая? — удивленно и радостно мелькнуло у Вари. — Неужели я такая красивая?»
Она побежала в сад, обгоняя Людмила.
Сад был белый, как утром. Тоненько звенели пчелы. Тихими басами гудели шмели. Нехотя, словно в раздумье, опадали с яблонь лепестки. Земля под яблонями была усыпана лепестками. Они плавно и медленно слетали и, как маленькие паранпотики, опускались на землю. Кажется, они тоже звенели.
— Слышишь? — спросила Варя.
Людмил догнал ее и шел сзади узенькой дорожкой между яблонями. Утром они сделали круг. Они вышли по этой дорожке из сада на лужайку. Потом шли вдоль Оки до мостков. Поднялись в село и на лазоревом «газике» вернулись домой. Сейчас они опять у начала круга. Варе хотелось оглянуться на Людмила, но она медлила. Ей было весело и чуточку страшно и ново. Она оглянулась и встретилась с его черными, как черносливины, глазами.
— Идем на Оку, — сказал Людмил. — Снова туда, где мостки.
— Понравилась тебе наша Ока? У вас есть такие реки в Болгарии? — спросила Варя.
— Есть велика Марица. По дороге в Россию проезжаешь Дунай. Бистор, прозрачен Дунай.
— А сестры-братья у тебя есть? — спросила Варя. — Нет? У меня тоже нет. А у вас дружат в классе ребята? У нас ничего, дружат, а девчонки… то водой не разольешь, то отворачиваются… У меня, правда, есть две верные подруги, две вернейшие… и второстепенные есть… А отец где у тебя работает? Да что я! Ведь он в Долине Роз работает. Ты тоже собираешься разводить розы?
— Слишком это тихая работа.
— Ага, — понимающе кивнула Варя, — хочешь бурной жизни?
— Не хочу сидеть на месте.
— Ага, мечтаешь быть капитаном? Или летчиком на реактивном? У нас почти все мальчишки мечтают быть реактивниками. Или физиками. Или в крайнем случае чемпионами спорта. Все мальчишки хотят бурной жизни.
— А ты?
— Вот не знаю. Плохи дела; не знаю, чего я хочу.
— Смешная! — сказал Людмил. — Смешная, смешная, — повторял он и улыбался.
— Смотри-ка, — сказала Варя, не находя, что ответить. — Смотри, где солнце! Половину неба обогнуло.
— Тогда скорее идем, — заторопил Людмил, беря Варину руку.
Ого, большая у него рука! С такими ручищами можно заделаться капитаном дальнего плавания! У них в Болгарии ходят в дальние плавания? А то, если хочет, пусть приезжает к нам. У нас можно плыть в Арктику. Плыви куда хочешь, во все океаны.
— Ты приедешь к нам еще когда-нибудь, Людмил?
— Наверно, да! Ты говоришь, бурная жизнь… У поэтов бурная жизнь?
— Вот что! Ты хочешь быть поэтом! — удивилась Варя. — Ни одного поэта не знаю… Ты первый!
— Нет. Просто люблю стихи. Слушай, какие стихи написал один болгарский писатель:
Тебе нравится?
— Да. Немного странно. Грустно немного. Снова про розы… Чувствуется, что ты из той Долины… Должно быть, у вас красиво! Розы и горы, горы и розы… Знаешь что? — вдруг перебила она себя. — Подожди немного, я проведаю деда.
Она побежала домой. Отчего-то ей захотелось непременно проведать деда. Сию минуту!
Она вбежала в палисадник и через изгородь увидела уходящую вдали по дороге Клавдию. Накинув шарфик, Клавдия поспешно куда-то шагала. Может быть, в клуб — поглядеть, что за клуб такой, где ей придется выступать сегодня вечером. Может, она захотела повидаться с кем-нибудь из «девчат», кто еще не успел ее навестить; поглядеть, как идет у них работа в колхозе. Ведь до войны Клавдия колхозу была не чужой. Докторша тоже ушла принимать больных. Окна в избе были распахнуты, свежий ветерок веял из палисадника. Черный скворец свистел под окном на рябине, на крылечке скворечни. Кот бесшумно следил за скворцом с подоконника своим зеленым загадочным взглядом.