Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна. Страница 33

10 апреля

Кирилл исключен из гимназии.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1914 год, 25 мая

Выпускные экзамены...

Сколько горя принес этот год! Умер отец! У нас дома было два обыска. После этого я потеряла все свои репетиторские уроки. Остался один, из-за которого я хожу на край города. Мамаша состарилась от слез и нужды. Мы с Иришей пытаемся скрасить ей жизнь, но что-то плохо удается.

Аркадий и Кирилл уехали в Петербург.

И мне бы...

Если удастся кончить гимназию с золотой медалью, тогда Петербург, Высшие женские курсы, рабочее движение...

Константин Петрович уверяет, что золотая медаль обеспечена. Он называет меня "своей гордостью". Но о моем будущем в Петербурге он никогда не говорит.

29 мая

Как все перевернулось! Без предупреждения приехал Ваня Пастухов.

Я сидела в саду и повторяла к экзаменам билеты. Книга выпала у меня из рук, когда он пришел.

Не помню, сколько часов мы просидели на скамейке. Вечером я пошла его проводить. Цвела сирень. Наш маленький город был весь душистый, лиловый. И казалось, в этих садах, утонувших в цвету, живут прекрасные люди, о которых тосковал Чехов. Мы шли главной улицей, в конце ее стоял закат, как будто натянули во все небо алое знамя.

Ваня сказал:

Вся в зареве горна рука,

Верна, и тверда, и метка.

Вдруг из переулка показался инспектор Златопольский. Он теперь очень важное лицо в нашем городе, лучше бы не попадаться ему на глаза.

Боже мой! Как посмотрел на нас инспектор и весь залился краской, словно огнем!

Ваня ответил дерзким, спокойным взглядом.

После он мне сказал:

- Хорошо, что это мстительное животное вас не знает.

Я промолчала о тургеневском вечере.

30 мая

Вызвали к начальнице.

Она приняла меня стоя. Стыдно признаться: ее шелковое шуршащее платье, лорнет с перламутровой ручкой и презрительная надменность во взгляде - все повергает меня в страх.

- Тихомирова, вы прогуливались вчера по главной улице города с гимназистом, исключенным за дурное поведение и вредное направление мыслей. - Она подождала, не буду ли я возражать. - Вы позорите нашу гимназию и свое доброе имя.

При этих словах мною овладела какая-то небывалая, грозная смелость.

И я сказала, глядя ей прямо в лицо:

- Мысли Ивана Никодимовича Пастухова достойны уважения. Я горжусь своей дружбой с ним.

Не помню, что кричала после она и все сбежавшиеся классные дамы.

Зоя Викторовна шипела, жаля крошечными глазами-пиявками:

- Вас пощадили в прошлом году... Выгнать бы в судомойки!

Пощадили?! Не нужна мне ваша пощада!

3 июня

На экзамене по истории присутствовали попечитель и инспектор Златопольский. Константин Петрович сидел за зеленым столом, бледный и злой.

Меня спросили самой последней. В зале не осталось никого из гимназисток, когда я вышла к экзаменационному столу. Я стояла одна перед ними - попечителем, начальницей и инспектором Златопольским.

Константин Петрович опустил голову и все время, пока я отвечала, не поднял глаз.

Почему мне не задали ни одного дополнительного вопроса? Все молчали. Инспектор Златопольский нагнулся к начальнице и что-то шептал.

Я видела - Константин Петрович крупным, решительным почерком поставил в журнале "пять".

6 июня

Они вывели мне за историю тройку. Прощай золотая медаль!

18 июня

Константин Петрович подал в отставку. На днях он уезжает из города. Мы с Ваней зашли его навестить. Он осунулся и похудел в эти дни, но стал как-то веселей и моложе.

- К черту это грязное болото! - сказал Константин Петрович. - Они хотят отнять у нас право даже на честность...

14 июля

Война! Что будет? Война!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1916 год, декабрь

Снова извлекла на свет тетрадку. Но что это за дневник! Какие-то обрывки, а не дневник. Напишу страничку, когда случится важное событие, и куда-нибудь запрячу тетрадь на год или два.

