Шпионы, простофили и дипломаты - де Толедано Ральф. Страница 7

Учитывая, что Германскую компартию тогда сотрясало от схватки Сталин – Троцкий, Коминтерн прислал руководителей самого высокого ранга – Пятницкого, Мануильского, Куусинена и Лозовского, и потому ответственность Зорге как руководителя «службы безопасности, и доверие, оказанное ему, были огромны.

«Конечно, мои отношения с делегатами Коминтерна были очень близкими, и они с каждым днем становились все более дружескими. На заключительном заседании они попросили меня приехать в штаб-квартиру Коминтерна в Москву, чтобы поработать там». Покровительствуемый этими высокопоставленными советскими руководителями, Зорге перешел из Германской в Советскую компартию, сделав, таким образом, первый шаг к тому, чтобы стать аппаратчиком высокого ранга.

В конце 1924 года Зорге появился в Москве. Начиналась его конспиративная работа.

ГЛАВА 3

«СОБАКАМ И КИТАЙЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН»

Создание коммунистического шпионского аппарата требует участия людей многих и разных. В центре – обученный лидер, закаленный, опытный и беззаветно преданный делу победы советского империализма. Рихард Зорге и был одним из таких лидеров. Но бывали при этом задействованы и авантюристы, и идеологические последователи – приверженцы коммунистической идеи, а также невротики и неудачники на ниве секса или человеческого общения, которые, как говорится, «ищут, куда бы приткнуться». Одни, как Агнес Смедли, втянулись в коммунистическую деятельность из-за обиды на мужчин и озабоченности судьбами человечества. Другие, как Элджер Хисс, уступив одному из смертных грехов – гордыне. Но все они поступили на службу коммунизму из глубокого презрения к человечеству сегодняшнему и в попытке нащупать путь человеческого спасения.

А своего рода защитным прикрытием для аппарата служат и политики, и доброхоты-благодетели, и простофили, и обманутые, которые, как правило, не ведают, что творят, а также умные дельцы и мошенники, полагающие, что дьявола можно запрячь в телегу своекорыстных интересов. При этом многие из этих типов убеждены, что они – антикоммунисты, ибо когда последствия их безрассудства или своекорыстных действий становятся публичным достоянием, они бывают искренне изумлены и бурно протестуют, хотя в момент кризиса эти Катилины наших дней неизменно ставят карьеру и свое «я» выше национальных интересов. И в то время как коммунистический аппарат обделывает свои делишки за их широкими юбками, они продолжают упорно твердить, что такового в природе не существует. Дело Хисса и так называемое расследование Тайдингса показали этот тип людей во всей его красе.

Вот они-то, похоже, самые опасные, поскольку именно они защищают коммунистические ячейки в тот момент, когда появляется возможность полностью их уничтожить. Однако наиболее эффективно действуют – до того, естественно, как аппарат разоблачат – те, кто искренне любит коммунизм, потому что любит человечество. Те, кто предает свои страны из любви к коммунизму и маскирует и предательство, и коммунизм паутиной морали. Среди таких убежденных, респектабельных «пауков», служащих партии вернее, чем тысяча просто платящих взносы, был и Ходзуми Одзаки, сбитый с толку идеалист, ставший главным сообщником Рихарда Зорге.

Метрические записи гласят, что родился Одзаки в Токио 1 мая 1901 года. Он был еще мальчиком, когда его отец перевез семью на Формозу. Переезд был вызван назначением отца редактором тайваньской газеты «Nichi-Nichi Shimbun», и Одзаки провел детство и часть отрочества на острове. Жизнь его была спокойной и вполне упорядоченной, что было обычным для семей японского высшего класса. Формоза, однако, была оккупированной территорией, захваченной у Китая за шесть лет до рождения Одзаки, и «многочисленные примеры дискриминации порабощенного народа со стороны японских захватчиков стали причиной сомнений гуманистического характера, терзавших мой ум», писал Одзаки незадолго до своей смерти.

Японское общество пребывало в смятении. Разбуженная от феодальной спячки американским предпринимательством, небольшая, но сплоченная страна едва ли не в одночасье превратилась в современное индустриальное государство. Экономика, базировавшаяся на разного рода ремеслах и домашних промыслах, была преобразована в громадное массовое производство, почти на равных конкурировавшее с Великобританией на азиатском рынке. С военной и экономической точки зрения разгром России в 1905 году и последовавшая индустриальная революция превратили Японию в Англию Дальнего Востока – Англию 1588 года. Хотя и за единственным исключением, делавшим, однако, ситуацию более взрывчатой и искушающе заманчивой: Японии, в отличие от Англии, не противостояли через Китайское море сильные национальные государства. Лишь слабая и раздробленная Китайская империя тряслась перед ней, и только усилия западных империалистов преграждали Японии путь к установлению гегемонии в Азии.

С начала века японская внешняя политика была направлена на вытеснение западного влияния и свертывание политики открытых дверей – единственного гаранта политического и экономического единства Китая. И эта решимость Японии проявлялась во всем. Так, следующим шагом после захвата Формозы стала оккупация Кореи. А когда во время Первой мировой войны силы западных держав оказались связаны в Европе, Япония воспользовалась этим обстоятельством, чтобы навязать Китаю свои гнусные «21 требование», которые фактически обеспечивали бы ей контроль и над всем материковым Китаем.

Однако мускулы японской империи были пока накачаны недостаточно, чтобы противостоять давлению Англии, Франции и Америки, требовавших снять условия, выставленные Японией Китаю. Но случавшиеся время от времени покушения на германские интересы в провинции Шантунг стали постоянными – и это был первый шаг на пути к целенаправленному проникновению в китайское государство. И почерк Японии становился все заметнее на изорванной в клочья карте Азии.

Однако в самой Японии издержки индустриализации повсюду бросались в глаза. Лишенный машинами индивидуальности рабочий оказался беззащитен, при том, что жесткое патерналистское общество могучим барьером стояло между ним и профсоюзными организациями. Традиция раболепного, подобострастного отношения к властям сделала эти организации вялыми и беззубыми. Рабочий день был длинным, плата – ничтожно низкой, широкое распространение получил детский труд. Военщина уже подбиралась к власти, приобретя немалое влияние, а налоговое бремя, взваленное властями на плечи людей, неудержимо росло. Высший класс еще по-прежнему удостаивал своим вниманием искусство и литературу, но это был не более, чем фасад, за которым скрывались тревожные реальности современной жестокой эксплуатации.

В такой вот обстановке и вырос Одзаки. Конец Первой мировой войны знаменовался ростом надежд на исполнение американской мечты, и как вспоминал Одзаки, он находился под влиянием «фривольной американской пропаганды свободы и мира, которая открывала перед ним бескрайние перспективы». Хотя следует сказать, что это была в те годы не пропаганда, и она не была фривольной, но к сожалению, эти проамериканские чувства были очень скоро промотаны циничными эманациями из Версаля, куда президент Вильсон отправился на мирную конференцию в тоге из идеалов и откуда вернулся голым. Сделки и контрсделки, раздел территорий и власти между союзниками-победителями разрушили американское моральное превосходство и влияние. Расчленение Австро-Венгерской федерации, дележка колониальной добычи, возня с перекройкой карт закладывали семена грядущих войн, а закоснелая, вечная аморальность международного сообщества уже готовила почву к тому, чтобы оправдать их. И никто не понимал этого лучше японцев.