Кельтская волчица - Дьякова Виктория Борисовна. Страница 36

Однако это вовсе не означало для сына Морригу гибель, вовсе даже наоборот — это означало для него начало новой жизни. Женщина вскоре оказалась беременна и родила сына. Муж же ее заподозрил свою жену в неверности и через несколько дней после рождения ребенка, выкрал его из колыбели и унес из города. Говорили, что он подкинул его каким-то добрым людям, взявшим новорожденного сына Морригу на воспитание. Но сколько богиня ни старалась узнать, кто были те люди и где находится ее сын, в каких временах, в какой стране, так это и не удалось ей. По такой причине в поисках своего сынка Морригу в первую очередь интересуется подкидышами. Когда же она обнаруживает, что найденный молодой человек не ее сын, она в ярости избавляется от него, принося в жертву своему потерянному ребенку. Надо думать именно поэтому она срезает кожу с лица и головы жертвы, помня о том, как уродливо оказалось ее собственное отродье.

— О, боже, — прижав ладони к вискам, Сергия сжала их: — это же что-то невероятное, мессир. Она явилась, чтобы найти в несчастном Арсении свое чадо, а обнаружив, что опять ошиблась, жестоко убила его, совершив жертвоприношение. О, Господи! Ну, хорошо, возможно все это и так, — продолжала она, обратив к Командору покрасневшие от волнения глаза: — а что же Лиза? Старшая дочь Прозоровских, княжна Лиза? Она же не подкидыш, она вполне законно-рожденный ребенок, к тому же женского пола. Что же нужно Морригу от Лизы?

— Определенно я не могу тебе сказать, София, — ответил ей Командор, — но как я уже говорил, Морригу не только дух войны и насилия, она триипостасный дух, и дух обольщения в том числе. В поиске жертвы, она вполне способна переходить из одного состояния в другое и действовать как демон — соблазнитель. Она не погнушается никакой добычей. Известно, что она пыталась развратить самого святого Патрика, когда он был захвачен в плен отрядами шотландцев, бесчинствовавших в Уэльсе. Она погрузила Патрика в тонкий сон и пыталась нашептывать ему соблазнительные речи, но он ушел от нее и оказался в гавани, где сел на купеческий корабль и отплыл в святую Землю.

Морригу увязалась за ним. В восточных землях она нашла себе множество сподвижников, собирая в сонм свергнутых христианством и исламом египетских и сирийский богов и богинь. Как никто она преуспела в плотском искушении рыцарей Христовых и Великий Магистр храмовников повелел изловить Морригу и заключить ее в яшмовый сосуд, запечатав золотой печатью.

Так Морригу просидела без дела лет двести до самого крушения франкских королевств на Востоке. Сосуд, в котором томился плененный дух, оказался в руках одного из сыновей султана Бибарса, захватившего Птолемаиду и замок рыцарей-тамплиеров в ней. Молодой воин из любопытства открыл сосуд и вскоре горько пожалел о том. Морригу снова вырвалась на свободу и своими соблазнами довела до гибели его самого и весь род Бибарса. Потом долго никому не удавалось совладать с ней, Кто только не желал победить Морригу: сэр Галахад и сэр Ланселот пытались бороться с нею. Но все бесполезно. Она только смеялась над их легендарными мечами, совершенно бесполезными против ее хитрости.

Морригу очень любит охоту — как все боги своего царства она и сама принадлежала к покровителям охоты.

При том она отлично управляется не только на стороне охотников, но и на стороне дичи. Именно поэтому она легко перевоплощается во всяких зверей, но самыми любимыми ее образами по-прежнему остаются серый ворон и белая волчица.

На некоторых древних изображениях Морригу предстает с рогами на голове, символизируя таким образом, что она сама часть дикой природы…

— Неужто после рождения христианства, после того как Иисус принял смерть за грехи рода человеческого на кресте, все эти Морригу все еще имеют силу? — вздохнула Сергия, — неужели Крест бессилен против них?

— Крест символизирует победу добра над злом, — проговорил, немного помедлив, Командор, — но если бы зла не существовало вовсе, то никогда не было бы и добра. Кто бы узнал, где оно, это добро, каково оно из себя. Конечно, Морригу и множество, огромное множество иных духов, они существуют. Но с пришествием христианства, они утратили свою прежнюю силу над человеческим воображением. Однако это не значит что они всего лишь превратились в забавное сборище фей и эльфов. Они по-прежнему опасны, они грозят разрушением и смертью. И именно поэтому мы постоянно несем вахту — чтобы бороться с ними и не допускать их до власти над сердцами людей.

