Афганская бессонница - Костин Сергей. Страница 12

Это раз. Вторая проблема — язык. Это была настоящая катастрофа! Почему мне не пришло в голову, что без переводчика в Афганистане все мои действия будут в сто раз сложнее? Я знаю почему: я все-таки говорю на шести разных языках, и этого мне хватало, в какой бы стране я ни оказался. Самонадеянность и беспечность! Но почему это не пришло в голову Эсквайру? Возможно, объяснение очень простое — по той же причине. Конечно же, вместо бесполезного и для съемок, и для моих заданий Димыча мне в напарники должны были дать нашего сотрудника. Человека, знающего Афганистан, возможно даже, тоже повоевавшего здесь, прошедшего специальную подготовку и, главное, говорящего хотя бы на дари, но лучше также и на пушту. Без языка я был как без рук.

Ну вот простой пример. Мы выгрузили вещи в гостевом доме, взяли камеру и вышли в город. Похоже, европейцев здесь не видели уже годы. Прохожие застывали на месте, не стесняясь, выпучивали на нас глаза и провожали взглядом, пока мы не оказывались к ним спиной. Хотя, возможно, и дальше, пока мы не исчезали из виду — мы не оборачивались. Стоявшие у порога своих домов кому-то кричали во двор, и на улицу посмотреть на диковину выбегали и дети — обоих полов, и взрослые — разумеется, только мужчины.

Это был праздник, наш приезд! Подкрепляя это впечатление, по улице время от времени проезжали конные пролетки с бубенцами, весело украшенные красными бумажными розами. Все было в цветах: край закрывавшего колени пассажиров кожаного верха, оглобли, хомут, а над головой лошади покачивался в такт цоканью копыт панаш с золотой звездой.

Мы прошли квартал в сторону центра и оказались на большой улице, где была пара магазинчиков, сколоченных из фанеры с кусками целлофана вместо дверей. Колонны поставленных друг на друга консервных банок разных форм и размеров, горка апельсинов, еще одна — яблок, сплошь покрытых коричневыми пятнами, то ли от мороза, то ли от долгого лежания. Рядом работал лудильщик, латавший чайник с длинным, причудливо изогнутым носиком. Еще чуть дальше совсем молоденький подмастерье чеканил точно такой же новый чайник. А вокруг стояла праздная толпа мужчин и ребятишек. Знаете, что первое бросается в глаза в Афганистане? Обувь. Вокруг нас все люди без исключения носили галоши на босу ногу.

Увидев, что мы начали снимать, толпа стала плотнее. Каждый старался обратить на себя внимание и попасть в кадр. Дети, гримасничая, высовывая язык, растопыривая пальцы, подпрыгивали, чтобы оказаться перед объективом. Взрослые заходили с флангов. А я не мог сказать им самой простой вещи. Например, «пожалуйста». В смысле, пожалуйста, не мешайте!

Я попытался разговаривать с толпой на смеси русского и английского, надеясь больше на язык жестов и интонации.

— Друзья! Ну, друзья мои! Зачем вы сюда лезете? Вы, вы, я вас имею в виду! Вы же видите, мы работаем. Нет-нет, а вы как раз не уходите! — Это был роскошный старик с седой бородой и винтовкой за плечом, с которой его дед в прошлом веке воевал с англичанами. — Сидите, как сидели! И винтовку свою поставьте, как она была. Да-да, вот так! Ну а ты-то зачем сюда прилез? Друг мой! — Я, свято веря в язык интонаций и жестов, старался быть максимально вежливым. — Дедушка просто сидит и курит. А ты-то зачем нам нужен — чтобы ковырять в носу и глазеть в камеру?

Все было бесполезно! Едва я расчищал узкий сегмент перед объективом и заходил за оператора, чтобы не попасть в кадр самому, свободное пространство в считаные секунды захватывалось людьми. Так в заросшем пруду ряска тут же затягивает круг воды от брошенного камня. Я призывно посмотрел на Димыча.

— Ты хоть знаешь пару ключевых слов, чтобы прекратить этот цирк? Типа, разойдитесь, дайте нам работать.

Но Димыч, с тех самых пор, как мы чуть не грохнулись с вертолетом, как-то притих.

— Я слов не так много знаю. А те, которые знаю, контакт с населением наладить не помогут.

Нужен был переводчик. С его помощью я составлю себе словарик самых необходимых слов, штук пятьдесят. Я пожалел, что не позаботился об этом в Москве или в Душанбе. Надо ли уточнять, что, несмотря на обещание легкомысленного контрразведчика Фарука, вечером никто так и не появился?

Попросить помочь нам Малека? Ну, того хирурга, который летел с нами в вертолете? Он сказал, что живет на территории городской больницы. Русский у него великолепный. Но будет ли у него время, чтобы заниматься не больными, а нами? Конечно же, нет.

Новая мысль опять заставила меня поискать более удобное положение на твердой лежанке. Но даже если у нас появится переводчик, как это поможет мне связаться с пленным пакистанским офицером и найти «Слезу дракона»? Я впервые понял, насколько языки все-таки облегчают существование. Впервые в жизни я оказался беспомощным, немым, глухим, со связанными руками и ногами. И, самое ужасное, переводчик был для меня одновременно необходимостью и помехой. В одной ситуации я не мог ничего сделать без него, а в другой — я ничего не мог сделать при нем.

В следующее мгновение я реально подскочил на своем матрасе. За окном, безо всякого предупреждения, в мощном громкоговорителе раздался голос муэдзина: «Аллаху акбар!» Я часто бываю в мусульманских странах, и это удовольствие от соседства с мечетью — а где их нет? — мне хорошо знакомо. Хотя мы и слышали вчера призыв на вечернюю молитву, такой же, по громкоговорителю, подобного эффекта я все равно не ожидал. В стране, где нет электричества и дома освещаются с помощью движков, муэдзин должен был бы петь не с кассеты, а поднявшись на верхушку минарета, живым голосом, на худой конец, в рупор. Я посмотрел на окна — за ними уже начало сереть.

— Аллаху акбар!

Призыв к молитве продолжался, и мои бойцы проснулись.

— А-а-а-а, — зевая, протянул Илья. Он вытащил из-под одеяла руки с задравшимися рукавами куртки и тут же спрятал их обратно. — Е-мое, ну и колотун!

Я с радостью сел на матрасе. За всю ночь мне не удалось сомкнуть глаз ни на миг. Но вот она закончилась, и все, что угодно, было лучше, чем эти ворочания в промерзшей постели.

В комнате вспыхнул свет — в гостинице включили движок, чтобы люди могли заправиться в последний раз перед длинным днем поста.

Из-под груды верхней одежды, которую, укладываясь, он предусмотрительно забросил на себя, выбирался Димыч.

— Паш, а ты вот это используешь в передаче? Ну, муэдзина?

— Наверное! Да, неплохо это будет потом записать, только с самого начала.

Я представил себе, как призыв к молитве будил во время войны тысячи русских. Да не только во время войны! И до вторжения сотни специалистов просыпались под эти звуки в таких вот маленьких городках, где гарнизонов не было, а местная власть была представлена едва ли десятком чиновников. А в этом «Аллаху акбар!» было напоминание о том, что они оказались в мире, таком же чужом и таком же враждебном, как подземный или подводный. Вечерняя молитва говорила им, как и нам вчера, что наступала ночь, во время которой все может произойти. Утренняя напоминала, что, хотя они по-прежнему живы, начинается день, еще один день в стране, в которую они приехали напрасно. Ну, по крайней мере, такие у меня были мысли в связи с этим.

Но, похоже, интуиция меня не обманывала.

— Ты действительно думаешь, что твою передачу покажут и по нашему телевидению? — спросил Димыч.

— Я надеюсь.

— Это хорошо! Сколько наших прошло через Афганистан? Больше миллиона? Тогда, когда они услышат это, — песнь муэдзина за окнами продолжалась, — у миллиона человек сожмет яйца.

Я посмотрел на него. Димыч кивнул и добавил:

— Как у меня яйца сжало, когда мы вылезли из вертолета. И до сих пор не разжимает.

Ночь вторая

Знаете, почему еще мне жалко расставаться со своей тайной жизнью? Ну, почему я не воспользовался случаем, когда Эсквайр был готов отпустить меня на свободу? Во время операций, каждая из которых, по сути дела, вопрос жизни и смерти — не для тебя, так для кого-то другого — ты приобретаешь совсем другой человеческий опыт. В обычной жизни, как на ярком солнце, ты постоянно щуришься и всего не замечаешь. Ты начинаешь видеть людей, когда вас накрывает тенью крыло смерти. Для Димыча это была та, давняя тень смерти, которая пару лет повитала над ним и отпустила. Но достаточно было ему вернуться в Афганистан, как она накрыла его вновь. Это была психодрама, и я стал ее свидетелем. Димыч был не в состоянии держать свои переживания внутри себя.