История полковника Джека - Дефо Даниэль. Страница 10

Тут чиновник и говорит:

— Я поручился мальчику за вознаграждение.

— Но позвольте, — говорит господин, — ведь жулики уже получили двенадцать фунтов десять шиллингов, пусть считают это частью тридцати фунтов.

По мне, и на это можно было согласиться без разговоров, но чиновник держал мою сторону.

— Нет, — сказал он, — вы уже знали, что двенадцать фунтов десять шиллингов получены, когда назначили за остальные векселя тридцать фунтов, объявили это через глашатого и вывесили объявление на двери таможни, и я обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов.

Они долго спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся. Но они наконец сторговались, и чиновник дал мне двадцать пять фунтов золотыми гинеями; а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на моей ладони, спросил меня, все ли верно, а я сказал, что не знаю, но, должно быть, верно.

— Как, — говорит он, — разве ты сам не можешь пересчитать?

Я сказал, что не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не умею их считать.

— Да что ты, — говорит он, — неужели ты не знаешь, что это гинеи?

— Знаю, — говорю я, — только не знаю, сколько это — гинея.

— Вот так так, — говорит он, — а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно?

— Потому, — ответил я, — что я верил, вы меня не обманете.

— Бедное дитя! — говорит он. — Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты?

— Я бедный бродяжка, — ответил я и заплакал.

— Я спрашиваю, как тебя зовут, — говорит он. — Ах да, я и забыл, — говорит он, — я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать.

— Меня зовут Джек, — сказал я.

— Ну, а фамилия у тебя есть? — спрашивает он.

— А что это такое? — спрашиваю я.

— Ну, есть у тебя еще какое-нибудь имя, кроме Джека? — говорит он.

— Да, — говорю я, — меня все зовут Полковник Джек.

— А другого имени у тебя нет?

— Нет, — говорю я.

— Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком?

— Мне сказали, что моего отца звали Полковником.

— А твои отец с матерью живы? — спрашивает он.

— Нет, — говорю я, — отец мой умер.

— А где же твоя мать? — спрашивает он.

— Матери у меня никогда не было, — отвечаю я.

Тут он рассмеялся.

— Как же так, — говорит он, — а кто же у тебя был тогда, если не мать?

— Кормилица, — ответил я, — но она не была мне матерью.

— Ну вот что, — говорит он тому господину, — могу побиться об заклад, что не этот мальчик украл ваши бумаги.

— Честное слово, сэр, я их не крал, — сказал я и опять заплакал.

— Не надо, не надо, малыш, — сказал он. — Мы и не думаем, что это ты. Он мальчик смышленый, — говорит он господину, — но слишком невежественный и доверчивый, просто жалость берет, что некому присмотреть за ним и помочь. Давайте-ка потолкуем с ним еще немного.

И они сели, стали пить вино и меня угостили, а потом чиновник опять стал задавать мне вопросы.

— Ну, — сказал он, — а что ты, собственно, собираешься делать с этими деньгами, которые ты получил?

— Еще не знаю, — ответил я.

— А куда ты их положишь? — спрашивает он.

— В карман, — отвечаю я.

— В карман? — спрашивает он. — А карман у тебя целый? Ты не потеряешь их?

— Нет, — говорю я, — у меня карман целый.

— А куда ты их денешь, когда придешь домой?

— У меня нет дома, — ответил я и опять заплакал.

— Бедняга! — воскликнул он. — А чем же ты вообще пробавляешься?

— Хожу по поручениям, — говорю я, — для тех, кто живет на Розмэри-Лейн.

— А где же ты спишь ночью?

— Ночью я сплю на стекольном заводе, — сказал я.

— Спишь на стекольном заводе? Разве там есть кровати? — спросил он.

— А я на кровати никогда и не спал, — сказал я.

— На чем же ты тогда спишь там, на стекольном заводе? — спрашивает он.

— На земле, — отвечаю я, — когда на соломе, когда в теплой золе.

Тут господин, у которого украли бумаги, сказал:

— Слушаешь это бедное дитя и плакать хочется над злосчастиями человечества, а мы еще ропщем на свою судьбу, у меня даже слезы на глаза навернулись.