— Как же возможно победить Морригу? Как сделать так, чтобы она больше не принесла Прозоровским вреда? Мессир, я пришла, чтобы спросить у Вас совета, — матушка Сергия встала перед Командором, — что мне сделать, чтобы защитить Лизу, чтобы снова защитить свой дом? Когда я уходила, я поставила на всю усадьбу защиту, но теперь, когда я услышала от Вас, мессир, с кем на самом деле, нам пришлось столкнуться, я уже не уверена в ее мощи.

— Совершенно верно, София, — кивнул головой Командор, — твоя защита разрушена. Взгляните сами, моя юная княжна.

Он подвел Сергию к столу, на котором виднелся широкий бархатный короб. Открыв его, Командор достал изнутри круглое медное блюдо, начищенное до зеркального блеска, и положил его перед матушкой Сергией. Подождав, пока блюдо покрылось голубоватым блеском, Командор бросил на его поверхность горсть золотого песка из кожаного мешочка на поясе.

Блюдо вспыхнуло ярким желтым светом. И почти сразу же матушка Сергия увидела широкую кровавую полосу, протянувшуюся сверху вниз, словно прорезавшую его пополам.

Затаив дыхание, она наблюдала, как сквозь золотистые и фиолетовые блики перед ней проступают знакомые очертания Андожской усадьбы. Между деревьев в аллее она различила мужскую фигуру, в которой при приближении легко узнала французского доктора Поля де Мотивье, приехавшего из Белозерска лечить княгиню Елену Михайловну.

Доктор шел не торопясь, шел твердым, ровным шагом, но глаза его были закрыты. Ветви деревьев покачиваясь, скрипели над его головой. Потом Поль протянул одну руку вперед. Создавалось впечатление, будто он идет не сам — кто-то ведет его.

Командор стражи поднял над блюдом сверкающий темный топаз, держа его на толстой золотой цепочке. Раскачиваясь, камень бросал на блюдо красные отблески — они словно высвечивали темные уголки в саду. И вот перед самой фигурой Поля вырисовывалась другая фигура — полностью закрытая черным плащом, глубокий капюшон надвинут на глаза. Именно она вела доктора по аллее — теперь это было совершенно очевидно. Потом таинственная фигура ненадолго снова отступила во мрак. Поль споткнулся, зашатался.

Над ним уже не было видно ни света луны, ни света звезд — сплошная темнота. И только топаз Командора неумолимо освещал все происходящее в усадьбе на покрытом египетском иероглифами блюде.

Вскинув руки, доктор беззвучно упал на траву. Его глаза были широко, страшно раскрыты. Черная фигура появилась во весь рост и наклонилась над ним. Плавным движением она опустила руку, отдающую голубоватым блеском — она растаяла, померцав, во мраке. Когда же фигура снова приподняла ее, в этой увенчанной огромными зубьями когтей руке, напоминающей звериную лапу, блеснул серебристой сталью предмет, похожий на кривой нож.

Поль отчаянно метался по траве, рот его был открыт, но крика его никто не слышал. Фигура снова склонилась над доктором, полностью закрыв его собой…

— Мы должна что-то сделать, мессир! — не выдержав, вскрикнула матушка Сергия, и от резкого звука ее голоса топаз качнулся сильнее, его свет полностью ушел с медного блюда и изображение на нем погасло: — Мы должны что-то сделать, Мазарин, — попросила она Командора. Обратив на нее взор, он ясно увидел, что в темно-голубых глазах Сергии стоят слезы, — Андожа не может быть проклятой всегда. Пожалуйста, я умоляю тебя, — говорила она. — Мы должны спасти его, спасти Андожу…

— Находясь здесь, мы уже не можем его спасти, София, — голос Командора звучит глухо, и он не упрекает свою ученицу за то, что она не проявила должной выдержки, как нередко случалось раньше. Он смотрит на нее — в ее побледневшее красивое лицо, на дрожащие от готовых сорваться рыданий губы. Он многому научил ее за эти годы, но все же Софья осталась такой же, какой он узнал ее в Белозерске в самом начале предыдущего столетия — порывистой, наивной, открытой для сочувствия и готовой безропотно страдать за других.