Досье генерала Готтберга - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 17

Таким же жестким командиром князь стал и для своих подчиненных. Прошло то время, когда он легко приближал к себе способных офицеров вроде моего отца. Теперь, напротив, он отдалился от всех. И только для меня, белокурой девушки в темном платье с белым воротником-стойкой, напоминавшем гимназическое, он оставался прежним. Когда я приседала перед ним в реверансе, тихо произнося: «Ваша светлость…», — я ведь тоже пугалась перемен в нем, — он, пройдя мимо офицеров, брал меня за руку и, поднимая, упрекал: «Встань, Катя. Тебе не надо кланяться мне, что за глупость ты придумала, право». Когда же он оставался один, то подолгу молча лежал на походной кровати, глядя вверх. Я робко предлагала ему чай, и тогда, протянув руку, он звал меня: «Иди ко мне, Катя». Со мной он вел себя крайне сдержанно. Не так, как с Машей в пятнадцатом, когда я познакомилась с ним впервые. Я даже думала, что он относится ко мне, как к ребенку, не видит моих чувств к нему. Но он все видел. Только не хотел обижать, пока все не решил для себя.

Однажды он уже пренебрег Машей, уделив на балу у Оболенских слишком много внимания мне. Тогда княгиня Алина сгладила его проступок, написав Маше извинения за сына. Теперь он сам написал ей из Ростова. Он объяснил, что расторгает помолвку. И это было ужасно для Маши. Более того, письмо произвело самый скандальный эффект в салоне Марии Павловны. Кто мог подумать, что русский князь, вопреки всем правилам хорошего тона, вопреки воле матери, уже покойной, решится все-таки эту волю нарушить. Изменит своей клятве и откажется венчаться с невестой, с которой был обручен с детства! Но Гриц и Маша изначально были соединены интересами собственности, а не узами сердца. Собственности больше не было, как не было и государства, которое эту собственность гарантировало. А голос сердца увлек Грица совсем в другую сторону.

Через шесть лет после этого события я снова оказалась в Париже, но уже по заданию Дзержинского. Мне предстояло встретиться с тайным агентом ЧК — генералом Скоблиным и его женой — певицей Плевицкой. Когда я подъехала к ресторану, швейцар не хотел меня пускать — он не знал меня в лицо. Он спросил, как ему доложить генералу, кто его спрашивает. И тогда я впервые сказала вслух то, что много раз повторяла про себя: «Скажите, княгиня Екатерина Белозерская…» О, я представляла, как вытянутся лица у завсегдатаев ресторана, стоит мне войти в зал, но впечатление было еще более сильным.

Едва швейцар назвал меня, все разговоры стихли. Обернувшись ко входу, присутствующие смотрели на меня кто с любопытством, восхищением, иные с неодобрением и даже с ненавистью, а некоторые — со страхом. И, кстати, таких было большинство. Многие ведь считали меня погибшей, почти пять лет обо мне не было никаких вестей. И вот увидели — как прежде, красивую, тогда еще совсем молодую, без пули в затылке, — Катерина Алексеевна горько усмехнулась. — При Дзержинском меня не расстреливали, начали позже.

«У нее дивные глаза цвета кобальта», — слышала я чей-то шепот. «И колье, колье княгини Алины из сапфиров и брильянтов, тоже при ней». Мне горько было слышать эти слова. Знали бы они, что колье мне больше не принадлежит, его специально достали из Алмазного фонда для этого случая, как, впрочем, и вечерний наряд — казенный. И сама я себе не принадлежу, а являюсь полной собственностью чекистской организации, потому что мои бывшие родственники меня туда сдали, от греха подальше.

— Как, Гриц сдал вас в ЧК? — ахнула Лиза, едва веря тому, что услышала.

— Гриц?! — Белозерская покачала головой. — Нет, он здесь ни при чем. Постарались другие, уже после его смерти. И некоторые из них присутствовали тогда в зале ресторана, куда я пришла на встречу со Скоблиным. Они едва узнали меня, ведь помнили в гостиной княгини Алины Николаевны робкой, застенчивой девочкой, а увидели взрослую женщину, пережившую смерть любимого мужа да и много чего еще.

