Бронепоезд 'Гандзя' - Григорьев Николай Федорович. Страница 22
- Этого самоварщика за борт надо, списать долой! Чего сифонил, почему поддувало не прикрыл? Что, так не доехали бы?
Матрос плюнул в сторону, помолчал.
- Это ты про машиниста, что ли? - сказал я, стянув наконец с себя прилипшую к телу рубаху.
- Какой он машинист? Швабра! Списать такого...
- Товарищ Федорчук, без крику! - остановил я матроса. - Машинист да машинист... А ты где был, а все остальные? Или не ваше дело последить, как поезд идет?
Матрос поморщился и отвернулся.
- Да послушай меня, командир, - сказал он с досадой. - Этот самоварщик, еще когда на позиции стояли, открыл поддувало. А с поддувалом и свой рот разявил... Ну а нам в бою разве до того было, чтобы на паровозную трубу глядеть? Видел бы ты, как месил нас белый гад снарядами...
- Кто же все-таки догадался прикрыть дым?
- Сам он, - матрос кивнул на паровоз. - Опомнился спустя время...
- Понятно, - сказал я. - Объявляю митинг закрытым. Вперед наука будет. Люди как? Все целы?
Матрос махнул рукой.
- Где там целы... Двоих подстрелили.
- Как подстрелили? Убиты? Кто?
- Да нет, не убиты. Телефонист ранен...
- Который телефонист? Их двое. Ну?
- А тот, что при нас был, Гавриков. Ваш-то, Никифор Левченко, целый прибежал.
- Гавриков... - Я припоминал его лицо. - А еще кто?
Федорчук как будто не слышал вопроса. Он круто повернулся, чтобы идти прочь из вагона, и у него распахнулся бушлат. Матрос быстро собрал полы, но я успел заметить, что правая рука у него на перевязи.
- Что это у тебя? И ты ранен?
- Пустяковина. - Матрос нетерпеливо дернул плечом. - Осколок. Сам вырвал, зубами.
Он облокотился здоровой рукой на борт и задумался, глядя в поле. Да вдруг как трахнет кулаком по железной стенке:
- Ни за что пропал человек...
Я почувствовал неладное.
- Да где, черт возьми, все люди, где команда?
- В пулеметном вагоне, - медленно проговорил матрос. - Васюка отхаживают, смазчика... Да только не выжить ему. В грудь его шлепнуло...
Матрос спрыгнул на землю.
Я схватил свою рубашку и побежал вслед за ним. Не помню, как я надел рубашку...
* * *
Раненые были в пулеметном вагоне. Они лежали накрытые шинелями. Вокруг них собралась почти вся команда. Малюга мочил бинты в ведре и прикладывал обоим раненым на голову.
- Холодом - первое лечение, - говорил он между делом. - Мокрая тряпка жар и болезнь завсегда вытягивает. А вот ежели бы глины с болота достать еще бы лучше...
Увидев меня, все посторонились. А каменотес бросил бинт в ведро и посмотрел на меня выжидающе, как будто хотел спросить: "Ну что ты, командир, теперь делать прикажешь?"
Я присел на корточки возле раненых и сказал:
- Потерпите маленько, товарищи, мы сейчас в лазарет вас доставим. Там и койки удобные будут, и белье чистое, и доктор...
- Спасибо, товарищ командир, - ответил, чуть улыбнувшись, телефонист.
А смазчик молчал. Лицо у него было темное от жара, глаза полузакрыты. Видно, плохо было ему. Мне показалось, что Васюк никого вокруг не видит и не слышит. Но вдруг он приподнял голову и зашевелил запекшимися губами.
- Матвей Иванович, ты здесь? - позвал он матроса. - Подойти поближе... Матвей Иванович, скажи правду: выживу?
- А чего ж тебе не выжить? - сказал матрос громко. - И выживешь, и опять тебя к правилу поставят, ежели только захочешь. А не захочешь командир другое дело даст. Нам с тобой помирать еще никак не время. Делов много...
Я поднялся и тихонько вышел из вагона.
У окна паровозной будки сидел машинист.
- Больше чтоб не сифонить. Как хотите управляйтесь, но в другой раз чтоб не было дыму! - сказал я ему.
