Странствия Персилеса и Сихизмунды - Де Сервантес Сааведра Мигель. Страница 18

На все это Ауристела не ответила ни единого слова, лишь из очей ее брызнули слезы и заструились по румяным щекам.

Арнальд смутился: он не мог взять в толк, от горя или же от радости плачет Ауристела. Периандр между тем все примечал, ни одно душевное движение Ауристелы не ускользало от его взора, и наконец он разрешил сомнение Арнальда, поведя с ним такую речь:

— Сеньор! Молчание и слезы сестры моей — это знак изумления и восторга. Изумление вызвано неожиданностью встречи, слезы же хлынули у нее от счастья видеть тебя. Чувство благодарности ей сродно, как всякой девушке из хорошей семьи, и она сознает, в каком она перед тобой долгу за все твои благодеяния и за твое неизменно бескорыстное к ней отношение.

Тут все отправились в гостиницу, столы опять начали ломиться от яств, и все взыграли духом при виде чаш, наполненных выдержанным вином; надобно заметить, что вино, которое долго странствовало по морям, ни с каким нектаром не сравнится.

Этот второй обед был устроен в честь принца Арнальда. За обедом Периандр рассказал принцу, что случилось на острове варваров, как была освобождена Ауристела, а равно и обо всех других событиях и происшествиях, читателю уже известных, и Арнальд подивился, прочие же вновь восторжествовали и возликовали.

Глава шестнадцатая

Тут хозяин гостиницы сказал:

— Мне неудобно об этом говорить, но меня тревожат небесные знамения, предвещающие штиль: закат ясный и чистый; вблизи и вдали ни единого облачка; волны с мягким, чуть слышным шорохом набегают на берег; птицы безбоязненно летают над морем — все эти признаки надолго установившейся хорошей погоды говорят о том, что досточтимым моим гостям, коих сама судьба привела ко мне в гостиницу, надлежит покинуть меня.

— Ваша правда, — сказал Маврикий. — Хотя общество такого благородного человека, как вы, нам приятно и дорого, однако долго им наслаждаться нам не позволяет желание как можно скорее возвратиться на родину. По моему разумению, нынче ночью в первую же вахту должно поднять паруса, если только против этого не возражают лоцман и конвоиры.

Арнальд же к сказанному прибавил:

— Потерянного времени не наверстаешь, — особенно это относится ко времени, потерянному мореходами.

Коротко говоря, все находившиеся в гавани сошлись на том, что нынче же ночью они отбудут в Англию.

Арнальд встал из-за стола, взял за руку Периандра, вышел с ним из помещения и наедине, с глазу на глаз, сказал ему:

— Друг Периандр! По всей вероятности, сестра твоя Ауристела не утаит от тебя, что два года она находилась у моего отца-короля, и за все эти два года я, охраняя ее невинность, не проронил ни единого слова, которое могло хоть сколько-нибудь задеть ее нравственность, и ни разу не осведомился о ее происхождении, довольствуясь лишь тем, что она сама почла за нужное сообщить о себе; в воображении же своем я рисовал себе ее не простою смертною, в низком состоянии рожденною, но царицею мира, ибо непорочность ее нрава, степенность и не заурядная, а из ряду вон выходящая рассудительность не позволяли мне думать о ней иначе. Я неоднократно просил ее руки, просил с благословения отца моего, однако предложение мое всякий раз отвергалось: Ауристела говорила мне, что, пока она не побывает в Риме и не исполнит данного ею обета, она собою располагать не может. Она мне так и не сообщила, какого она звания и кто ее родители, я же к ней с этим, повторяю, не приставал, — я полагал, что она сама по себе, независимо от своего происхождения, достойна быть не только королевою Дании, но и самодержицею мира. Все это я говорю для того, чтобы ты, Периандр, как человек рассудительный и здравомыслящий, понял, что не такая уж низкая доля стучится у врат благополучия твоего и твоей сестры: ведь я вновь подтверждаю данное мною слово стать ее супругом и готов исполнить свое обещание, когда и где ей будет угодно — под убогою кровлею этой гостиницы или под кровлею золоченою одного из дворцов римских. Тебе же я даю обещание держаться в пределах скромности и благопристойности, хотя бы я и сгорал в огне страстей и желаний, разжигаемом разнузданной чувственностью и кажущейся близостью счастья, которая терзает душу сильнее, нежели смутная на него надежда.