«Как он мог жениться на этой провинциалке?», — еще недавно возмущенно вопрошала своего супруга Плевицкая, имея в виду, конечно, Грица. А теперь она смотрела на меня и видела, как великий князь Дмитрий Павлович, верный друг моего погибшего супруга, встал из-за стола, чтобы пригласить меня. Он сделал это так же, как если бы титул княгини Белозерской носила Маша Шаховская или какая-нибудь иная из знатных петербургских дам. По его просьбе для меня музыканты сыграли любимый романс Грица «Гори, гори, моя звезда». Пожалуй, то был единственный раз в моей жизни, когда я почувствовала себя княгиней Белозерской, последней, оставшейся в живых, из старинного и блистательного рода, той его ветви, которой наследовал Григорий.

Это было оглушительное, горькое чувство. Слезы навернулись на глаза, когда раздались вступительные аккорды. Вспомнился Ростов. За день до венчания с Грицем я качалась на качелях в саду богатого ростовского помещика, гостеприимно впустившего нас в свой дом. Собиралась гроза, небо потемнело. Гриц появился неожиданно, с охапкой диких роз и васильков. Он остановил качели, поднял меня на руки, осыпав цветами. С неба упали первые теплые дождевые капли — как была я счастлива, когда он целовал меня в губы, наслаждаясь его близостью, когда мое дыхание сливалось с его… Казалось, самые лучшие годы в моей жизни только начинаются, и моему счастью не помеха война. На самом деле конец был так близко, что если бы я узнала о том в тот момент, то, наверное, лишилась бы рассудка.

«Вы затмили всех в этом зале, Катя, — восхищенно сказал мне великий князь Дмитрий, — но я уверен, сложись все по-другому, и в Петербурге вам не было бы равных. Гриц рассмотрел в вас то, о чем другие и не догадывались». Его большие светлые глаза смотрели на меня проникновенно, и каждая черточка его лица была знакома до острой сердечной боли. Мне кажется, я читала в его душе — он не скрывал от меня ничего. Конечно, в тот миг он вспомнил, как убивали Распутина. Вспомнил, как приехал к нему взбудораженный Феликс. Распутин увидел в театре его жену Ирину и возжелал ее. «Надо решаться, Митя, — уговаривал Юсупов приятеля, — скоро приедет Гриц. Втроем мы сделаем это. Какая бы кара нам ни грозила». — «Я согласен, Феликс»-, — отвечал великий князь.

Он вспомнил, как перед самым убийством они с Феликсом посещали сеансы у мага, дабы набраться силы и победить «змия». Распутин, предчувствуя расправу, предупреждал царя Николая в телеграмме: «Знай, что если кто-либо из твоей семьи примет участие в моей гибели, русский народ искоренит твой род». Молодые петербургские франты, они привыкли, что победы давались им легко, и убийство Распутина включили в светский график, как множество балов и раутов, которые посещали по расписанию. Дмитрий Павлович вообще едва не забыл о предстоящем мероприятии, поскольку двое приятелей, не касавшихся того, завлекли его в тот день в театр. А Гриц, как и предполагал великий князь, проводил время в спальне княжны Шаховской.

Оба прибыли в Юсуповский дворец с большим опозданием, к несказанному гневу Феликса, которому «операцию» пришлось начинать одному. Повесы, они относились к своей миссии с бездумным легкомыслием, не представляя, какой темной силе бросают вызов. Им в голову не приходило, что пророчество сибирского старца сможет сбыться. Полтора года спустя не только государь Николай Александрович с семейством были зверски убиты в Екатеринбурге, в Алексеевском равелине Петропавловской крепости казнили еще восемнадцать князей крови. Воспитавшую Дмитрия и его сестру Марию великую княгиню Эллу, сестру императрицы, сбросили живьем в шахту в Алапаевске, где она умерла в муках.

За участие в убийстве Распутина (хотя Дмитрий клялся своему отцу Павлу Александровичу на иконе и портрете умершей матери, что крови старца на нем нет) указом императора Николая II великий князь Дмитрий Павлович был выслан в Персию в распоряжение генерала Баратова. Это и спасло его от расправы большевиков.

Спустя почти десять лет после того события, находясь в изгнании, потеряв многих из тех, кого он любил, чувствовал ли Дмитрий Павлович свою ответственность? Конечно да. Эта мысль не покидала его никогда и накладывала мрачный отпечаток на его красивое, благородное лицо. Мог ли он вообразить себе, обсуждая с Феликсом план покушения, что всего лишь спустя год они оба, богатейшие люди России, останутся без копейки в кармане и еще будут благодарить Бога, что хотя бы живы.