Двое (рассказы, эссе, интервью) - Толстая Татьяна Никитична. Страница 13

- Верю, что вернется, но звать не буду.

Сережина комната мало что говорила о ее хозяине: пустой стол, на полке одинокий том, "Образы Италии" и майонезная банка, наполненная копейками,тогда все что-нибудь копили.

Окно комнаты выходило на слепую стену старого дома. На уровне четвертого этажа, как часто бывает в Ленинграде, светилось одинокое окно. Но оно не оживляло стену. Лучше бы его и не было совсем. Я подумала: он никогда не вернется сюда. Нет, вид из окна не был безнадежным: боковым зрением я различила тополь и скамейку под ним. Двор был обитаемым, можно было возвращаться.

После занятий в институте мы ходили всей группой через Дворцовый мост к метро и по дороге изображали преподавателей и злых деканатских теток.

Жизнь была бесконечной и обещала скорое счастье, надо было только накопить силы, чтобы удержать его, когда оно придет. Далеко впереди горели огни, но на их свет каждый шел своей дорогой.

Смотрю на фотографию первокурсниц: слева, черненькая, уедет в Америку и там процветет. В центре, некрасивая, сделает партийную карьеру и перестанет узнавать однокурсников, а та, что справа,- красавица с длинной косой,покончит с собой от безответной любви.

Настал день, когда я обнаружила, что иду по Дворцовому мосту одна: все девчонки нашли женихов, кто разведенного, вероломного, кто бедного студента, инвалида с детства, Я запаниковала и быстро вышла замуж. Готова была ко всему, но оказалось, что самое страшное в семейной жизни - суббота и воскресенье. Вскоре муж отошел за кулисы жизни и там остался. За кулисами он чинил проводку, возился с реквизитом, курил в форточку. И даже иногда подавал реплики, но на сцену больше не вышел.

Приходили гости, защищались диссертации, погибали однокашники-альпинисты, всегда единственные сыновья. До меня доходили слухи, что Сережа к маме так и не вернулся: переехал в Москву и стал журналистом.

Далекие огни, так манившие в молодости, погасли, а новые не зажигались, и мне опять захотелось, чтобы Сережа ждал меня где-нибудь на перекрестке или на кольце трамвая. Или хотя бы позвонил и позвал уехать с ним, как тогда, у озера, и я бы согласилась.

Когда сослуживец узнал, что я еду в командировку в Швецию, он оживился:

- Так там же давно Сережка Клейн живет! Бывший журналист московский. Помнишь такого? Ваш сосед по даче. Пиши телефон, в гости зайдешь.

- Привет, старуха,- раздался в трубке Сережин голос.- Ждем тебя к ужину, жена будет рада.

Он жил на окраине города, в собственном доме. Прежде чем позвонить в дверь, я вынула из сумки подарок, неподъемный альбом. "Церковная утварь в московских музеях".

Меня встретил красивый пожилой мужчина в вязаной кофте, с трубкой в руке.

- Ну, как тебе Швеция? В порядке?- спросил он насмешливо, примериваясь, куда бы положить "Церковную утварь", совершенно ему не нужную.- Да ты проходи ко мне.

На большом столе лежали стопки журналов и стояло блюдо яблок, не знакомых с червяком. По стенам кругом - книги и ноты, хотя музыкальных инструментов в комнате не было. На двери - чтобы забавлять гостей - карта ленинских мест Выборгского района Ленинграда.

Я подошла к окну и увидела пустынную, залитую светом улицу, такую тихую, что было слышно, как бьется сердце.

- Что ты увидела?- спросил Сережа.- Не на что там смотреть... Ты знаешь, я однажды позвонил домой, в свою старую коммуналку. Вспомнил, что прошло тридцать лет, как я там не живу, и позвонил. Попросил к телефону Сережу Клейна. Иван Матвеевич,- невероятно, он жив,- зашаркал по коридору. Я слышал, как он постучал в мою комнату, подождал, потом зашаркал назад и сказал мне в трубку: "Нет у них никого".

Я посмотрела на Сережу.

- Нет у них никого,- повторил он и помолчал немного.- Ладно, пошли в столовую. Гунилла ждет. За столом будем говорить по-английски.

Он погасил свет. Холодная улица за окном засияла еще сильнее. И это сияние не оставляло мне никакой надежды.

