Вечная ночь - Дашкова Полина Викторовна. Страница 26

– Ну так он и платит за это столько, сколько нам с тобой давно не снилось. И тусовка там соберется самая крутая.

Втроем они вошли в калитку.

– Она больше никогда не придет, – пробормотал певец. – Слушайте, вы полностью исключаете ошибку? Вдруг это другая девочка, просто похожа на Женю? Ну ведь бывает, правда?

– Бывает, – кивнул Соловьев, – но я же вам сказал, ее опознала мать.

– Нина? Она плохо видит! Она носит контактные линзы и без них совершенно слепая! Нет. Я должен сам посмотреть, – он остановился у подъезда, – пока не увижу собственными глазами, не поверю.

– Что ты несешь? – испугался продюсер, открыл дверь и подтолкнул Качалова внутрь. – Зачем тебе смотреть на труп перед концертом? Ты же потеряешь форму, не сможешь петь! Учти, там никакая «фанера» не пройдет, они заранее оговорили это. Магнат платит только за живую музыку.

Качалов ничего не ответил. Кажется, он больше не мог говорить. Он сильно дрожал, у него стучали зубы, как будто температура поднялась до сорока. Пока ехали в лифте, он смотрел в зеркало на себя, как на незнакомого человека. В глазах стояли слезы.

– Она самая талантливая, самая красивая из всех моих детей, – глухо произнес певец, сделав несколько судорожных глотательных движений и немного уняв дрожь усилием воли. – Я всегда хотел, чтобы Женя жила со мной. С ней единственной я мог работать. Вы наверняка видели клип, его постоянно крутят по телевизору. Так вот, она сама все придумала. Представляете? Такая маленькая, и все сама придумала.

В квартире орала музыка, тяжелые раскаты рока, от которых сразу что-то неприятно задергалось в животе. После музыкального проигрыша мужской голос прорычал: «Твое нежное сердце… а-а-ох… твоя гладкая печень… а-ах-х».

В полутемной прихожей возникла женская фигура, тонкая, длинная, в коротком халате. Волосы замотаны чалмой из полотенца, лицо покрыто какой-то зеленоватой зернистой массой.

– Ой! – Девушка отпрянула, убежала.

После вздохов и сопения, усиленных стереосистемой так, что казалось, здесь рядом дышит гигантское чудовище, опять вдарил рок.

– Выключи! – заорал Качалов. – Маринка, мать твою, ты слышишь, выруби его!

Нервно, громко матерясь, он кинулся в комнату, и через минуту стало тихо.

– Она постоянно слушает Вазелина, – объяснил толстяк Соловьеву.

– Кого?

– Вы что, правда Вазелина не знаете? – Продюсер зажег свет в прихожей и удивленно взглянул на Диму.

– Кажется, это певец?

– Да, если так можно выразиться. Певец. Пойдемте в гостиную.

По гулкой металлической лестнице они поднялись наверх и оказались в огромной комнате с полукруглым стеклянным куполом вместо потолка. Бильярд, музыкальная аппаратура, камин, рояль ядовито-розового цвета. Продюсер плюхнулся на диван, скинул ботинки. Зазвонил его мобильный. Потом сразу еще один телефон, вероятно городской. Соловьев услышал, как женский голос внизу закричал:

– Нет! Он сейчас не может говорить! У него дочь убили! Что? Ты откуда звонишь? Ни фига не слышу! Же-ню! Я сказала, Женю! Все, давай!

Звякнула трубка. Легко застучали шаги по лестнице. В гостиную вошла Марина. Лицо она успела умыть, чалму сняла, но осталась все в том же коротком халатике и босиком. Длинные светлые волосы были еще влажными. Она откинула их красивым жестом, уселась на диван, закурила. Она была поразительно похожа на Нину, но моложе лет на десять. Новенькая Барби, в которую только начали играть, бело-розовая, еще не потрепанная.

– Ужас какой, – сказала она, глядя на Соловьева ясными голубыми глазами. – Меня Марина зовут. А вас?

Соловьев представился. Она кивнула и выпустила дым из ноздрей.

– Вы извините, Валера сейчас поднимется.

– Что с ним? – тревожно спросил продюсер.

– Блюет в сортире, – произнесла она чуть слышно и добавила громче, обращаясь уже к Соловьеву: – У него это обычная реакция на стресс. А скажите, пока его нет, как ее убили? Кто?

– Задушили, – Соловьев принужденно кашлянул, – причина смерти – удушение руками. Кто – мы пока не знаем. Когда вы видели Женю в последний раз?

