Бронепоезд 'Гандзя' - Григорьев Николай Федорович. Страница 40
Ко всему тому бойцы бронепоезда показали себя отличными разведчиками: они ухитрялись проникать даже в глубину расположения неприятеля и шныряли там как невидимки. А уж в бой шли... да что говорить! Геройски проявляли себя самые тихие, неприметные бойцы.
Славной смертью погиб товарищ Кутейкин, прозванный в команде "долговязым пулеметчиком". Кто бы мог подумать, что этот всегда такой ленивый, сонный парень сам, один на один, бросится в атаку на вражеский пулемет! Подкараулил - и уничтожил засаду гранатой. А самого сразила пуля со стороны.
* * *
Атаки на колонну чередовались с диверсиями. Чуть ли не на каждой версте мы натыкались на взорванные рельсы. Случалось, что петлюровцы портили путь у нас под самым носом.
В одном месте, например, переезжал нам дорогу воз с сеном. Посмотрел я в бинокль - на возу крестьянин в свитке. Крестьянин - значит, не трогай. А чуть только этот крестьянин скрылся за железнодорожной будкой, сразу дымок на рельсах и следом - грохот. Подъехали, смотрим - перебит рельс, горячий еще, не прикоснуться. А крестьянин отпряг лошадь и ускакал. Вот он какой "крестьянин" - переодетый петлюровец!
Так чуть ли не на каждой версте нам приходилось останавливать весь эшелон, сбрасывать со своей контрольной площадки запасные рельсы, костыли, накладки, подкладки, шпалы и чинить путь. Спасибо, помогали жмеринские железнодорожники, те самые, из депо, которые когда-то подготовляли наши вагоны к открытому бою. Теперь они ехали с нами и живо составили ремонтную бригаду. Не будь с нами железнодорожных слесарей и кузнецов, моя команда вконец бы измоталась с починками пути.
Но ведь и чинить не давали... Только выйдут ребята на путь с инструментом, сейчас - дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь - начинает стегать по рельсам пулемет. А черт его знает, откуда бьет, - кругом чистое поле...
А бывало и так: выследишь пулемет, вот он - с сельской колокольни строчит. Панкратов тут же разворачивает в бронированном вагоне башню, берет "звонаря" на прицел, но сбей-ка его попробуй, когда он на колокольне словно в каменной бойнице. Тут пробует приладиться Малюга. Но колокольня в стороне, не берет ее наша неповоротливая гаубица.
Я - к батарейцам, что у нас на платформе:
- Огонь!
После басовитых, похожих на тяжелые удары молота, звуков гаубичной стрельбы забавно слышать пронзительные взвизги трехдюймовки.
Артиллеристы у гаубицы снисходительно улыбаются... А через минуту удивление и восторги. Вот так ловко сработала трехдюймовка: два снаряда - и уняла пулемет на колокольне. Только кирпичная пыль пошла розовым облачком...
Своим мастерством батарейцы быстро завоевали общие симпатии. Лишь Малюга держался в стороне от возникшей между вагонами дружбы. А все из-за гонора... Наверное, и сам себе не рад: все люди вместе, а он маячит один, добровольный отщепенец!
Так мы продвигались в августовские дни 1919 года от Жмеринки к Виннице...
Кончились первые сутки. За день и ночь мы отошли от Жмеринки на двенадцать верст. Оставалось еще тридцать... Но с утра второго дня огневые налеты и диверсии против эшелонов неожиданно ослабели, а к полудню и совсем прекратились. "Одно из двух, - подумал я, - либо Теслер с бригадой крепко поколотили петлюровцев и они стянули все силы против него, либо прорвались прямо к Виннице и там готовят баню".
Час от часу не легче. Как ни трудно нам приходилось в походе до сих пор, но хоть враг был на виду. И мы знали, где ударить по нему из орудия, где пустить в ход пулеметы, где развернуть цепь для атаки. А теперь - где они, злодеи? Ясно, что мы со своим эшелоном все еще в кольце, но где, когда, с какой стороны ожидать теперь их налеты? Мы потеряли соприкосновение с противником, а это в бою самое скверное.
Я усилил наблюдательные посты на крышах вагонов и повел эшелон еще осторожнее. Но зато мой батальон пассажиров торжествовал. Да и что ж тут непонятного? Забаррикадированные в вагонах, почти безоружные, едва защищенные от пуль, люди за сутки боев так исстрадались, что и такую передышку встретили, как праздник.
