Король пепла - Гэбори Мэтью. Страница 14

Досмотр закончился без дополнительных формальностей. Тумы отстранились, давая ему пройти, и Муцу, с напряженными донельзя нервами, углубился в ствол Алтахумы.

Эти места неизменно завораживали его. Ствол был колодцем, погружавшимся в плоть Хранителя до самого мозга. Узкие коридорчики обозначали пять лестничных площадок, которые нужно было преодолеть, чтобы добраться до основания здания, соединенных друг с другом ступеньками из белого мрамора. В каждом коридорчике находились книжные полки, где располагалась память Хранителя, записанная шейистенами. Склонившись над балюстрадой, Муцу задержался на секунду, чтобы оценить ситуацию.

Обычно в этом уголке всегда кипела деятельность. Жрецы сновали туда-сюда, от одного коридорчика до другого, писцы без устали строчили в священных книгах, а со дна доносились псалмы Алтахумы, определяющие судьбу Анкилы, седьмого города Тарасков.

Теперь же над священным стволом царило тяжелое молчание. В самой глубине, освещенная лампами с закрытыми колпаками, блестела бирюзовая вода, в которой находился овальный мозг Тараска. Он был расположен вертикально в черепе создания и лишь немного выступал над поверхностью воды. Муцу с облегчением вздохнул, заметив медленное биение органа, от которого поверхность волны покрывалась кругами.

Наконец он перевел взгляд на Алтахуму. Его бесплотное тело выступало на уровне пояса в виде продолжения мозга, куда он неуклонно погружался вот уже двадцать долгих лет. От кожи Алтахумы остались лишь лохмотья, которые под действием влажности отслаивались словно кожура. Его кости до такой степени деформировались, что его грудная клетка напоминала латы, избитые невидимыми молотками. Его плечи поникли, а рахитичные руки повисли вдоль тела, будто длинные корни. Его руки оставались незаметными под поверхностью волны. Лицо же было похоже на гнилой фрукт, опухшую плоть, в которой живыми оставались лишь глаза — их вырождение пощадило. Бледно-зеленые, влажные, они выражали тоску и экстаз. Несмотря на невидимые усилия Хранителя поддерживать в нем жизнь, мужчина страдал от каждого вздоха, вырывавшегося из его омертвевших губ.

Муцу еще не знал, стоило ли приносить такие жертвы, чтобы разделить с Хранителем душевную жизнь. Как и все шейистены, Муцу сначала был писцом, обязанностью которого было скрупулезно отмечать малейшие звуки, раздающиеся в колодце. Хрипы, рыдания, вздохи — ничто не должно было ускользнуть от его внимания. Такие бдения рядом с человеческим страданием подтачивали даже самые стойкие характеры. Некоторые впадали в меланхолию, другие оставляли лишь несколько прощальных слов в регистре, прежде чем сгинуть в воде. В этот момент воспоминание о них словно тень витало над собранием, ошеломленным вестью о пробуждении верховного вождя.

Пробуждение…

Алтахума пробуждался после двух столетий гипнотического сна, после состояния транса, необходимого для его выживания возле Хранителя. Только измерение мечты обеспечивало ему необходимое пространство, чтобы не сойти с ума. Таким образом, он жил в измерении, принадлежавшем ему одному, храня тайну двух навеки соединенных душ, которые иногда предвещали судьбу Анкилы.

Муцу положил руку на перила лестницы, ведущей к нижним коридорам, и, ощущая комок в горле, начал спускаться. Шейистены хранили молчание, их взгляды были прикованы к глубинам колодца. Впервые писцы прервали свой труд, чтобы приникнуть к перилам.

Три локтя отделяли поверхность волны от уровня последнего коридорчика. С этого расстояния Муцу совершенно точно различал лицо Алтахумы. До последнего момента он думал, что смятение последних дней могло послужить причиной ошибки коллег. Но этот взгляд не оставлял сомнений. Взгляд верховного вождя не был более устремлен на невидимый горизонт грез. Он смотрел на него.

Муцу с ужасом ощутил, что ноги перестали его слушаться, и вцепился в перила. В течение семи лет он бодрствовал над спящим призраком. Теперь его глаза скрестились со взглядом человека.

