Доктор Смерть - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 24

— За что? — поинтересовалась Маренн. — Я вижу, у вас крест первой степени. Врачей не так часто награждают столь высоко.

— Да, так, пустяки, — он снова едва заметно улыбнулся. — Спас двух танкистов из горящего танка.

— Это не пустяки. У меня сын служит танкистом. В дивизии «Мертвая голова». Я знаю, как все это бывает.

Зачем она сказала про Штефана? Как-то получилось само собой.

— У вас такой взрослый сын? — Бруннер вскинул брови, показывая удивление. — Никогда бы не подумал.

Маренн поняла, что это комплимент, и кивнула.

— Благодарю. Как же вы оказались в секретной лаборатории? — поинтересовалась она, даже вполне искренне. — Из-за своей научной работы?

— Нет, из-за ранения, — ответил он. — Был ранен, признан непригодным к службе в действующей армии. И тут вы правы, моя научная работа, оказалась весьма кстати. Однако прошу простить, — Бруннер взглянул на часы. — Мы не имеем права опаздывать. Нас ждут в Берлине.

— Да, да, я понимаю, — она кивнула. — Всего хорошего, оберштурмфюрер.

— Надеюсь, еще повидаемся, фрау, — ответил он, отдавая честь. — Мне было бы очень интересно узнать ваше мнение о некоторых вещах, касающихся психологии. Да и хирургии тоже.

— Что ж, вы наверняка знаете, где меня найти, — ответила она. — Клиника Шарите. Отделение профессора де Криниса.

— Обязательно.

Задержавшись на крыльце, Маренн смотрела, как Бруннер садился в машину. Уже притихшее чувство тревоги снова охватило ее — казалось бы, совершенно без причины.

— Вы знаете, он спрашивал меня, известно ли мне что-нибудь о близнецах и карликах, желательно еврейского или цыганского происхождения, — негромко произнес за спиной Маренн профессор Шульц. — Интересно, зачем они ему понадобились?

— О близнецах и карликах? — Маренн повернулась. — Здесь, в госпитале вермахта? С какой стати им здесь оказаться?

— Нет, нет, что вы! — профессор замахал руками. — Конечно, не здесь. Вообще в Кракове. Могу ли я посодействовать, чтобы их переправили к нему в Берлин, в его лабораторию.

— Для экспериментов по пересадке кожи?

— Для чего — на этот счет он не обмолвился ни словом, — Шульц вздохнул. — Признаться, я тоже в полном недоумении.

— И что же вы ответили ему?

— Что не имею к этому ни малейшего касательства. Мое дело — армейское, побыстрее возвращать в строй раненых солдат фюрера. А что касается различных экспериментов — увольте. Пусть обращается в гестапо, они занимаются местным населением и лучше моего знают, сколько тут карликов, близнецов, еще кого-то и какого они происхождения.

— Что ж, вполне разумно, — Маренн покачала головой.

«Похоже, — подумала она про себя, — пересадка кожи у этого оберштурмфюрера всего лишь прикрытие для расовых опытов, — она почувствовала, как от отвращения ее охватил озноб. — Не зря де Кринис предупреждал меня. Наверное, именно это он и имел в виду, а вовсе не пенициллин».

Она запахнула воротник шинели.

— Пойдемте, профессор, — через мгновение обратилась она к Шульцу. — Посмотрим, как наш больной.

Еще не залечив окончательно рану, Скорцени досрочно выписался из госпиталя перед самым Рождеством. Узнав об этом, генерал-губернатор Польши устроил прием в честь возвращающегося с фронта любимца фюрера. Скорцени появился на концерте в парадной форме, похудевший, побледневший, но как всегда твердый, уверенный в себе, исполненный достоинства и снисходительного превосходства над благоговеющими перед ним тыловиками. Он так хорошо чувствовал себя, что пройдя в парадный зал, стал демонстрировать свои атлетические способности, подбрасывая тяжелый медный шар высоко над головой, а затем ловя его и изумляя всех мощью мускулатуры. Офицеры столпились вокруг него. Каждый считал за честь пожать ему руку. Дамы в драгоценностях, одетые в открытые вечерние платья, дарили ему цветы и просили фотографию с автографом, как у кинозвезды. Он действительно был звездой — звездой нации. Все знали, как благоволит к нему Гитлер. Обаятельно улыбаясь, Скорцени не отказывал никому.

