Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич. Страница 20

21

Ульвургын покрикивает на собак, и упряжка, набирая ход, мчится по первому снегу у самой кромки морского прибоя. Снег еще не успел слежаться; невесомый, пушистый и белоснежный, как лебяжий пух, он покорно ложится на полозья нарт, которые безжалостно кромсают его белизну, оставляя позади серые глянцевые бороздки.

Ульвургыну весело. Ему хочется петь, но встречный ветер бросает в лицо снежинки, и каюр только довольно смеется: сегодня наконец сбылась его мечта – в нартах лежит новенький винчестер и патроны к нему.

Ульвургын уже не молод, однако он до сих пор лучший охотник в стойбище. А что за охотник без хорошего безотказного оружия? Долго Ульвургын собирал шкурки песцов и горностаев, чтобы сторговать себе в фактории американца Олафа Свенсона винчестер. Сколько плиток чая, сколько муки, сахара и соли можно было выменять за эти меха, но Ульвургын стоически преодолел искушение и теперь радуется своему приобретению, как маленький умка, который впервые в своей жизни вылез из берлоги.

Неожиданно каюр схватил остол и воткнул его с размаху между полозьев нарт; собаки в азарте рванули раз, другой, затем смешались в кучу и с яростным лаем и рыком сцепились друг с дружкой.

Но Ульвургын и не подумал восстановить мир и порядок в упряжке: вытаращив глаза, он с удивлением уставился на человека в изодранной меховой парке, который, казалось, вынырнул из-под снега на его пути. Человек стоял молча, слегка пошатываясь, и смотрел куда-то поверх головы каюра. И это был человек с белой кожей.

"Может, он напился той воды, которая веселит?" – подумал Ульвургын. При особо удачных сделках помощник Свенсона, рыжий Макларен, который заправлял делами фактории, угощал охотников-чукчей такой водой; она хранилась у него в металлических запаянных банках и стоила очень дорого. Но присмотревшись, заметил то, что на первых порах упустил из виду: чуть поодаль, за пригорком, стояли нарты, в которые было запряжено всего четыре отощавших пса; они лежали на снегу обессилевшие, тяжело дыша, безучастные ко всему.

А их хозяин был вовсе не пьян, только голодный, обмороженный и смертельно уставший…

В яранге Ульвургына тепло и уютно. Сам каюр сидит у входа на оленьих шкурах, сложенных стопкой, и неторопливо курит трубку. Посреди яранги горит костер; в котелке, подвешенном на длинной палке с крюком на конце, варится оленина; ленивый дым медленно уползает через отверстие в конусообразной крыше.

Жена каюра, толстая Рынтынэ, чинит одежду, ловко орудуя костяной проколкой. Возле нее примостилась дочь, совсем еще юная Вуквуна, первая красавица в стойбище; она чему-то улыбается, изредка украдкой посматривая в сторону гостя, белого господина, который, укутавшись в меха, спит, чуть слышно посапывая. Ульвургын тоже время от времени бросает на него взгляд, при этом, замечая улыбку Вуквуны, хмурится – ему не нравится легкомысленное поведение дочери.

Проснувшись, Кукольников некоторое время не мог сообразить, где он находится. Только услышав покашливание каюра, вдруг ясно и отчетливо припомнил события последних недель.

И даже чуть слышно застонал: его, одного из лучших сыскных агентов Жандармского корпуса, обвел вокруг пальца (да еще ловко!) простой и недоумковатый казак Христоня! Ушел вечером на одном из привалов, выкрав часть золота, которое предусмотрительный Кукольников разложил по небольшим мешочкам из замши, связал ремешком и пристроил вместо пояса под рубаху; подстерег момент, когда ротмистр, педант и чистюля, раздевшись догола, решил искупаться в неглубоком озерке, подкрался незамеченным и подменил содержимое двух мешочков обыкновенным песком и мелким галечником. И был таков.

Когда ротмистр хватился казака, уже стемнело, и искать в потемках беглеца, да еще в дикой нехоженой тайге не имело смысла. Только спустя сутки, нечаянно обнаружив подмену, понял Кукольников хитроумный замысел Христони, который рассудил на удивление мудро, прихватив с собой только часть золота – забери он все, ротмистр сразу же обнаружил бы пропажу, а значит, шанс замести свои следы, оторваться от неминуемого преследования у казака был мизерный.

"Кончать надо было, сразу кончать! Экий негодяй… Ну попадешься мне…" – Кукольников нащупал рукоять нагана, с которым не расставался ни на миг, крепко сжал.

Отпустило. Мысли постепенно очистились от мутной пены неприятных воспоминаний, приобрели необходимую ясность, стройность и последовательность.

"Надо уходить. Пора. Рядом фактория. По словам этого туземца, скоро туда должна прийти шхуна. Нужно не прозевать. Иначе северные ветры пригонят к берегу льды, и тогда придется ждать до весны или пробираться на Аляску через пролив. Не хотелось бы…"

Море волновалось; похоже, близилось штормовое ненастье. Олаф Свенсон, дюжий русоволосый детина, озабоченно всматривался в недалекий берег и прикидывал, как скоро шхуна укроется от непогоды в небольшом заливчике, где располагалась одна из его факторий. Он недавно сбрил бороду, повинуясь очередному своему капризу, до которых имел пристрастие, и теперь тер поминутно на удивление белую, женственную кожу щек, которые под пронизывающим насквозь ветром казались ему голыми. Длинное, с квадратным подбородком лицо Свенсона не портил даже чересчур крупный нос с чувственными, широкими ноздрями; он был красив, как древний викинг, покоритель морей и океанов, в представлении современных художников.

Наконец окончательно иззябнув, – сильный, холодный ветер подхватывал водяную пыль и густо кропил палубу и надстройки шхуны, – прошел в свою каюту. Сбросил длинный прорезиненный плащ и, потирая руки, присел к столу. Открыл вместительный сейф, привинченный к полу, достал бумаги, аккуратно подшитые в кожаную черную папку, стал читать, неторопливо переворачивая листы.

Одна из бумаг – шершавый ломкий лист грязно-желтого цвета с едва различимым машинописным текстом, видимо, второй или третий экземпляр – надолго приковала его внимание. Читал и перечитывал по нескольку раз, нервно постукивая крепкими пальцами по столу.

"Протокол № 6 заседания Дальконцесскома от 15 октября 1923 года…

…2. Слушали: О фирме "Олаф Свенсон и К°".

Постановили: а) признать, что фирма "Олаф Свенсон" подставная, в которой участвует и русский капитал; б) признать несомненным, на основании имеющихся документов, что у фирмы существует связь с белогвардейской контрреволюцией; в) признать, что подставная фирма "Свенсон" никакого исключительного экономического значения не имеет и носит хищнический характер; г) просить Дальревком направить дело Свенсона к прокурору…".

– Черт побери! – отшвырнув папку, Олаф разразился проклятиями. – Эти Советы имеют наглость угрожать мне, американскому подданному.

Грохнул огромным кулаком по столу, выругался, на этот раз почему-то на русском языке, смешно глотая окончания слов.

Задумался. Большевики, судя по всему, и впрямь решили заняться Свенсоном всерьез. Недавно открытую факторию в Усть-Чауне пришлось в срочном порядке ликвидировать. И не потому, что Олаф не выдержал конкуренции с факториями коммерсантов с Аляски недалекого тугодума Линдона и прожженного ловкача Райта – куда им тягаться с ним, не тот размах. А потому, что теперь Советы начали усиленно создавать свои скупочные пункты, где чукчам платили за меха и оленей в три-четыре раза больше, чем он. И, конечно же, туземцы на факторию Свенсона стали наведываться разве что за спиртным. Это бесило его, доводило буквально до белого каления, но противопоставить что-либо такой политике большевиков он был не в состоянии. Оставалось только плюнуть на все, свернуть дела, что он и сделал.

Не лучшее положение складывалось и на других факториях американцев, разбросанных по всему Чукотскому полуострову. За исключением, пожалуй, фактории, где управляющим был Макларен. Этот рыжий лис умел завоевывать доверие туземцев…

Но этот протокол… Олаф Свенсон в раздражении бросил папку в сейф и, упав ничком на койку, закрыл глаза, стараясь думать о чем-либо приятном. И тщетно – похоже, если так будет все продолжаться и дальше, то и впрямь его компания в скором времени пойдет ко дну, как старая, потрепанная штормами баржа. Нужно было что-то предпринимать… Что?!