Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна. Страница 23

- Машенька! - сказала она. - Да что же ты ни слова не вымолвишь? Надо жить, Маша...

Маша посмотрела на тетку непонимающим взглядом.

Если бы горе ее вылилось слезами, наверно она почувствовала бы облегчение. Но за все эти дни она не заплакала. Она не видела своего отца мертвым, в ее сознании он оставался живым. Она помнила его слова, улыбку, немного окающий говор. На письменном столе лежали его записки, конспект последних лекций. Его старая палка с надписью: "Киев, 1920 год" - стояла в углу. Отец был живой, он был частью ее собственной жизни. Но его больше не было. Она силилась постигнуть, что такое - не быть, и не могла.

Пелагея Федотовна бережно обняла ее.

Маша отвернулась, подумав с неприязнью: "Сейчас тетя Поля скажет что-нибудь очень правильное. На все случаи жизни у нее есть ответ. Но разве может что-нибудь меня утешить?"

Тетя Поля не успела ничего сказать - заговорило радио. Маша не видела раньше здесь радио и теперь поняла: отец жил в кухне и перенес сюда репродуктор.

"...Под Сталинградом закончено окружение немецких войск..." Четкий, необычайно ясный голос долго звучал в доме.

Хрустнув пальцами, тетя Поля сказала:

- Маша, а ведь Иван Никодимыч под Сталинградом. Теперь, может, я узнаю о нем. И Сережа там.

Она в возбуждении прошлась по кухне, ее темная с проседью коса опустилась на плечо. Нетерпеливым движением Пелагея Федотовна уложила косу, заколов шпилькой.

- Сережа! Я его растила. Всю свою душу вложила в него. Везде, на всех фронтах, мои ученики! И Иван Никодимыч... Ах, Маша!.. - Она взялась рукой за грудь, обессиленная опустилась на стул и упавшим до шепота голосом договорила: - Изболелось мое сердце, чуя несчастье! Одна беда вошла в дом, а другая стоит у порога. И я все жду, жду, и нету больше у меня сил...

Маша, потрясенная, смотрела на тетку. И вдруг все, что она думала о смерти, тоска, ужас, отчаяние, - все отступило перед чувством любви и жалости. Она стала на колени перед теткой и, целуя ей руки, твердила:

- Тетя Поля! Он жив, он вернется! Верьте мне, он вернется!

Она бессвязно повторяла одни и те же слова. В них не было смысла, но была та сила участия, которая спасает человека.

Пелагея Федотовна затихла, провела ладонью по смоченному слезами лицу. Она стыдилась взрыва чувств, ей было неловко.

- Может, и вправду вернется. То думаю - нет, а то сердце подскажет: жив, увижу.

- Поверьте мне, тетя Поля! - убеждала Маша. - Да и подумайте сами: ведь он ветеринар, не в бою.

Пелагея Федотовна покачала головой:

- Это так. Только пуля не разбирая летит. Иной раз и ветеринара заденет.

Она принялась собирать вещи и уже другим, успокоенным голосом говорила:

- Заждались меня ребятишки мои. Да и Дуню одну на весь колхоз оставила. Она, чай, у околицы все глаза проглядела. А может, и на станцию лошадь гоняет встречать. С нее станет. Зато я ребятам книг добыла! "Пионера" с начала войны не видали, а я привезу.

Утром Пелагея Федотовна поднялась до рассвета. Как ни трудно было оставить нагретую за ночь постель, Маша в один миг отбросила одеяло и, словно в ледяную прорубь, опустила ноги на пол. Пелагея Федотовна привязала за плечи рюкзак с книгами, простилась с сестрой:

- Ириша, может, надумаешь ко мне во Владимировку?

Ирина Федотовна переехать во Владимировку наотрез отказалась.

- Прощай, Поля. Напиши про Ивана.

Маша вышла с Пелагеей Федотовной из дому. В густой синеве неба над непроснувшимся городом висел запоздалый остренький серпик луны, изредка проезжал грузовик, и снова пустынны улицы.

- До чего же меня потянуло домой! - негромко говорила Пелагея Федотовна. - Нет для меня во всем мире места лучше, роднее Владимировки!

Они вошли в метро. Тревожный свет синих ламп тускло озарял вестибюль. В синем свете, похожие на призраки, двигались люди.

На вокзале, прощаясь с Машей, тетя Поля сняла варежку и с ласкою погладила Машину щеку теплой рукой:

- Ступай-ка домой. Мать береги.