Дрожь пробежала по телу верховного вождя. Жилы на его горле затрепетали, и лишь один звук слетел с его губ:

— Прощайте.

Слово похоронным звоном отдалось по всей башне до самой вершины. Его лицо исказила гримаса, и его веки закрылись. Голова покачнулась и вяло упала на грудь.

Муцу цеплялся за перила побелевшими от усилия пальцами.

— Алтахума!

Этот крик вырвался непроизвольно, невзирая на категорический запрет обращаться прямо к верховному вождю. Стоявший рядом с ним старый шейистен с длинными седыми волосами пробормотал:

— Он… он мертв? Этого не может быть! Нужно поднять тревогу в городе… принять меры… предупредить стражу…

Муцу повернулся к нему и бесцеремонно его оттолкнул.

— Мы даже не знаем, мертв ли он! — заскрежетал он зубами.

Он посмотрел вверх и заметил, как сбегаются тумы, глухо стуча сандалиями. Один из шейистенов попытался остановить их, подняв руки, чтобы загородить им проход.

— Нет, вы не имеете права входить! Сюда никогда не входил ни один тум! Это место священно! Будьте хладнокровны!

— Пропусти, — прошептал воин, вставший во главе своих товарищей.

— Вы не пройдете, — настаивал шейистен. — Только через мой труп!

Тумы коротко переглянулись. Иглы, торчавшие из их ладоней, ударили без предупреждения. Первая перерезала горло жреца, вторая пронзила его сердце. Без единой жалобы, без единого жеста он рухнул на пол, истекая кровью.

Муцу перестал следить за драмой, развертывавшейся наверху колодца. Больше ни к чему было думать о правилах и обычаях. Он снял сандалии и свесил одну ногу через перила в пустоту под изумленным взглядом старца.

— Что… что вы делаете?

Муцу его не слушал. Он перелез через перила и, держась на руках, повис, пытаясь принять самое важное решение в своей жизни. Идя на сближение с верховным вождем, он рисковал подвергнуться осуждению города. Однако мысль о том, что этот город может исчезнуть, если не испробовать все возможные средства, превозмогла прочие соображения. Он закрыл глаза и разжал руки.

Шейнстен без труда приземлился на пористой поверхности мозга и, превозмогая отвращение, схватился за руку Алтахумы. Где-то над ним бегали тумы. Его падение около верховного вождя не осталось незамеченным, и воины ускорили шаг, яростно прорубая себе дорогу в рядах шейистенов.

С трудом сохраняя равновесие, он решил обойти вокруг вождя, чтобы проверить, бьется ли еще его сердце. Его ухо коснулось деформированной груди Алтахумы. Едва уловимое биение удерживало в жизни это изуродованное тело.

Возбужденный собственной смелостью и уверенностью, что у него еще есть шанс спасти Алтахуму, Муцу схватил его за плечи.

— Верховный вождь, выслушайте меня, заклинаю вас! Мы здесь ради вас! Скажите, что нам делать, умоляю вас… У вас нет наследника, город приговорен. Алтахума! Услышьте меня, сжальтесь!

— Оставь его! — прорычал один из тумов.

Воины уже достигли последней площадки.

Муцу чувствовал, как под его пальцами рвется и опадает лохмотьями кожа. Один из тумов, в свою очередь, бросился вниз и упал на мозг Тараска. Он уже собирался ударить шейистена, как вдруг какое-то рычание потрясло башню и лишило его равновесия. В то же мгновение тело Алтахумы внезапно вырвалось из рук Муцу, выгнувшись назад под действием неведомой силы. Оно покрылось шрамами, а налившиеся кровью глаза Алтахумы открылись.

Муцу отшатнулся. Стигматы на истерзанном теле Алтахумы множились. Снаружи доносился крик целого города, который перекрывался воплем Тараска, и среди этого оглушительного шума колодец начал трескаться.

Тараск пал под ударами Харонии еще до наступления рассвета. Темные Тропы атаковали город с беспощадной жестокостью. Шайка ждала лишь приказания от своего хозяина, властителя Арнхема, чтобы броситься на добычу.

Когда приказ наконец был дан, десятки черных маслянистых волн одновременно нахлынули на огромного Тараска. Когда Алтахума осознал опасность, обнаружил размеры ловушки и услышал в глубине души вой Хранителя, было слишком поздно.