Доктор Смерть - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 55

— Кто говорил, кто? — спрашивала Маренн, наклонившись к нему. — Вы имеете в виду подсудимого?

Она не взглянула на Скорцени, она не решилась взглянуть в его сторону, чтобы ничем не выдать чувств, которые обуревали ее.

— Нет, что вы. Это был не он, — Ковальский произносил слова сбивчиво, точно в бреду, на бледном лице горел нездоровый румянец. — Мне так говорил доктор, доктор в лагере…

— Как его звали? Какое у него было звание?

— Я не помню. Но он сказал мне, что во всем виновата женщина, которая приезжала в лагерь. Она дала мне лекарство, она позволила моей невесте ухаживать за мной. Но он сказал, это она виновата. Если я страдаю — она виновата.

— То есть хотите сказать, что опыты над вами ставил лагерный доктор, внушая, что виноватой вы должны считать какую-то женщину, которая приезжала в лагерь, возможно, с инспекцией, — она многозначительно посмотрела на председателя трибунала. — Этот доктор давал вам таблетки, чтобы быстрее убедить вас думать так, как ему хотелось?

— Да, он заставлял меня пить таблетки, — едва слышно произнес Ковальский, стиснув пальцами виски. — Я сопротивлялся. Но он заставлял меня принимать их. Меня и мою невесту. Моя Клара… Она сошла от них с ума.

— Господин председатель, — Маренн повернулась к трибуналу. — Я имею достаточно серьезный опыт в области психотерапии, более двадцати лет. Я проходила курс обучения у доктора Фрейда и других видных психиатров. Со всей ответственностью заявляю, что этот человек серьезно болен, он нуждается в лечении, тщательном уходе, наблюдении. Что же касается сведений, сообщенных им, то они заслуживают специального расследования и не имеют отношения к рассматриваемому в данном случае делу.

— Пожалуй, я соглашусь с вами, — председатель трибунала кивнул и что-то сказал сидящему рядом судье.

Тот тоже согласно кивнул. Американский солдат подошел к Ковальскому, поддерживая его под руку, вывел из зала.

— Благодарю, господин де Трай, — председатель обратился к французскому генералу. — И вас, мадам, — он взглянул в сторону Маренн. — Вы помогли суду установить несколько весьма значительных фактов, которые, я уверен, соответствующие службы не оставят без внимания, и со временем по ним также будет вынесен вердикт.

Опустив вуаль и так и не решившись взглянуть на Скорцени, Маренн вышла из зала. Анри шел за ней. В небольшой комнате рядом с залом заседаний американские врачи хлопотали над Ковальским. Покинув зал заседаний, он потерял сознание. Ему оказали помощь.

Теперь он лежал на носилках, дрожа от озноба, руки нервно сжимали края одеяла.

— Я знаю ее… Я знаю… Это она, — шептал он, резко поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, словно пытался прогнать видение, преследовавшее его. — Это она виновата. Зеленый свет. Выключите свет! Выключите этот зеленый свет. Это она! Это она! Я узнал ее!

— Мадам, — американский военный врач подошел к Маренн, — я знаю, вы специалист, что делать с ним? Отправить в клинику? Вы знаете, такие штуки не по нашей части. Тут нужен особый подход.

— Позвольте взглянуть?

Маренн откинула вуаль, — скрывать лицо больше не имело смысла, — сдернула перчатки и приблизилась к больному.

— Он душит, душит меня! — Ковальский хрипло дышал.

— Кто душит? — американец пожал плечами. — О чем он?

— Тс-с… тихо, — Маренн знаком попросила доктора молчать. — Это ему кажется. У него галлюцинации.

— Собаки, собаки… Где лают собаки…

— Вот что, — Маренн повернулась к доктору. — Как вас зовут?

— Гордон Уиллер. Капитан Гордон Уиллер, — представился тот.

— Вот что, капитан, — повторила Маренн. — Это действительно особый случай. Этот человек очень тяжело болен, у него помутился рассудок. Но особенность состоит в том, что он впал в такое состояние не в результате каких-то естественных причин. Его ввели в это состояние искусственным образом, при помощи химикатов и внушения. И мы должны узнать, кто это сделал, как сделал и зачем. Вы понимаете, что это преступление, оно должно быть наказано. Сейчас ему надо ввести успокоительное, — распорядилась она. — И немедленно отвезите его в госпиталь. Содержать надо в отдельной палате под неусыпным надзором. И провести исследование. Он говорил, что ему вводили какой-то препарат. Необходимо установить — какой. Было бы неплохо, — она обернулась к де Траю, он стоял в стороне и с удивлением наблюдая за происходящим. — Чтобы его потом доставили в мою клинику в Париже. Наверное, об этом можно договориться в американской администрацией?