— И у меня тоже, — сказал господин чиновник.

— Послушай-ка, Джек, — говорит он, — а разве тебе не дают денег, посылая с поручениями?

— Мне дают есть, — ответил я, — а это куда лучше.

— А как же ты обходишься с одеждой? — спрашивает он.

— Иногда мне дарят старые вещи, когда лишние, — говорю я.

— У тебя и рубашки-то никогда небось не было, а? — говорит он.

— Рубашки? Нет, как умерла моя кормилица, не было.

— А когда она умерла? — спрашивает он.

— Весной будет шесть зим, — ответил я.

— Сколько же тебе лет? — спрашивает он.

— Не знаю, — говорю я.

— Ну ладно, — говорит чиновник, — а теперь, когда у тебя завелись деньги, купишь ты себе одежонку, потратишься на рубашку?

— Конечно, — говорю я, — я и собираюсь купить себе какую-нибудь одежку.

— А что сделаешь с остальными деньгами?

— Не знаю, — сказал я и заплакал.

— Отчего же ты плачешь, Джек? — говорит он.

— Я боюсь, — говорю я, продолжая плакать.

— Чего боишься?

— А если они узнают, что у меня есть деньги…

— Ну и что тогда?

— Тогда мне больше нельзя будет спать в теплой золе на стекольном заводе, не то они у меня их отнимут.

— А зачем же тебе теперь спать там?

И тут господа заговорили между собой о том, что волнение и заботы чаще всего посещают тех, у кого есть деньги, и это вполне естественно.

— Уверяю вас, — сказал таможенный чиновник, — пока у этого бедного мальчика не было денег, он проводил ночи на стекольном заводе и спал на соломе или на теплой золе самым крепким и сладким сном; а теперь, когда у него завелись деньги, забота о том, как бы их сохранить, вызывает слезы на его глазах и вселяет страх в сердце.

Они задали мне еще очень много вопросов, на которые я отвечал по-детски, как умел, но в то же время стараясь угодить им; наконец, я ушел от них с тяжело набитым карманом, но, даю вам слово, совсем не с легким сердцем, потому как меня пугало мое богатство, я просто-таки не знал, куда с ним деваться. Однако я ушел и бродил какое-то время, не ведая, что же мне теперь делать; проблуждав так часа два или около того, я вернулся и сел у дверей дома господина чиновника; я сидел там, и слезы лились из моих глаз ручьями, пока не иссякли, но я не решался постучать в дверь.

Правда, сидел я там, кажется, не очень долго, потому что кто-то из домочадцев заметил меня; вышла служанка, она заговорила со мной, но я ничего не мог ей ответить, а продолжал плакать; наконец, мой плач донесся до ушей чиновника (купец к тому времени уже ушел), он позвал меня в дом и спросил, почему я все еще здесь.

Я объяснил ему, что я не все время был здесь, я долго бродил и снова вернулся.

— Отчего же, — говорит он, — ты вернулся?

— Не знаю, — говорю я.

— А из-за чего ты так плачешь, — говорит он, — надеюсь, ты не потерял свои деньги?

— Нет, — сказал я, — я еще не потерял их, но боюсь, что скоро потеряю.

— Из-за этого ты и плачешь? — спрашивает он.

Я ответил, что да, потому что знаю, что не сумею сберечь их, они их у меня все равно выманят, а то и убьют, чтобы завладеть ими.

— Кто это они? — спрашивает он. — С какой шайкой ты связан?

Я сказал, что все это мальчишки, но мальчишки испорченные, воры и карманники, такие, сказал я, как тот, что украл бумажник с векселями, отчаянная банда, с которой я не хочу водиться.

— Да-а, Джек, — говорит он, — так чем же тебе помочь? Может, ты доверишь деньги мне, хочешь, я сберегу их для тебя?

— Да, — сказал я с радостью, — если только можно.

— Ну что же, — говорит он, — давай их мне и, пока они у меня, ты можешь быть спокоен, а когда захочешь, я верну их по-честному, с процентами. Я дам тебе на них расписку, если ты ее и потеряешь, — добавил он, — или кто-нибудь ее у тебя отнимет, неважно, никто, кроме тебя, не получит из них ни гроша.