Кельтская волчица - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 17

Тем временем в покоях княгини Елены Михайловны послышались громкие голоса: сначала слышался только голос доктора де Мотивье, он говорил-по французски, но очень раздраженно. Князь Федор Иванович отвечал скупо, на плохом французском. Но все домашние хорошо знали такое состояние кня-зя — одно из дурнейших расположений духа, когда по обыкновению своему Федор Иванович часами бродил как неприкаянный по дому, ко всему придираясь, во всем находя раздражение, беспрестанно делая вид, что он не понимает, что ему говорят, и он сам также ничего не понимает.

Подобное состояние тихой и озабоченной ворчливости, которую ныне все от княжны Лизы до старой няньки Пелагеи прощали князю про причине сочувствия к несчастиям его, обыкновенно разряжалась неожиданным взрывом бешенства, справляться с которым скоро удавалось только терпеливой княгине Елене Михайловне. Теперь же она лежала больна и от того атмосфера усугубляясь, напоминала положение, в котором все домашние ходят как под заряженным, с взведенным курком ружьем, ожидая неизбежного выстрела. И он грянул. Под выстрел попал доктор Поль де Мотивье.

Разногласия начались, когда доктор принялся осматривать княгиню Елену Михайловну. Федор Иванович присутствовал при том, как впрочем и всегда, внимательно наблюдая как бы легкомысленный французик не позволил себе в обращении с супружницей его бестактности.

Де Мотивье давно уже привык к такому положению вещей, хотя не скрывая, насмехался над ненужными предосторожностями старика. Теперь же состояние Елены Михайловны настолько оказалось плохо, что обычного осмотра, когда доктор скорее угадывал болезнь по рассказу, чем сам пытался распознать ее, де Мотивье показалось недостаточно и он предложил княгине разоблачиться.

Вот тут уж, сочтя предложение француза вызывающе нескромным, Федор Иванович и сорвался. Сначала громкие голоса обоих говорили наперебой, потом дверь в покои второго этажа распахнулась, и на пороге показалась испуганная красивая фигура де Мотивье с его черным хохлом, за ним же сразу появилась фигура Федора Ивановича в колпаке и халате с изуродованным от бешенства лицом и тяжелым подсвечником в руке, которым он и грозил запустить во француза.

— Ты не понимаешь? — кричал князь. — А я понимаю! Ишь, что удумал. При мне, живом еще, женку мою раздевать. Бонапартов шпион треклятый, вон из моего дома! Вон, я говорю, — скинув подсвечник с грохотом вниз, он снова скрылся за дверями, как следует прихлопнув ими для подтверждения своей угрозы.

Негромко ругаясь, де Мотивье сбежал с лестницы, намереваясь немедленно уехать, но увидев у камина мадам де Бодрикур, остановился. Весь его гневный пыл угас.

— Князь не совсем здоров, мадам, — проговорил он, приближаясь и целуя Жюльетте руку, — у него сильный прилив желчи к голове. Не беспокойтесь, скоро он успокоится.

Только де Мотивье произнес последнюю фразу, дверь на втором этаже снова распахнулась, Федор Иванович снова выскочил на лестничную площадку:-И что бы духа твоего здесь не было, — снова прокричал он, тряся кулаком. — Гоните, гоните его… — Федюша, Федюша, да успокойся же ты, — послышался слабый стон Елены Михайловны из спальни, — прийди ко мне.

Услышав зов жены, князь прервал шумные излияния своего бешенства и немного сконфуженный, поспешил к супружнице. Де Мотивье, пожав плечами, опять собрался было откланяться. Но Жюльетта удержала его. Она предложила доктору разделить с ней вечернюю трапезу. Конечно, глядя в дивные черные глаза француженки, — единственного существа, как он был уверен, которое способно понять его, среди всей этой славянской дикости, — месье Поль не смог отказаться.

Ужин затянулся за разговором и за хорошим французским вином — возвращаться в Белозерск по ранней осенней темноте и расхлябанным дождями дорогам не было никакой возможности. Посетив княгиню Елену Михайловну, Жюльетта выговорила у нее для месье Поля разрешение заночевать в усадьбе.

