Правда о штрафбатах. - Пыльцын Александр Васильевич. Страница 16

А взял я его к себе в этом качестве потому, что он обладал почти каллиграфическим почерком, к тому же мог сгодиться как переводчик, хотя я сам немецкий знал сравнительно неплохо.

Отведенный нам участок обороны до нас занимала какая-то гвардейская часть, после которой остались хорошо оборудованные окопы, а на моем участке оказалась еще и просторная землянка в три наката, уже при мне выдержавшая прямые попадания нескольких снарядов и мин. В ней разместился я со своими заместителями, писарем и ординарцем. Ротный КП располагался на участке второго взвода в такой же землянке.

Как сразу нам объявили, перед нашими окопами почему-то не было минных заграждений, зато непосредственно за нами, на всем протяжении занятых нашей ротой траншей, — заминированный лесной завал, который мы нанесли сразу же на свои карты. Это был частично поваленный молодой лесок, усеянный замаскированными противопехотными минами. Как оказалось потом, часть мин составляли ПМД-6 с 200-граммовыми толовыми шашками, а часть — с 75-граммовыми.

Один участок этого завала, видимо, минировался еще зимой. Мины, установленные здесь, были окрашены в белый цвет, и теперь, уже летом, под пожелтевшими хвойными веточками их обнаруживать было совсем не трудно. А вторая часть, отделенная от первой хорошо протоптанной тропинкой, минировалась, наверное, когда уже сошел снег, минами, окрашенными в цвет хаки. В траве и хвое их обнаруживать было значительно труднее. Мне пришла в голову авантюрная идея — переставить мины на передний край обороны роты, на полосу между нашими окопами и берегом реки, тем более, что оборона казалась мне «жидковатой».

Во взводе у меня специалистов-саперов не оказалось, а я еще в военном училище досконально изучил и свои, и немецкие мины (я всегда следовал и следую сейчас правилу: "лишние знания никогда лишними не бывают"). И поэтому решил сам заняться этим. Подвергать опасности кого-то из штрафников, не владеющих этим непростым делом, не хотелось, да и права такого, строго говоря, я не имел.

Тогда я как-то и не подумал, что этот минированный завал обозначен не только на наших картах, картах комбата и командира дивизии, но даже на картах штаба армии как важный элемент обороны в армейском масштабе. Конечно же, минированный участок за нашими позициями не создавался специально, как заграждение за штрафниками. К слову сказать, за нашим батальоном ни при каких обстоятельствах не было никаких заградотрядов, не применялись и другие устрашающие меры. Просто в этом никогда не возникало такой нужды. Смею утверждать, что офицерские штрафные батальоны были образцом стойкости в любой боевой обстановке.

Свою «саперную» деятельность я, естественно, начал с участка с белыми минами. Днем их снимал, разряжал, а ночью выставлял, хорошо маскируя дерном, в 30–50 метрах перед своими окопами, и всегда помнил при этом золотое правило, которому наставлял нас в военном училище командир роты старший лейтенант Литвинов: "Боишься — не делай, делаешь — не бойся".

Некоторые мины оказались для меня необычными. В деревянные ящички обыкновенной конструкции вместо толовых шашек с отверстием под детонатор были вложены плоские стеклянные толстостенные бутылочки, заполненные порошкообразным тротил-меленитом, в горлышко которых и были вставлены взрыватели. Бутылочки были обернуты в хорошую пергаментную бумагу (эта бумага оказалась очень ценной находкой — на ней можно было писать письма родным).

Мой командир отделения Омельченко, которого я привлек себе в помощники, быстро освоил дело постановки мин, и у нас вскоре определилось своеобразное разделение труда: я искал, разряжал и снимал мины на одном месте, а он устанавливал их на другом!

Обследуя местность в районе обороны, мы обнаружили в каком-то маленьком сарайчике что-то вроде забытого нашими предшественниками по окопам склада из нескольких десятков неиспользованных мин натяжного действия. Официальное название их было «ПОМЗ-2» — "противопехотная осколочная мина заградительная". Эти мины напоминали наши ручные гранаты Ф-1 ("лимонки"). Устанавливались они на вбитые в землю колышки на высоте 20–30 см над землей, от детонаторов-взрывателей отводились проволочные растяжки, при достаточно ощутимом прикосновении к которым мина срабатывала.

Установка таких мин требовала особой осторожности, тщательности и аккуратности. Они представляли более реальную опасность, чем обычные противопехотные мины. И все-таки я решил: "чем добру пропадать…", пусть с риском, но и эти мины буду устанавливать! Но только сам. Никому, даже уже набравшему опыта минирования Омельченко этого дела не доверю. Подорвусь так сам!

Конечно, со временем и не без помощи нашего командира роты, более опытного и старшего возрастом офицера, мы стали понимать, что не имеем права снимать мины с участка, заминированного по распоряжению старших начальников. И поэтому я уговорил ротного доложить в штаб батальона, что мы минируем участок перед своими окопами только минами-растяжками ПОМЗ. Неожиданно командир роты согласился, но на всякий случай решил составлять подробную схему минного поля перед нашими окопами с учетом постановки всех мин.

Все шло хорошо, пока я работал на участке завала с «зимними» минами. Нам удалось без происшествий переставить и хорошо замаскировать около двухсот «белых» мин. И, плюс к тому, я успел установить добрую половину из найденных нами мин-растяжек. Так что перед нашими окопами образовалось довольно плотное минное поле.

Прошло уже около месяца, как мы встали на этом участке в оборону. Осмотрелись, освоились. Невдалеке, сразу за лесным завалом, оказались заросли кустарника черники, к тому времени вполне созревшей. И многие из нас при удобном случае совершали набеги на эти «плантации», пополняя витаминами свои организмы после нелегкой зимы. А наши тыловики разведали и грибные места. Так что и грибные супы были для нас не такой уж редкостью. Меню просто изысканное для фронтовых условий!

Пожалуй, именно здесь тыловики развернулись по-настоящему и показали, на что они способны. А может быть, и тылы дивизии, и армейские снабженцы действовали так умело, что нигде ни ранее, ни позднее не было так здорово организовано питание (включая офицерские «доппайки», иногда даже с американским консервированным сыром и с рыбными консервами), не говоря уже о табачном довольствии. Нам, офицерам, привозили папиросы «Беломорканал», а мне, курящему весьма вместительную трубку — иногда даже пачки «легкого» трубочного табака. Штрафникам, как рядовым, выдавали моршанскую махорку, а некурящим — дополнительный сахар.

И все это заставляло меня вспоминать, какая проблема была с куревом в училище на Дальнем Востоке. По курсантской норме табака не полагалось. А курили почти все. Рядом с училищем, за дощатым забором находилась колония заключенных. Им выдавалась махорка. Так они нам ее продавали, по 60 рублей спичечный коробок. А 60 рублей — это было месячное денежное довольствие курсанта. И вот в щели забора мы пихали деньги, а они нам — эти спичечные коробки. Но дурили они нас, мальчишек, страшное дело. Фактически в этих коробках махорки было не более щепоточки, а остальное — мелкие древесные опилки, измельченный сухой дубовый лист, а иногда и сушеный конский навоз! Праздником были случаи, когда кто-нибудь получал из дома посылки с папиросами. Тогда каждую папиросу курили по очереди 10–12 человек! А самым ценным подарком за усердие в службе была пачка махорки.

…С погодой нам в Белоруссии везло. Дни стояли жаркие, сухие, воздух был густо напоен хвойным ароматом. Если бы не ежевечерние артналеты противника и другие события, связанные с выполнением боевых задач, можно было бы сравнить наше пребывание здесь с неожиданно доставшимся нам отдыхом. Наши интенданты даже раза два или три устраивали нам невдалеке от окопов помывку в полевой бане и смену белья.

Правда, и сосновые леса, в каких мне приходилось бывать многие годы спустя после войны, и хвойный аромат всегда вызывали во мне какие-то безотчетные опасения и оживляли в памяти пережитое тогда, в июне 1944 года, на минном завале. Так случалось даже во время "грибной охоты" в самых различных местах Советского Союза, от Белоруссии и Прикарпатской Украины до костромских лесов и Дальнего Востока, куда забрасывала меня долгая военная служба уже после войны.