Рассветало, когда Маша подходила к дому. Утро было свежо и чисто, улицы полны звона трамваев.

Громкоговоритель на площади повторял вчерашнее известие о победе. Люди останавливались, слушали, и что-то неуловимо общее было в лицах разных, не похожих друг на друга людей - выражение надежды и строгости.

Глава 23

Прошло довольно много времени, прежде чем Маша собралась к Валентину Антоновичу. По возвращении из эвакуации он стал деканом факультета. Он помолодел в Москве: колечки волос завивались задорнее, бывалая живость вернулась глазам, движениям - легкость, даже довоенный франтоватый галстук появился на шее.

- Здравствуй, землячка! - приветствовал он Машу. - Собираемся понемножку в родные пенаты. А я не забыл ваш доклад! Не забыл.

Приятно, что Валентин Антонович так запросто ее встретил: не надо объяснять приход. Маша пришла в кабинет декана без всякого повода. Так много связано с Валентином Антоновичем! Отчаяние и надежды первых военных месяцев. Бомбоубежище. Эвакуация, голод. Стихи Пушкина и "Севастопольские рассказы". Целая жизнь.

Валентин Антонович закурил, бросил папиросу, постучал по столу пальцами. Что-то его беспокоило.

- Юноши приходят, уходят, а учитель стареет и превращается в брюзгу, которому мир кажется слишком трудно устроенным.

- Случилось что-нибудь, Валентин Антонович? - спросила Маша, не очень веря его старости.

- Да. То есть, нет. Просто я заскучал. Это административное кресло не по мне. Нет, не по мне. Вот, пожалуйте. - Он взял трубку зазвонившего телефона, пожав плечами и призывая Машу в свидетели, как не дают ему покоя. - Восседаю здесь в кресле, - продолжал он, положив трубку, - а дома - начатая статья о "Слове о полку Игореве". Мечтаю об этой статье, как голодный о хлебе, но, видно, не скоро суждено ей сдвинуться с места... А вы, Строгова? Кстати, о вашем докладе. Вы можете его углубить, и он будет вполне на уровне выпускной курсовой работы.

- Почему вы предлагаете мне льготные условия? - замкнувшись, спросила Маша.

- Да нет же, нет! - засмеялся профессор. - Уверен, что вы справитесь с новой работой. Стро-го-ва! Вы оправдываете фамилию. Строгая. В древние времена такие за убеждения шли на костер. Сейчас - на подвиг. На труд без пощады к себе. На любовь, которая спасает, как маяк...

Пожалуй, для первой встречи он наговорил слишком много добрых слов Маше. Но что-то в душе ее встрепенулось и захотело жить.

Многих старых друзей она недосчиталась в институте. Не было Володи Петровых: Володя погиб на фронте. То про одного, то про другого из однокурсников Маша узнавала: воюет, убит, пропал без вести.

Не было...

Но Маша заставляла себя не думать о Мите. И все же думала...

"Митя, я хочу узнать только одно: здоров ли ты? Не хочу ничего больше знать о тебе. Никогда не забуду, что ты мне не поверил. Пусть меня судят самым страшным судом - этого я не могу забыть и простить!"

Она со страхом ждала, что кто-нибудь спросит о Мите Агапове. Но не один Митя - многие выбыли из курса. И лишь Борис Румянцев, у которого глаза, нос, подбородок и скулы стали острее и жестче, и весь он теперь походил на осторожную хитрую птицу, встретив Машу, вспомнил Агапова.

- Интересно, как он на фронте, - сказал Румянцев. - Здесь, в институте, Агапов всячески старался быть на виду, но в действительности он был заурядным студентом и даже не слишком начитанным.

Это была ложь. Маша едва не задохнулась от гнева, но сдержала себя и почти равнодушно ответила:

- Возможно, за эти два года, пока он воюет, ты обогнал его в чтении книг.

Нет, она не будет вступать в споры, защищая Митину честь!

Румянцев смутился. Не очень-то благородно унижать отсутствующего соперника, который к тому же на фронте.

- Правда, Агапов был упорен в работе, как вол, нужно отдать ему справедливость, - снисходительно признал он.

Как вол? Но разве не помнит Румянцев, что Митя умел на лету ловить каждую мысль, а голова его всегда была полна счастливых догадок? Он талантлив, вот в чем дело.