– Задушили? И что, изнасиловали, наверное? Неужели маньяк? Ужас какой! А, вы спросили, когда я видела Женю в последний раз? Дайте вспомнить. – Она нахмурила тонкие высокие брови, поправила волосы, загасила сигарету и тут же закурила следующую.

– Ты видела Женю около двух недель назад на концерте Вазелина в «Нон-стопе», – сказал продюсер, – помнишь, ты рассказывала, она была там с каким-то старикашкой?

Легкая тень пробежала по красивому свежему лицу, уголки губ дернулись, веки затрепетали. То ли Марина вдруг занервничала, испугалась чего-то, то ли просто пыталась сдержать слезы. Тряхнув головой, она мгновенно справилась с собой и заговорила спокойно:

– Ах да! Итальянец. Лет шестьдесят, наверное. Но Валере ни слова, – она прижала палец к губам, – я ей обещала, что не скажу ему.

– Про итальянца? – спросил Соловьев.

– Да нет же! Итальянец как раз нормальный, очень даже симпатичный. Профессор, историк, древним Римом занимается. Говорить нельзя про «Нон-стоп» и про Вазелина. Валерка не разрешает ей шляться по ночным клубам, а с Вазелином они друг друга ненавидят.

– Какие отношения были у нее с этим профессором?

Марина высморкалась в бумажный платок. Кончик носа слегка покраснел. Но глаза ее оставались сухими, ясными. Никаких слез.

– Ну-у, спросите что-нибудь полегче. Я их видела вместе всего один раз, минут десять, не больше. К тому же ночной клуб, полумрак, музыка грохочет. Он по-русски совсем не говорит, только по-английски. Зовут Николо, фамилию не назвал. Мы потом с Женей встретились в туалете, она сказала, он отец какой-то ее подружки, итальянки, с которой она познакомилась прошлым летом, когда ездила в Англию. И попросила не говорить Валере, что я ее видела в «Нон-стопе».

Внизу хлопнула дверь, послышался детский плач. Марина вскочила и бросилась к лестнице.

– Мое солнышко вернулось! А что мы плачем? Ой ты мой сладенький, ну хватит сердиться, иди к мамочке, сейчас будем кушать. Верка, да он же мокрый насквозь, блин!

Высокий женский голос заверещал в ответ что-то невнятное. Плач затих. Опять зазвонил городской телефон. В гостиной появился певец. Бледный, с черными кругами под глазами, пошатываясь, он доплелся до дивана, тяжело рухнул, закрыл глаза. Продюсер бросился к нему.

– Валера, что? Чем помочь? Вот, попей водички. Или, может, крепкого кофе?

– Я в порядке. – Он взял стакан и еле донес его до рта, расплескал половину, так сильно тряслись руки. Глотнул воды, посмотрел на Соловьева и произнес отчетливо, как автомат: – Извините, что заставил ждать. Я готов отвечать на любые ваши вопросы.

– Вы давали Жене деньги?

– Конечно. Она же моя дочь. А почему вы спрашиваете?

– При обыске в квартире, в нескольких тайниках, мы нашли сумму в двадцать тысяч евро.

– Хо-хо, а ты огорчался. – Продюсер присвистнул.

– Двадцать тысяч евро? – Качалов нахмурился. – А при чем здесь Женя?

– Мы нашли их у нее. В плюшевом медведе, за рамкой вашей фотографии, под стельками роликов, в штанах старой куклы.

– Вот зараза!

Это был голос Марины. Она успела неслышно подняться в гостиную и стояла у лестницы, прислонившись к стене.

– Что?! – закричал певец. – Что ты там бормочешь, блин?! Как ты смеешь, о моей дочери?!

– Успокойся, пожалуйста, я, конечно, не о Женечке. Нинка твоя зараза, все прикидывалась бедной сироткой.

– Вы считаете, что это деньги Нины? – спросил Соловьев.

– Ну а чьи? – Качалов нервно хохотнул и дернул себя за нос. – Вы же взрослый, разумный человек. Откуда у ребенка, которому только исполнилось пятнадцать, такие суммы? Конечно, я давал ей, иногда сто, иногда двести долларов в месяц. За клип она заработала полторы тысячи баксов. Слушайте, неужели Нина сказала, что это деньги Жени?

– Нет, – вздохнул Соловьев, – Нина сказала, что это ее деньги.

– Хоть на это совести хватило, – проворчала Марина.