Прикосновение - Уэст Розалин. Страница 64

Получив наказание за свою неосмотрительность, Джуд не видела необходимости оставаться в баре отеля, где остальные скотоводы перешли к выпивке за успех своего плана. До отправления дилижанса оставался еще час, и Джуд не хотела проводить это время в подвыпившей компании, когда столько всего обрушилось на нее.

Выйдя на тротуар, Джуд зажмурилась от предвечернего солнца. О чем она думала, как она позволила им уговорить ее согласиться стать эмиссаром в Шайенне? Теперь, когда решение было принято, ее одолевали сожаления и сомнения, и не было никого, кто мог бы их выслушать. Она не могла уехать, бросив все. Кто будет присматривать за Сэмми? Кто будет всем руководить, если Джемисон организует еще одно нападение?

Что она должна надеть?

По телу Джуд пробежал трепет нервного возбуждения. Шайенн — растущий, полный энергии город. Так много нужно посмотреть, так много нужно сделать. Как она мечтала о нем, мечтала взглянуть на подобное место. Когда ее семья уехала с востока, она была ребенком, слишком маленькой, чтобы оценить то, что она покидала. Она была лишена возможности посетить модный магазин. Ее одежда была всегда прочная, всегда практичная, укороченная, перешитая и всегда полезная. У нее не было никого, кто научил бы ее получать удовольствие от покупки элегантных вещей. Возможно, так сложилось потому, что никто из окружающих не видел в ней ничего заслуживающего восхищения. Оглядываясь назад, Джуд поняла, что она никогда не знала прелестей юности.

Из ребенка она сразу превратилась в старую деву, без возможности изведать легкомыслие тех промежуточных лет, которые, помимо всего прочего, превращают девушку в хорошую жену и мать. Единственный опыт, который она приобрела, это как стать главой семьи, владелицей станции, независимой, немного пугающей фигурой для мужчин того возраста, когда еще можно жениться, — за исключением тех, кто, подобно Тенди, домогался ее земель, а не ее любви. Сейчас Джуд думала обо всем, что прошло мимо нее: о магазинах, о зрелищах, о вечеринках, где собирается народ. И негодование на свою судьбу закипало в ней, оно не бурлило ключом, а постоянно булькало, как будто очень долго подогревалось на слабом огне. Эгоистично она хотела поехать в Шайенн, просто чтобы посмотреть на то, что упустила, хотела этого так сильно, что у нее начало болеть внутри. А как же ее обязанности здесь?

Это всегда было последним аргументом. Ее обязанности были якорем, который удерживал ее в знакомых водах, когда у нее являлось желание поплыть по воле волн. Сэмми, Джозеф, мечты ее отца тянули ее в завтрашний день, отказываясь предоставить ей свободу. И это булькающее негодование — негодование на обстоятельства и тех, кто привязал ее к ним, — томило ее душу.

Джуд не хотела быть пойманной в ловушку одинокой жизнью, защищая дом, похитивший ее у всех ее надежд и мечтаний, или однообразным существованием, которое никогда не изменится, никогда не позволит ей испробовать вкус счастья или получить шанс узнать любовь. Она умирала на станции «Эймос», увядая на стебле, как сочная трава в суровые зимние месяцы. Только для нее не наступит воскрешающая весна, пробуждающая новые соки и порождающая свежую поросль. И там, на заполненном народом тротуаре, Джуд восстала против всего этого и рассердилась на всех, кто держал ее заложницей во имя долга.

Глубоко вздохнув, Джуд сказала себе «довольно» и заставила положить конец этой жалости к себе. Как она смела оплакивать собственное существование, когда были более нуждающиеся, более обойденные судьбой? Как могла она скупиться на время и внимание, требовавшиеся ее брату, или отказывать Джозефу в доме и семье, которые были ему так необходимы? Как она могла повернуться спиной к друзьям и соседям, которым были отчаянно нужны ее холодный рассудок и спокойное здравомыслие, чтобы крепко удержать то, что принадлежало им? Как она позволила себе считать эти обязанности бременем, если она сама охотно взяла их на себя? Сказав себе, что довольно оплакивать судьбу, когда многое в ней было ее собственным выбором, Джуд решила, что поедет в Шайенн не ради собственного желания уехать, а чтобы защитить тех, кто видел в ней свою веру и надежду. И она вернется к своей тихой, умиротворенной жизни, где удовольствия складываются из удовлетворения надежд других. А на что еще надеяться женщине ее возраста и неказистой внешности? На великую страсть? Нет, это не Для женщины, которая носит рабочие сапоги и сгребает лопатой лошадиный навоз.

И у нее никогда не было ощущения, что ловушка захлопнулась, хотя она постоянно удерживала Джуд в рамках чувства долга.

Примирив свои мятущиеся желания со сдерживающими основами жизни, Джуд направилась к дилижансу.

— Джуд.

— Мистер Макензи.

Он перегородил тротуар и заслонил собой солнце. Джуд всегда поражалась его внушительным размерам и силе, но они никогда не пугали ее, и сейчас у нее не было страха, а чтобы поддержать себя, она вспомнила обидные слова их последнего разговора.

— Я думала, что теперь, когда больше не предвидится кровопролития, вы уехали со своими новыми друзьями. — Она не могла совладать с непроизвольной дрожью при воспоминании о той жизни, которую он мимоходом отнял за такую безделицу, как пара пистолетов.

Заметив эту дрожь отвращения, Долтон вернул себе холодную сдержанность, напомнив, что не имеет права проявлять какой-либо личный интерес. Джуд Эймос его больше не интересовала, а была просто частью работы, и эту работу он должен закончить.

— Я хотел поговорить с вами. Вы единственный среди всех человек, который может смотреть на вещи, отбросив самолюбие и вспыльчивость.

— Если это комплимент, то не уверена, что мне хотелось бы принимать его. У меня столько же поставлено на карту, как и у любого другого жителя нашей долины, и вы с вашим метким пистолетом и продажной совестью враг всем нам.

— Нет, Джуд. — Он не отреагировал, как будто она не нанесла укол рапирой ему прямо в сердце, а просто прислонился мускулистым плечом к одной из опорных колонн крыльца и наградил Джуд мягкой насмешливой улыбкой. — Ваш единственный враг — это отказ смотреть фактам в лицо, а не я.