На сем окончил свою речь Арнальд и приготовился выслушать с величайшим вниманием ответ Периандра; ответ же его был таков:

— Я вполне сознаю, доблестный принц Арнальд, в каком мы с моей сестрой перед тобою долгу за все добро, которое ты для нас уже сделал, и за ту честь, которую ты оказываешь ныне: мне — тем, что желаешь наречься моим братом, ей — тем, что желаешь наречься ее супругом. Однако, хотя со стороны, вероятно, покажется, безумием, что два убогих странника, изгнанных из родного края, не торопятся принять сие лестное для них предложение, я почитаю за должное уведомить тебя, что при всей нашей к тебе приверженности мы вынуждены предложение твое временно отвергнуть. Мы с сестрой по велению судьбы, а равно и по велению сердца, направляемся в священный город Рим, и, покуда мы там не побываем, мы не имеем права пользоваться каким-либо стечением обстоятельств, и в себе мы не вольны, поступать по своему благоусмотрению нам пока не дано. Только после того как господь сподобит нас ступить на священную землю и поклониться ее святыням, мы обретем свободу распорядиться нашей до тех пор ограниченной свободой, и вот тогда я всецело употреблю ее на то, чтобы угодить тебе. Еще я должен сказать, что если благое твое начинание осуществится, то ты возьмешь себе в жены девушку знатнейшего рода, я же буду тебе не шурином, но родным братом. Хотя ты уже к так облагодетельствовал нас обоих, со всем тем я молю тебя довершить благодеяние и не расспрашивать меня более подробно о нашем происхождении и о нашей жизни, ибо правду я тебе сказать не могу, следственно принужден буду лгать, выдумывать всякие небылицы, морочить тебя россказнями и враками.

— Располагай мною, брат, как тебе вздумается и как тебе взглянется, — молвил Арнальд. — Вообрази, что я воск, а ты печать, и ты волен запечатлеть на мне все, что угодно. Если хочешь, мы нынче же ночью выедем в Англию, оттуда недалеко до Франции, а из Франции БЫ отправитесь в Рим, я же, если только ты ничего не имеешь против, буду сопровождать вас на условиях, какие ты сам мне назначишь.

Периандру это предложение было не по душе, однако он его принял: он надеялся, что с течением времени все как-нибудь уладится.

Итак, уповая каждый по-своему на будущее, возвратились они оба в гостиницу, дабы уговориться об отъезде.

От Ауристелы не укрылось, что Арнальд и Периандр удалились, и она со страхом ждала окончания их разговора. И хотя ей была известна скромность принца Ар-нальда, равно как и вящая рассудительность Периандра, всякого рода опасения не давали ей покою: ей представлялось, что Арнальд, сила страсти которого была равна его могуществу, перейдет от молений к враждебным действиям, ибо в душе любовников отвергнутых терпение иной раз превращается в бешенство, а учтивость — в грубость. Как же скоро она увидела, что Арнальд и Периандр возвращаются в состоянии благодушном и миролюбивом, у нее сразу отлегло от сердца.

Злоречивый Клодьо узнал, кто таков Арнальд, и теперь он, опустившись на колени, взмолился к нему, чтобы тот велел снять с него цепи и избавил от общества Розамунды. Маврикий сообщил Арнальду, какого звания Клодьо и Розамунда, каковы их преступления и какая применена к ним мера наказания. Движимый состраданием, Арнальд обратился с просьбой к капитану, от которого зависела их судьба, чтобы тот велел расковать их; он же, Арнальд, берет-де их на поруки, а как он — близкий друг короля, то и постарается добиться для них помилования.

Послушав такие речи, злоречивый Клодьо сказал:

— Если бы все властелины творили только добро, то никто не говорил бы про них дурного, а кто поступает дурно, тот может ли надеяться, что о нем станут хорошо отзываться? Ведь если низость человеческая чернит даже дела добрые и полезные, то почему же тогда не порицать дурные? Может ли ожидать доброго урожая тот, кто сеет плевелы злобы? Возьми же меня с собою, принц! Ты увидишь, что я превознесу тебя до небес.