Маренн приехала уже после начала концерта. Она вошла в зал и тихо села за крайний столик, где-то за спинами поклонников толпой окруживших оберштурмбаннфюрера. У нее не было даже времени переодеться. Она приехала в сером мундире СС. С радостной улыбкой она наблюдала за его триумфом. С высоты своего роста он быстро заметил ее за головами окружавших его людей. Его долгий взгляд, светлый, синий, словно пеленой окутал ее. Точно околдовал. Она перестала слышать музыку и шум голосов вокруг…

Через толпу он начал пробираться к ней. Но гауляйтор Франк отвлек его, задержав вопросами. В это время к Маренн подошел унтер-офицер.

— Фрау Сэтерлэнд, — произнес он, наклонившись. — Профессор Шульц просит вас срочно вернуться в госпиталь. У офицера, которого оперировали сегодня утром, серьезное ухудшение. Требуется ваша помощь.

Ей ничего не оставалось, как покинуть концерт. Она встала. Когда Скорцени обернулся, ее уже не было на месте. Она спустилась по парадной лестнице замка. Внизу ждала машина. Унтер-офицер предупредительно распахнул дверь. Маренн села на заднее сидение. Машина тронулась. Ворота распахнулись. Вдруг, оглянувшись, она увидела через заднее стекло, что оберштурмбаннфюрер спускается по лестнице замка. Один.

— Стойте! — попросила Маренн.

Машина остановилась. Маренн сама распахнула дверцу и вышла навстречу. Он подошел и молча обнял ее, целуя волосы.

— Я знаю, что обязан жизнью тебе…

— Не мне, — она прислонилась лбом к его груди, чувствуя, как холодят кожу пуговицы на мундире, — Очень хорошему лекарству, которое прислал из Берлина Макс.

— Не скромничай, — он осторожно поднял ее голову, заглядывая в лицо. — Если бы не ты, то и от Макса не было бы никакого толка. Прости меня. Я знаю, что причинил тебе боль.

Она ответила не сразу.

— Сейчас все это кажется далеко, — произнесла тихо, почти шепотом. — Я тоже сказала многое не то, что думаю. Что чувствую. Наверное, больше не стоит вспоминать об этом.

— Спасибо Айстофелю, — он с нежностью убрал с ее лица припорошенный снегом каштановый локон. — Если бы не он, то, возможно, все закончилось бы куда хуже. Для нас обоих.

Получив отпуск после ранения, Скорцени долечивался в Вене у матери. Вырвавшись всего на один день из Берлина, Маренн приехала навестить его. Приехала утренним поездом, чтобы ночным уехать обратно. Он встретил ее на вокзале.

По беломраморной лестнице, украшенной золочеными вазами и канделябрами, они поднялись в покои знаменитого Кобургского бастиона, старинного дворца принцев Кобургов в Вене. В былые времена его обнесли крепостной стеной на случай, если турецкие орды ворвутся в город и мог выдержать длительную осаду. Это был родной дом матери, ее предков. Здесь жили деды, прадеды. Отсюда принц Фридрих фон Кобург-Заальфельд, командующий австрийским корпусом, уходил в далекие турецкие походы во времена Марии-Терезии и императора Иосифа, сюда он возвращался с победой.

Потом они гуляли по старой Вене, слушали оркестры, прошлись по университетскому парку, где когда-то впервые встретились, где каждый из них почувствовал себя на десять лет моложе. Он — юным буршем, она — французской принцессой в горностаевом манто, ученицей великого Фрейда.

В Шенбрунне, поднявшись на холм славы, на котором стоит парящий в синих небесах белоснежный монумент Слава Австрии, они долго любовались панорамой Вены, простирающейся у подножия величественного символа могущественной империи, канувшей в небытие. Маленькая рыженькая белка, прыгнув, доверчиво уселась на плечо Маренн.

— Ваше высочество, — Скорцени низко склонил голову, целуя ее руку.

Она вздохнула, промолчав. С грустной улыбкой смотрела она на собственные портреты в галерее Габсбургов. Ей казалось, что все это было не с ней и совсем в другой жизни, в другом времени. И это вовсе не она, в бальном платье, в короне с жемчужинами и брильянтовом колье сдержанно улыбается с парадного портрета в круглой золоченой раме. Это не она правнучка Франца-Иосифа, не она герцогиня Кобурга, не она…