Едва прекратилась стрельба, как во всех вагонах распахнулись двери, пассажиры высыпали наружу, затеяли игры, возились и кувыркались в траве, как малые ребята. Врач походного лазарета, подобрав халат, пустился в "горелки" со снабженцем, сестры в белых косынках повели хоровод.
Разбрелись мои пассажиры во все стороны... Волей-неволей пришлось сделать остановку.
Эшелон стал.
Тут вышли погулять и раненые в серых халатах. Один боец без ноги, ловко и проворно подворачивая костыль, приковылял к самому бронепоезду.
- Спасибо, товарищи, - сказал он, низко наклоняя голову, чтобы стянуть с себя фуражку, и заковылял дальше. Он прошел по узкому краю насыпи, мимо пулеметного вагона, мимо паровоза и остановился перед гаубицей.
Тут, гляжу, толпой двинулись к бронепоезду и другие раненые. Бойцы, кто вприпрыжку, кто припадая на правый бок, кто на левый, подходили и собирались у орудия.
- Она самая, ребята... Она и есть! - встречал безногий боец каждого вновь подходившего.
Бойцы заговорили о походах. "Проскуров", "атаки у холмов под Проскуровом", "Жмеринка", "высота 46,3" - упоминали бойцы знакомые нам места. Многие кивали при этом на орудие. Бескровные, изможденные лица раненых все больше оживлялись, а один из бойцов, при шумном одобрении товарищей, вскарабкался к орудию и, заглянув в жерло, похлопал орудие по его широким щекам, как закадычного друга-приятеля.
На нас, сидевших в блиндаже, раненые не обращали никакого внимания.
Боец без ноги за все время беседы не проронил ни слова. Он стоял, опершись обеими руками и подбородком на костыль, и задумчиво глядел на орудие.
- Экая красавица!.. - вдруг сказал он, не сводя глаз с гаубицы. - И хату ей поставили, а она будто у окошка... Чисто Гандзя!
Мой начальник артиллерии Малюга несколько раз уже порывался прогнать раненых от орудия, но мы его осаживали. А тут уже он не стерпел, выглянул из-за щита и, строго взглянув на раненого, сказал веско:
- Какая тебе "Гандзя", ежели она шестидюймовая орудия!.. Понимать надо - шестидюймовая орудия, гаубица!
- Да я ж то и говорю! - крикнул раненый, смеясь в глаза нашему начальнику артиллерии. - Говорю: голубица, Гандзя!..
Раненый подковылял поближе к вагону.
- Чего насупился-то, борода? Али песен не певал? А я вот, гляди, и без ноги, да пою!.. Есть у вас запевала?
- Есть, есть! - бойко ответили мои бойцы, высовываясь из блиндажа и подталкивая вперед Никифора.
- Есть, - сказал Никифор и покраснел.
- "Гандзю", песню, знаешь? - деловито справился раненый. - Запевай. Голубице вашей споем. Она у вас заслуженная...
Мои бойцы разместились вокруг орудия. Раненые стали в кружок внизу.
Никифор обвел всех взглядом и поднял руку.
- Обожди-ка, - сказал матрос и крикнул вниз, раненым: - Нет ли, друзья, гармошки? Может, тальянка или русская, мне все одно...
- Вот чего нету, того нету! - вздохнул безногий боец. - Сами без гармошки страдаем... А вот голосов прибавить можно!
Он повернулся вокруг своего костыля и закричал:
- Э-гей, сестрицы! Ходите сюда с хороводом... Да цветиков попутком насбирайте... Поболее несите цветов!
А бойцы уже грохнули звонкую песню:
Гандзя люба, Гандзя кыця,
Гандзя славна молодыця
- Голубица... Славна голубица! - подправлял на каждом куплете раненый боец, а потом так и пошло: "голубица".
На песню группами подходили от эшелона любопытные. Но, узнав, что и кому поется, сами становились в кружок и подпевали.
Вскоре около бронепоезда образовался хор голосов в двести.
Так славили нашу гаубицу.
А она, вся убранная цветами и зеленью, стояла суровая и грозная, готовая каждую секунду смертоносным вихрем встретить врага...
- Что ж, теперь дело за небольшим, - сказал матрос, когда мы двинулись дальше. - Остается только в паспорт имя вписать.
На первой же остановке он пошел в вагон к начальнику снабжения и раздобыл у него баночку сурика. Взял кисть и вывел по бортам вагонов и на будке паровоза жаркие крупные буквы: