Избранное - Григорьев Николай Федорович. Страница 67
Красноармеец в башне, быстро перебирая руками, стал вертеть свой
штурвал, как шофер на крутом повороте.
Загудел башенный пулемет.
С башни свисала набитая патронами лента, и пулемет беспрерывно ее
подбирал, словно сжевывал. Долговязый красноармеец поддерживал, как на
тарелочке, ленту ладонью.
Через какие-нибудь полминуты вся лента ушла в пулемет.
- Давай другую, живо! - крикнул пулеметчик.
И он выбросил на пол отстрелянную ленту. Долговязый проворно
вытряхнул из коробки запасную. Подал наверх. Опять застрочили оба
пулемета вместе, бортовой и башенный.
И вдруг... Или это мне показалось? Наступающие начали
откатываться в сторону...
- Панкратов! - позвал я. - Гляди, удирают!
Панкратов заглянул в бойницу, да так и отшатнулся. Забегал,
крича, по вагону:
- Не выпускай, ребята, не выпускай их! Они нашим полковым во
фланг заходят... Третий пулемет!
Третий пулемет стоял в запасе у другого борта.
- Перекатывай его! - крикнул Панкратов.
Бойцы схватили пулемет за хобот, потянули его на себя и,
развернувшись, с разбегу вкатили стволом в мою бойницу.
Красноармейцы торопливо налаживали прицельную рамку. Наводчик уже
засучил рукава, прищурился... И вдруг что-то с грохотом обрушилось
сверху на вагон. Взвыла броня.
- Ложись! Снаряд! - только и успел крикнуть Панкратов.
Мы все повалились на пол...
Прошла секунда, другая, третья... Взрыва нет. Бойцы
переглянулись. Глядим на потолок, на стены - не светятся, ни одной
дыры.
Опять прокатился гром по потолку. И опять потолок целехонек.
- Да это же наша шестидюймовая ухает! Вот дурни, ну!
Бойцы дружно захохотали.
- А ну по местам! Что ржете? - грозно крикнул сконфуженный
Панкратов. - Первый, второй, третий пулемет - огонь!..
Затрещали, зачастили все три пулемета, словно наперегонки
взялись, переругиваясь между собой. А пушка ухала - четвертая...
Вот где пошли крошить желто-блакитных!
- Воды! - вдруг крикнул румяный пулеметчик с блестящими глазами.
Панкратов подтолкнул меня:
- Подай Никифору ведро! Оно там в уголку.
Я нашел ведро с водой и подтащил его к пулеметчику. Пулеметчик,
перестав стрелять, отвинтил пробку под кожухом пулемета, и оттуда, как
из самовара, полился кипяток. Мы вдвоем наклонили пулемет и спустили
кипяток за борт. Через другое, верхнее отверстие я наполнил кожух
свежей водой. После этого пулеметчик, потянувшись к краю ведра, жадно
глотнул воды сам. Утерся рукавом - и опять за дело.
Тут потребовали воды и другие пулеметчики. "Ишь ты, водоноса себе
нашли! Ну да уж ладно..."
Я пошел с ведром по вагону.
Переменили воду, и опять пошла стрельба. Но вскоре Панкратов
скомандовал отбой.
- Ускользнули, собаки, - сказал он, поднимаясь от крайней
бойницы, через которую вел наблюдение. - Все-таки прошли нашим во
фланг!.. Ну ничего, положили мы их немало. Попомнят пулеметчиков
первого полка!
Некоторое время еще держал огонь башенный пулемет - у него с
вышки был самый дальний обстрел. Наконец заглох и он.
- Шабаш! - сказал пулеметчик и спрыгнул вниз.
Поезд остановился, и красноармейцы, потягиваясь и разминаясь,
начали приборку вагона.
Я решил воспользоваться остановкой и сбегать в орудийный вагон.
Очень уж мне хотелось взглянуть на наших артиллеристов: ведь боевое
крещение ребята получили! "Сбегаю погляжу на них, а заодно и
распоряжение от командира получу, - подумал я. - Должно же быть мне
какое-нибудь распоряжение!"
x x x
Я вышел из вагона. Мы стояли среди поля. Кругом были холмы, а
позади нас, невдалеке от железной дороги, роща. Я сразу узнал ее по
березкам, у этой рощи мы и начали бой. Пока сидел в вагоне, казалось -
куда как далеко ушли, а вот она, роща, - рукой подать!
Я постоял, вдыхая свежий воздух. Солнце пекло уже вовсю. Но после
броневого вагона и на солнце нежарко. Здесь освежает ветерок, а там,
под броней, как в духовом шкафу.
Поостыв немного, я начал пробираться от хвоста поезда вперед.
Ступать пришлось по самому краю вязкого песчаного откоса, и я цеплялся
за буксы и за каждый выступ вагона, чтобы не съехать вниз.
Кругом было тихо, безлюдно. А в это же самое время где-то совсем
недалеко, за холмами, шла жаркая схватка. Там трещали пулеметы, часто
и беспорядочно щелкали ружейные выстрелы и ежеминутно все покрывалось
протяжным гулом артиллерии.
Вдруг - щелк, щелк... Вот черт, да и сюда пули залетают!
Я пригнул голову, пошел быстрее, но скоро наткнулся на подножку
паровоза. Чтобы не делать обхода, я вспрыгнул на подножку. Заглянул в
будку машиниста. Вот они тут как устроились! Целую баррикаду из дров
наворотили, прямо саперы. Никакая пуля их не достанет!
- Ну как, - говорю, - товарищи, у вас все в порядке?
Из-за дров показалось чумазое лицо кочегара, за ним блеснула
серебром фуражка машиниста.
- А вот вы с вашим начальством за фонари мне ответите, -
пригрозил машинист, переступая через поленья.
- Какие фонари?
- А такие фонари. Пора уж понимать: не царское имущество - свое,
народное... - Он пустил из водомера струю пара, сердито закрыл вентиль
и стал в дверях. - Почему не предупредили, чтоб фонари я снял? Куда я
теперь с фонарями, если их пулями расшибло?.. Вот и ответите, раз вы
здесь начальники!
- Ну-ну, разворчался... Тут бой, а он с фонарями...
Я спрыгнул с подножки, чтобы идти дальше... Глянул вперед... Что
это? Человек под поездом! Лежит возле самого вагона, уткнувшись в
песок, и не шевелится... Да ведь это Богуш, наш командир!
Я подбежал к нему. Тронул его за плечо, просунул руку под френч,
нащупываю сердце...
Жив! Тьфу ты, как он меня перепугал!..
Богуш застонал, медленно приподнялся на песке, сел и вскинул на
меня глаза. Бледный, губы дрожат. Правой рукой он судорожно сжимал
левую повыше локтя, а между пальцами проступала кровь.
- Ребята, - закричал я, - сюда! Командир ранен!
Наверху в вагоне послышался топот. К борту подскочили все пятеро
артиллеристов и остановились, глядя на раненого командира.
- Дайте бинт. Есть у кого-нибудь бинт, ребята?
Малюга первый пришел в себя - выхватил из кармана тряпицу и
протянул мне.
Но я не решался приложить тряпицу к ране.
- Чистая, чистая, - замахал на меня старик. - Только яблоки
накрывал!
- Возьмите бинт... У меня в кармане... - проговорил он слабым
голосом. - О-ох!..
Я обшарил карманы его френча и нашел пакет с ватой и бинтом.
Потом разорвал на раненом рукав, освободил руку и стал делать
перевязку.
Богуш закусил губу от боли:
- Потуже... Надо кровь остановить...
- Сейчас, сейчас... Как же это вас, а?
- Пулей. Оттуда... - он кивнул в сторону холмов. - В задний
вагон, к пулеметчикам, хотел пройти...
Быстро сделав перевязку, я связал из остатков бинта широкую
просторную петлю и подвесил командиру руку на груди.
- Что, или кость задета? - спросил меня матрос.
- Нет, мякотью пуля прошла, это заживет скоро.
- Ох, плохо мне... - прошептал Богуш. Он вдруг совсем расклеился
и запросил пить.
Малюга сбегал к машинисту и принес от него чайник.
- Вот чайку выпейте... - Старик, придерживая раненому голову,
вложил ему в рот медный рожок.
Богуш жадно напился.
- Берем, ребята, командира, - захлопотал смазчик, кивая
остальным. - Поднимем его в вагон, да сразу и в город, в лазарет.
Но ехать в город не пришлось. Командир рассудил иначе. Посидев