1995 год

Наталия Никитична Толстая

Гуманитарная помощь

Автобус с иностранными туристами остановился у рынка, и я рассчитывала полчаса побыть одной, пока мои туристы покупают маринованный чеснок. В брошюре "Посети царственный Петербург сегодня!" написано, что маринованный чеснок - русское национальное блюдо. Представляю себе возбуждение золотозубых продавцов при виде толпы доверчивых иностранцев.

В каждой туристской группе есть общественная активистка - мучительница гида-переводчика. Такие активистки непрерывно находят новые объекты посещения, сверх программы: пригородные совхозы с ледяными коровниками, обсерваторию с осмотром телескопа или бывшую шведскую церковь, превращенную в дом спортивных игр.

В пустом автобусе обнаружилась Анна-Лиза и подсела ко мне:

- В этом году ревень у меня вырос нежно-розового цвета, а год назад темно-красного. А у тебя в саду есть ревень?

- Нет у меня сада. И огорода тоже нет.

- Нет сада? Жаль. Сад - это чудесно. Под окнами можно посадить крокусы. А выпить чашку чаю утром, одной, под щебет птиц... Заведи сад, послушай меня.

Беседы о саде не получилось, и Анна-Лиза перешла к другой теме:

- У тебя какие занавески на кухне? Я меняю свои два раза в год. Осенью покупаю бежевые - когда наступят темные дни, в кухне будет светлая гамма. А весной я покупаю темные занавески - в жаркий день у меня будет ощущение, что наступил вечер.

- А я вообще не меняю занавески. Я люблю свои старые. А запачкаются, так выстираю.

- О, интересно! Как вы в России стираете? У вас есть коллективные стиральные машины в цокольных этажах?

- Нет у нас коллективных стиральных машин. В подвалах у нас живут комары. В цокольных этажах висят почтовые ящики, и случается, что шалуны поджигают их, и мои утренние газеты теряют свежесть.

Анна-Лиза смотрит на меня с ужасом и состраданием. Моя злоба ошеломляет ее, и мне становится стыдно. Женщина хочет делать добрые дела и делает: собирает в лесу грибы, а на вырученные деньги покупает термосы детям Тибета. Поет под гитару на перекрестках, и все, что ей положат в кружку, уходит в Африку, пигмеям. Пенсионерам Волхова она отправила контейнер с настольными лампами, собранными по школам Норвегии.

Анна-Лиза вытаскивает из-под сиденья картонную коробку. Она кладет мне на плечо маленькую руку, голос ее звенит:

- Здесь две тысячи бумажных носовых платков. Я полностью доверяю тебе. Ты найдешь русских людей, которые действительно нуждаются в носовых платках. Главное, чтобы ничего не попало к аппаратчикам и номенклатуре.

- Номенклатура не получит. Коррумпированные круги не увидят платков, как своих ушей. Это я тебе обещаю.

Коробку с носовыми платками я отнесла на работу. Думала, расхватают. Брали, но как-то вяло, без трепета. С сомнением.

В субботу позвонили из "Милосердия".

- Одежда из Германии приехала. Не поможете развезти?

- Кому одежда?

- Секундочку... Инвалиды, многодетные. Немножко детей узников. Надо, чтобы все дома сидели, когда машина придет. На каждого волонтера по пять адресов. Поможете?

- Помогу.

Перед фамилией Баранов стояла пометка: "Инвалид". По номеру телефона я видела, что он живет за городом.

- Здравствуйте. Это квартира Николая Ивановича Баранова?

- Да. А кто его спрашивает?

- Это звонит волонтер.

- Кто?

- Я вам должна привезти посылку. Одежда из Германии. Какой размер у Николая Ивановича?

- Родная, не нужна ему одежда, разве что свитер теплый. У него же ног нет и рука одна.

- А вы его жена?

- Я ему никто. Помогаю. Мою, кормлю. Он ведь слепой с девяти лет. Меня Анна Михайловна зовут.

- Анна Михайловна, как к вам добраться?

- Как проедете шлагбаум, так увидите дорогу налево. На углу там киоск закрытый. Вы туда не поезжайте. За бензоколонкой узкоколейка идет, вдоль нее и езжайте. Там переезд будет, а вы все прямо едьте. Через минут десять, ну пятнадцать самое большее, школа вертолетная. Вы ее обогните справа. Тут спросите, как Баранова найти.