— Я попробую, — кивнул он.

— Очень странный случай, — покачал головой Уиллер, вводя больному лекарство. — Словно одержим чьей-то волей. Точно какой-то хищник вонзил когти в его сознание и царапает там, царапает. Как колдовство, что ли.

— Все гораздо серьезнее, Гордон, — вздохнула Маренн. — Этот случай не только странный, но и опасный. Насколько я понимаю, человек, который проводил над узниками подобные эксперименты, до сих пор остается на свободе, он не арестован союзными властями. А по своему значению, это преступник ничуть не меньшего масштаба, чем те, кого судили в Нюрнберге. Я бы сказала, что это даже куда более страшное существо. Ему не нужны армии, чтобы с легкостью нанести ущерб здоровью, а то и вовсе лишить жизни множество людей. Он вполне обходится пробирками и таблетками. Его надо найти во что бы то ни стало и изолировать от общества. Возможно, он и талантлив, но это дар от дьявола. Он призван только сеять зло и смерть.

— Я доложу руководству, мадам, — пообещал Уиллер, поднимаясь. — Немедленно. Большое спасибо, — он пожал Маренн руку.

— Скажите, я готова и в дальнейшем оказать любую помощь, — она улыбнулась.

Снова взглянула на Ковальского. Лекарство уже начало действовать. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, но щеки порозовели, веки перестали дергаться, напряжения спало.

Когда они садились в машину, Маренн попросила де Трая.

— Надо как-то договориться с американцами, чтобы этот человек оказался у меня в клинике. Или хотя бы добиться того, чтобы они позволили мне быть в курсе проводимых исследований и лечения. Ты понимаешь, я не могу это так оставить.

— Ты знаешь, что я всегда отвечаю тебе, — Анри сжал ее руку. — Если надо — сделаем.

До гостиницы, где остановились, ехали в молчании. Маренн понимала, что едва не перечеркнула собственное будущее и будущее Джилл заодно. Ее решение присутствовать на судебном заседании было опрометчивым — впрочем, она знала это с самого начала. Конечно, она тоже вспомнила этого измученного болезнью узника в так называемой лагерной больнице Аушвица, вспомнила его невесту, которая тайком пыталась ухаживать за ним, и за это ей придумали наказание — выставили нагишом перед всем лагерем с плакатом на груди «Я все отдала мужчине!». Конечно, она его вспомнила и узнала, не так уж часто она посещала концлагеря, чтобы забыть, к тому же то посещание, когда на нее напала ассистентка Бруннера, сумасшедшая альбиноска, забыть было не так-то просто.

И ее даже не удивило то, что бывший узник узнал ее. Он, конечно, ее запомнил, и вовсе не потому, что у нее столь яркая, впечатляющая внешность. Скорее всего, за все время, проведенное в лагере, ему вообще не давали никаких лекарств, кроме тех, которые разрушали его умственное и физическое здоровье, и уж тем более он никак не ожидал участия и заботы от человека в черной эсэсовской форме, пусть даже это была женщина. Он, конечно, ее запомнил и узнал.

Но Маренн занимало не это. Ее занимал вопрос, с какой стати этот человек, который Отто Скорцени никогда в глаза не видел, оказался свидетелем на его процессе и его там собирались заслушивать на полном серьезе. А еще ее очень заботило его состояние, и тот приступ, свидетелем которого она оказалась сама.

Когда она увидела Ковальского в лагерной больнице Аушвица, то сразу обратила внимание, что большое количество гнойников на коже говорит об отравлении организма. Но тогда она еще не представляла себе размах деятельности Бруннера — он раскрылся перед ней только в Берлине, после разговора с Софи Планк, после допросов доктора Мартина, проведенных следователями Мюллера. Судя по всему, Ковальский в полной мере испытал на себе воздействие «терапии» Бруннера. Ему вводили ядовитые вещества, чтобы выяснить порог сопротивляемости организма, кроме того, судя по всему, Бруннер испробовал на нем и препарат психического воздействия собственного изобретения. Тот самый, который он в слегка модифицированном виде прописывал берлинским дамам, страдающим от неразделенной любви и прочих неурядиц, за весьма солидные деньги. С заключенными Бруннер не церемонился. Для них он и не собирался смягчать препарат, вводил его в грубом, неочищенном виде и, видимо, весьма в значительных дозах. Потому и последствия оказывались куда более заметными и тяжелыми. Как у Ковальского.