Княжна Лиза, запершись у себя в спальне, ничего не знала о происходящем. Она долго сидела на кровати, не подумав даже о том, чтобы лечь. Оглушенная, потрясенная, она словно плавала под толщей воды. Она пыталась вообразить себе, как месье Поль, такой милый, обходительный, жизнерадостный месье Поль обращается к Жюльетте с соблазняющими словами, даже не представляя себе, с кем истинно он имеет дело.

Он говорит с мадам с такой теплотой во взгляде, с такой нежной ласкающей интонацией, которую Лиза так хорошо знает за ним. Он окутывает женщину — она по прежнему про себя называла Жюльетту женщиной, не находя для нее другого слова, — окутывает ее обаянием, которому трудно не поддаться. Впрочем, красота Жюльетты могла покорить любого и не столь податливого как месье Поль — что ж тут спорить.

Мягкое очарование француженки, сверкание зубов, когда она улыбается робкой, нерешительной, почти детской улыбкой; серьезный взгляд огромных черных глаз; легкомыслие, сочетающееся одновременно с притягательной силой ума. Тысяча самых удивительных черт слились в Жюльетте: ученость, мудрость, ребячество, прямота, хитрость, способность приходить в самое безысходное отчаяние буквально за один миг, и тут же снова, как ни в чем не бывало, смеяться.

И при том грация, невероятная грация — одним словом, все необходимое для того, чтобы заставить мужчину броситься очертя голову в разверзнувшуюся перед ним бездну. Да, в бездну. Куда еще могла бы увлечь Жюльетта за собой?

История с письмами потрясла Лизу. Она убедила ее в невероятных, колдовских способностях мадам де Бодрикур. И потому с опаской оглядываясь вокруг себя, не появится ли вдруг Жюльетта из-за полога ее собственной кровати, как нередко бывало ночью до того, Лиза вытянулась на своей постели, как будто боялась разбить, как хрупкий стеклянный предмет, то состояние внутреннего равновесия, которое ей с таким трудом удалось восстановить в себе.

Когда стемнело, в дверь постучали. Вздрогнув, Лиза не сразу отважилась спросить: — Кто? Оказалось, бабушка Пелагея принесла ей ужин. Подкрепляя силы теплым пирогом с грибами и запивая его молоком с толченым в него шоколадом, Лиза услышала от своей няни рассказ о ссоре папеньки с дохтуром Мотивоном, как называла француза Пелагея на свой лад, и о том, что Жюльетта испросила для Поля разрешение остаться на ночь в усадьбе.

Совсем уж было успокоившись, Лиза опять разволновалась. Оставшись снова одна, она строила догадки, но все они сводились к одной: Жюльетта собирается провести эту ночь вместе с Полем. И едва только в доме все стихло, а бабушка Пелагея улеглась спать на сундуке, Лиза оделась и на цыпочках вышла из своей комнаты.

Не испытывая даже к собственному удивлению никакого страха, она пробралась темными комнатами во двор и направилась к флигелю, занимаемому Жюльеттой де Бодрикур. Спрятавшись за большой камень, Лиза наблюдала за окнами — все они были плотно завешаны шторами и темны.

Тем не менее, Лиза была уверена, что мадам находится в своих покоях не одна. Страх, сомнения безоглядно покинули ее в этот миг — только ревность и обида заставляли действовать, не задумываясь о последствиях.

Прижимаясь к стене, чтобы не попасть в лунный свет, просачивающийся сквозь крупные, дождевые облака, девушка приблизилась к входной двери флигеля и толкнула ее — дверь оказалась заперта. Тогда собравшись с духом, Лиза постучала. Сердце ее замерло.

В комнатах второго этажа вскоре послышалось какое-то движение. Над головой Лизы, слившейся в тени со стеной, спешно открыли окно — кто-то встал на него и прыгнул на землю, подняв столб грязи из лужи.

Едва отряхнув руки, он бросился бежать со всех ног к боковому входу в дом. По очертаниям фигуры беглеца Лиза не сомневалась, что это был месье Поль. Когда же доктор растворился в ночи, Лиза отважившись, постучала в дверь Жюльетты еще раз. Она сама плохо представляла себе, что собирается говорить француженке. Но чувства кипели в ней и удерживать их в себе она уже не имела сил.

На стук изнутри флигеля послышался довольно раздраженный голос Жюльетты: