Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна. Страница 4

"Бойцы тыла"?! Как хорошо, что Маша сюда пришла! Решено: остается работать на заводе.

Летучка кончилась. Гигант с седой головой обернулся; черные брови, как два косматых хребта, лежали над его колючими глазами.

- Откуда? Студентка? Эвакуированная? Куда вы хотите? На канцелярскую работу?

- В цех, - краснея, ответила Маша.

- Что вы умеете?

- Научусь. Вам нужны рабочие?

- Нет смысла. Не-ра-ци-о-наль-но. (Это слово директор завода выговорил по слогам.) А знаете, похоже на панику. Студентка третьего курса, не закончив, бросает учебу. Небось стипендию получали?

- Да. Но сейчас... я должна быть там, где нужнее.

- А разве мы не должны думать о завтрашнем дне? Нет, заканчивайте курс!

В сущности, он повторил то, что Маша услышала еще в Москве от Володьки Петровых.

Через несколько дней она пошла в институт. Там ее ждали неприятности, которые трудно было предвидеть заранее.

Когда она явилась в канцелярию местного института и сказала, что намерена продолжать образование на русской секции литературного отделения, ей резонно ответили:

- Подайте заявление и приложите документы.

Маша смутилась: ей нечего было приложить к заявлению. Она показала свой студенческий билет.

Заведующая канцелярией долго рассматривала Машин билет, поднеся к близоруким глазам, и вернула:

- Билет недействителен: фотография сорвана.

Маша растерялась. Этого еще не хватало! Она выждала длинную очередь в деканат: в институт поступали многие эвакуированные, то у того, то у другого что-нибудь не ладилось.

У декана было усталое, раздраженное лицо. Он торопил Машу, едва на нее взглянув: ближе к делу!

Маша не особенно связно рассказала, что институт выехал, все документы там... Она не решилась упомянуть о студенческом билете с оторванной фотографией.

- Чего же вы хотите? - спросил декан.

- Хочу, чтобы меня зачислили на третий курс.

Декан пожал плечами:

- Это невозможно. Вас на третий, кто-нибудь захочет на четвертый. Достаньте документы. Следующий! - крикнул он в дверь.

И вдруг, когда институт с его лекциями, семинарами, экзаменационными сессиями, с его читальными залами и диспутами оказался утраченным, Маша почувствовала упрямое желание учиться.

Она решила еще раз зайти в комсомольский комитет факультета. Там было людно, Маша села на краешек стула, рассматривая секретаря комитета Дильду Тажибаеву - ее блестящие черные косы и желтовато-смуглое лицо с продолговатыми глазами и широкими скулами.

"Красива или некрасива?"

Дильда о чем-то нетерпеливо рассуждала, в запальчивости стуча по столу крепким небольшим кулаком.

"Некрасива, - решила Маша. - И злая".

Дильда увидела ее и, узнав, приветливо махнула рукой.

"Нет, кажется, милая!" - обрадовалась Маша.

- Ну, как у тебя? - спросила Дильда.

- Все так же. Возьмите меня пока хоть на учет в факультетской организации...

- Сказано - нельзя, - возразила Дильда. - Пусть сначала зачислят. Идея! Приехал из Москвы ваш профессор. Сейчас на третьем русском будет читать. Поговори с ним.

Маша побежала разыскивать третий русский.

Студенты валом валили в аудиторию. Это была шумная девичья толпа. Никто не обратил на Машу внимания - должно быть, привыкли к новеньким.

Невысокая хорошенькая девушка с светлой челкой над крутым лбом суетливо хлопотала:

- Товарищи! Он известный в Москве профессор. Давайте устроим встречу.

Все захлопали: профессор вошел в аудиторию.

Это был Валентин Антонович. Он держал шляпу в руке, как тогда, в бомбоубежище. Редкие колечки волос стояли дыбом над лысеющим теменем, придавая профессору смущенно-взъерошенный вид, но, как всегда, он был тщательно выбрит, каждая складка костюма аккуратно разглажена, и в глазах Валентина Антоновича Маша не увидала смятения, испугавшего ее в бомбоубежище. Он кивнул в ответ на приветствия, поискал глазами, куда деть шляпу, и положил перед собой на столе.