Машинист растерянно закивал и сразу убрал голову в будку. Надо было, не задерживаясь, доставить раненых в тыл и сдать в лазарет бригады. Да и по времени пора было уходить: каждую минуту мог прорваться сюда бронепоезд из Проскурова.
Я подумал, не разрушить ли за собой путь. Так и подмывало меня подсунуть под рельсы пироксилин и отрубить дорогу вражескому поезду. Но я воздержался: вытребуют нас на позицию, так самим и придется починять путь. Намаешься.
Но что-то все-таки надо было сделать с рельсами... Развинтить болты на рельсах - вот что! Этого вполне достаточно.
Я выслал вперед несколько человек из команды с инструментом (инструмент на паровозе взял), и ребята под руководством нашего железнодорожного слесаря, замкового, в пять минут сделали дорогу для белогвардейцев непроезжей. А отвинченные болты, гайки и другие крепления рельсов взяли с собой, чтобы, когда потребуется, все поставить на место.
Все сели в вагон.
- На полный ход, назад! - махнул я машинисту.
Поезд тронулся почти без дыма.
Глава шестая
Погиб наш смазчик, наш кок и правильный, товарищ Васюк.
Тяжело раненный в грудь, он не протянул и до лазарета. В лазарет, на койку, доктор принял только телефониста.
Похоронили мы смазчика в поле, у полотна железной дороги. К могиле его привалили камень и помазали камень черной краской из его же баночки - больше нам нечем было отметить могилу товарища. Дали залп из винтовок и снова двинулись вперед, ожидая приказаний. Гул орудий, доносившийся от Проскурова, показывал, что там уже завязалось дело не на шутку.
И верно: едва только мы вернулись с бронепоездом на наше прежнее место и только-только успели разгородить путь от загромоздивших его телеграфных столбов, как нас уже опять ввели в бой. На этот раз приказание нам привез конный ординарец комбрига. "Изготовиться к стрельбе, - писал комбриг на клочке бумаги. - Отражать орудийным огнем пехоту противника в случае ее появления со стороны Проскурова".
- Ох и сумрачен комбриг, - шепнул мне ординарец, покачав головой.
- А что такое?
- Телеграмма получена вот только что. От армии командующего, из Киева... Любой ценой, говорит, а чтобы дальше Петлюре да гайдамакам ходу не было. Чтобы как отрублено!.. А где у нас, если разобраться, сила?
Ординарец тянулся поговорить со мной, и я видел, что не от праздности. В такие минуты люди пустых слов не говорят... Но мне было не до этого.
- Езжайте, езжайте, - заторопил я его, обрывая разговор. - Вот вам расписка, езжайте!
Ординарец уехал.
Я вскарабкался по откосу на холм и окинул взглядом знакомую уже долину перед городом. За какой-нибудь час тут все переменилось. Дым стлался над полем, всюду рвались снаряды, стучали невидимые пулеметы, и от непрерывного потока пуль казалось, что в воздухе звенят, лопаются и снова звенят перетянутые струны...
Вправо и влево от меня, по обе стороны железной дороги, лежали с винтовками наши бойцы. Цепь их растянулась по гребням холмов.
Все посматривали в сторону Проскурова. Некоторые красноармейцы переползали с места на место, забираясь за камни и бугорки. Другие сами устраивали себе укрытие от вражеских пуль: не поднимая головы, они вырубали под собой дерн маленькими лопатками и из дерна складывали кучки - брустверы.
Я увидел на многих бойцах свежие, наскоро сделанные и сочащиеся кровью белые повязки.
"Уже побывали в атаке... - догадался я. - Не вышло, значит, Проскуров остался у врага... А теперь будет еще атака, да не одна".
Я крикнул с холма вниз Малюге, чтобы он приготовился к бою.
Артиллерист принял команду и в знак этого помахал мне своей шляпой.
Сверху я видел весь наш поезд, до мелочей, увидел даже нагар в широкой паровозной трубе. Держит теперь машинист порядок, не дымит.
Услышав мою команду, из полувагона выскочил Никифор с телефонным аппаратом.
- Туда же линию, к наблюдательному? - спросил он, разбирая провода.
Глянул я... А где же деревья, где клен?
В полуверсте от меня, на месте рослых ветвистых деревьев, торчали только расщепленные колоды, и вся земля вокруг была изрыта снарядами. Это все, что осталось от моего наблюдательного пункта...