Сегодня не случилось никакого события, просто мне грустно, тоскливо.

Белый-белый снег, сугробы под окнами, тихое деревенское небо. Я полюбила Владимировку. Инспектор Златопольский сослал меня сюда вроде как в ссылку.

Ничего! Мне ведь не всегда бывает тоскливо - очень редко. Перебирала сегодня письма, их толстая пачка.

Что-то готовится там, на фронте. В последнем письме Ваня написал: "Кончится с немцами война - начнется, надо полагать, другая. А может быть, и раньше".

Сегодня в сумерки зайдут Бочаров и Ефимов. Надо, чтобы никто не заметил. Я дам им почитать те брошюры, которые мне переслали из города. Я давно присмотрелась к этим ребятам. Думаю, что пора.

Идут годы и жизнь - я работаю, жду. Все жду и готовлюсь. И только иногда, словно в кулак, стиснет сердце тоска.

Но довольно!

1917 год

Не знаю, кто донес о наших чтениях. Подозреваю, мучаюсь, а точно ничего не знаю. Скорее всего, наш батюшка, отец Леонид. Последние дни он ходил за мной по пятам.

Не думала, что расправляться со мной прискачет сам инспектор Златопольский.

Я занималась в классе, когда к крыльцу подлетели сани, жандарм отбросил полость.

Ух, как раздобрел, весь разбух, налился жиром сановитый чиновник! По усам только и можно узнать; правда, усы теперь опущены вниз, длинные, рыжие.

Был грязный, гнусный допрос. Не буду описывать. Поскорей бы забыть!

У меня хватило сил промолчать два часа. Но на один вопрос я ответила.

- С проходимцем Пастуховым, надеюсь, знакомство не поддерживаете?

- Иван Никодимович Пастухов - мой жених. Извольте о нем выражаться почтительно.

Милые мои друзья! Ваня, Аркадий, Кирилл, сестренка Ириша, вспомните скорей меня, сейчас, в эту минуту, подумайте обо мне!

Они сказали, что увезут меня в город. В тюрьму.

Я не боюсь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дневник обрывался. Потеряны или вовсе не написаны дальше страницы?

Маша еще перелистала тетрадь. Юность отцов! Какое-то особое чувство нежности и гордости вызвал в ней этот рассказ. Как близки, понятны отец, тетя Поля, дядя Иван, Аркадий Фролович!

Она спрятала в сумку пожелтевшие листочки и поднялась с травы.

Скоро поезд.

Вдруг ей сильно захотелось в Москву. В эту трудную, взрослую жизнь, какая ждала ее там, Маше казалось - она войдет не одна, как будто друг шел с ней рядом.

Она простилась взглядом со своим недолгим тенистым приютом, подобрала на память две сосновые шишки и поторопилась на платформу.

Железнодорожный служащий в фуражке с красным околышем ударил в колокол. Поезд вышел с ближайшей станции.

Глава 29

Письмо, полученное Машей в первый же день ее возвращения домой, было самой удивительной новостью. Усков писал, что приехал в Москву, заходил три раза и что произошли важные события, о которых Маша даже не подозревает. Дальше следовала цитата из Блока:

Но узнаю тебя, начало

Высоких и мятежных дней...

И больше ничего. Привет с восклицательным знаком и подпись: "Юрий Усков".

Маша в недоумении перечитывала письмо, стараясь угадать смысл тех намеков, какие оно заключало, но ничего не поняла. Она кончила тем, что скомкала письмо и бросила на стол, но через минуту, разгладив бумажку, перечитала вновь.

Какие важные события произошли в жизни Мити Агапова? Маша не сомневалась, что Усков приходил рассказать о нем, и, судя по тону письма, рассказать что-то неожиданно счастливое. Ее необузданное воображение подсказывало самые невероятные догадки.

Чуть ли не представилось ей, что Юрий явился в Москву посланцем от Мити.

"Ах, что мне в том? Теперь это не может иметь никакого значения".