- Дорогие друзья! Я уезжал с тяжелым сердцем из Москвы. Там тридцать лет за одним и тем же столом я привык работать в одни и те же часы. В музее остались недочитанными рукописи... В Хамовниках фашисты пытались сжечь дом Толстого. Взрывной волной сброшен памятник Ломоносову - возле университета и Тимирязеву - у Никитских ворот... Поход варваров на культуру, - сказал Валентин Антонович и, заложив руку за борт пиджака, прошелся по аудитории. - Признаться, когда я ехал сюда и видел пески, несколько суток перед глазами пески, а потом эти ваши торжественные горы... Они слишком величественны, признаться. Смотришь на них и тоскуешь о ржаном поле. Но вот я пришел в институт. Я искренне рад встретиться с вами, мои уважаемые слушатели. Я снова дома. Лермонтов когда-то сказал: "Мой дом везде, где есть небесный свод, где только слышны звуки песен". А мы скажем так: где уважается человек, труд и культура, где каждый чувствует и мыслит так же, как и ты, - там наш дом. Итак, я дома и приступаю к работе. - Он откашлялся и заговорил спокойнее и суше: - В развитии русской культуры девятнадцатого века...

Студенты наклонились над тетрадями. Трудно представить студента, который не записал бы первой лекции курса. Но скоро некоторые из них оставили карандаши, не успевая улавливать мысли, и с недоумением и интересом внимали профессору, который с такой непринужденностью сообщал о событиях литературной жизни начала XIX века, как будто был их живым очевидцем.

Лекция кончилась. Маленькая студентка с белой челкой над крутым лобиком подошла к профессору и сообщила:

- Я из Киева.

- Да? - вежливым полувопросом ответил Валентин Антонович.

Он заметил Машу.

- Подите-ка сюда! Подите! - позвал он. - Милая моя землячка! - живо сказал он, беря ее за руку. - И вы здесь? По всему свету раскидало народ.

- Валентин Антонович, - спросила Маша, - вы недавно из Москвы? Как она?

- Стоит. Лютые стужи, не видно детей, время от времени падают бомбы, и всюду войска, войска! Москва выстоит! Издали любишь ее с тоскою ребенка, потерявшего мать... Вам не трудна была первая лекция? - полюбопытствовал он.

- Немного трудна, - созналась Маша и вспомнила, что ее не принимают в институт, не придется слушать Валентина Антоновича.

Она рассказала о своих неудачах.

- Ах, эти документы! - смеясь и досадуя, сказал профессор. - Я тоже их вечно терял и всю жизнь терпел всяческие бедствия. Ну, идемте к декану. Надо вас выручать!

Глава 5

Строгову зачислили на третий курс условно, до прибытия документов, с обязательством в месячный срок сдать оставшийся несданным в Москве экзамен по старославянскому языку.

Маша снова студентка!

В первый же день она отправилась после лекции в читальню, чтобы подготовиться к экзамену. Раскрыла учебник.

Зеленый абажур отбрасывал на стол мягкий свет. От легкого шелеста бумаги явственней тишина.

Помнит ли Митя тишину читальных залов, зеленые абажуры и этот особенный свет над столами, где лежат книги?

"Митя, Митя! - подумала Маша. - Я все время тоскую по тебе!"

Она закрыла ладонью глаза.

Едва она вспомнила о Мите, прошлое снова встало перед ней. Кто бы поверил, что так скоро все это будет прошлым!

...После переводных экзаменов в институте устраивался традиционный весенний бал.

Маша вошла в зал ровно на пять минут позднее условленного срока. Чтобы опоздать на эти пять минут, она постояла в вестибюле.

Свежий ветер врывался в окна и дверь. Маша жалась от холода в открытом платьице с короткими рукавами. Из фойе неслись звуки музыки, шум; где-то пели.

И вдруг ей стало жаль Митю за то, что он ждет, и она побежала.

Митя был один у окна, беспомощный среди веселья и шума: он не очень-то умел развлекаться, даже не умел танцевать. Может быть, за эти пять минут он вообразил, что несчастлив.

Маша пробиралась вдоль стены, мимо танцующих, к Мите, но Борис Румянцев перехватил ее на пути. Он загородил Маше дорогу и протянул веточку лиловой сирени, не сомневаясь, что польстит ей вниманием.