Смерть белой мыши - Костин Сергей. Страница 28

— А почему бы вам не продолжать жить там одному?

Я уже давно не был мальчишкой.

— Потому что мы с Джессикой решили жить вместе, — сказал я, высвобождая руку.

— Скорее!

Профессор ринулся под мигающий светофор, чтобы успеть пересечь Парк-авеню. Мне пришлось бегом последовать за ним.

— Вы хотите жениться на моей дочери? — продолжил допрос профессор Фергюсон, оказавшись в безопасности на тротуаре.

— Если вы не против.

Я сказал это в шутку, но его реакция оказалась вполне серьезной.

— Вы прекрасно знаете, что я против.

— Я могу узнать, почему?

— Почему-почему? Против!

— Вы ведь не хотите вдаваться в подробности не потому, что боитесь меня обидеть. Давайте выкладывайте! Я хочу быть уверенным, что вы сами это знаете.

Ответного наступления Какаду не ожидал.

— Давайте я скажу, какого мужа я хотел бы для своей дочери, и вы мне скажете, отвечаете вы этому образу или нет? Идет?

— Ну, если вы по-другому объяснить не сумеете…

— Это должен быть человек нашего круга, — начал профессор. — Из хорошей традиционной американской семьи. Выпускник престижного университета. Работающий в крупной фирме, в которой человек старательный и способный быстро сделает карьеру. Моя-то дочь принесет все это с собой в тот брак, который будет ее достоин.

Я не собирался слагать оружие.

— Если не ошибаюсь, лет пятьдесят назад вас как жениха могли бы отвергнуть по тем же критериям. Ирландец, в Америке без году неделя. Католик, как итальяшки или полячишки. Я, кстати, католик.

— Но на этом сходство и заканчивается.

Ну, хорошо!

— Скажите, профессор, Джессика — ваша родная дочь?

По опешившему виду Какаду я понял, что перехватил инициативу.

— Как вы можете такое спрашивать? Разумеется, родная. И единственная.

— Знаете, чего бы я как отец мог желать для своей родной и единственной дочери?

— Того же самого, уверяю вас, — пробурчал профессор.

— Нет! Я бы хотел, чтобы она встретила человека, с которым захотела бы прожить всю свою жизнь, с которым хотела бы иметь детей. И тогда не важно, кто он, откуда и чем занимается.

Мы пришли: угол Парк-авеню и 80-й.

— Мы пришли, — сказал я. Какаду все равно так и не нашел, что сказать.

— Я не пойду с вами смотреть квартиру, — сказал он. — Давайте договорим здесь. Вы знаете, чем отличается отец от мужа?

— Хм… Муж может быть другим, а отец — нет. Как говорил ваш любимый Джойс, родители — это необходимое зло.

— Неправильно. При чем здесь Джойс? — Какаду было потерял равновесие, но тут же вновь обрел его. — То есть, по сути, правильно. Отца не выбирают, а мужа — да. И выбирает его тот, кто опытнее, у кого глаза не затуманены романтической дымкой. Тот, кто уже знает жизнь.

— Как, например, вы?

— Да.

— Или мать Джессики?

Какаду притворно застонал.

— Женщина скорее способна сделать для своей дочери правильный выбор, — продолжал наступление я. — Мы же с вами, как я понимаю, традиционной ориентации, нам не оценить тех критериев.

— Охмурить двух женщин ничуть не сложнее, чем охмурить одну, — заявил мой оппонент.

— А вы бы возражали, если бы я захотел жениться на Пэгги?

Этого профессор не ожидал.

— Я серьезно вас спрашиваю! Я люблю Пэгги так же сильно, как Джессику, хотя и по-другому. Вы разрешаете мне жениться на Пэгги?

Какаду чувствовал, что этот вопрос для меня — не просто аргумент в споре. Я действительно был бы счастлив жить дальше рядом с матерью Джессики. Про секс не могу сказать определенно, хотя Пэгги выглядела очень молодо и привлекательность отнюдь не потеряла. По родству душ — точно! Да и что скрывать, как женщина она мне тоже очень нравилась.

— Вы же сейчас не серьезно говорите? — начал сопротивляться Какаду.

— А вам-то что? Вы в разводе, живете с молодой женой. Почему Пэгги не может сделать то же самое?

— Ну… Потому что это неприлично!

— Неприлично выйти замуж за человека, который на девять лет моложе? У вас с Линдой какая разница в возрасте?

Вопрос был риторическим — лет двадцать пять.

— Ну, знаете… Если выбирать между этими двумя вариантами, я бы предпочел, чтобы вы реализовали свои, не знаю уж какие, планы с Пэгги, чем с Джессикой. Она бы вас скорее раскусила.

Я протянул ему руку:

— Профессор Фергюсон, я благодарю вас за совет. Я обещаю вам поразмыслить над всем этим. А сейчас извините, меня ждут наверху.

Какаду руку не принял, а, обняв меня, прижал к себе как-то боком.

— Вот она, горячая латинская кровь! Пойдемте смотреть квартиру. Какой этаж?

Нет, не уйдет этот вампир, пока не насосется моей крови!

Квартиру на седьмом этаже сдавал владелец — бледный, едва переставляющий ноги старик с тяжелыми темными мешками под глазами. Его звали, как множество людей в самых разных странах мира, мистер Гордон. Уступая уговорам детей, он собирался переселяться в дом престарелых. Они с женой, умершей два месяца назад, прожили в этой квартире пятьдесят пять лет. Теперь ему уже было трудно управляться в ней одному, но он не хотел сдавать ее через риэлторов, кому попало. Более того, мистер Гордон собирался забрать личные вещи, но оставить здесь мебель, которую все равно девать было некуда. И опять же, он хотел, чтобы за их с Ребеккой столом сидели, а на их с Ребеккой кровати спали симпатичные, приятные ему люди. Все это он успел рассказать мне накануне по телефону минут за двадцать неторопливого, с трудом рождающего фразы старческого разговора.

Мистер Гордон сунул мне в ладонь вялую, едва ответившую на пожатие руку и вопросительно посмотрел на моего спутника.

— Это профессор Фергюсон, отец моей невесты, — представил его я. Я не собирался сдавать позиции.

— Ну, пока еще ничего не решено, — пробормотал отказывающийся капитулировать Какаду.

Старик его не слышал. Он повернулся и, сделав нам приглашающий жест рукой, шаркающей походкой пошел внутрь квартиры. Это был чудесный, теплый, живой дом, с картинами и фотографиями на стенах, с электрическим камином, несколькими консолями с вазочками и статуэтками, с тяжелой скатертью на круглом обеденном столе под абажуром «тиффани», с небольшими восточными ковриками, разбросанными по начищенному паркетному полу. Картины — не репродукции и не копии — были, разумеется, не кисти известных художников, но не банальные и подобранные со вкусом. С фотографий — а я не переставал задавать мистеру Гордону вопросы по поводу различных предметов — смотрели его бородатый житомирский дед-булочник в белом фартуке, его мать в окружении своих одиннадцати детей, отец Ребекки в военной форме, воевавший в Первую мировую в русской армии, но чаще всего его жена. Одна, в шляпках и без, в обнимку с ним, в бассейне с их двумя дочерьми — жизнерадостная брюнетка с крупными чертами лица и пышными волосами.

Из гостиной мы прошли на кухню, потом в ванную. Еще одна дверь вела в спальню, большую часть которой занимала массивная деревянная кровать под балдахином.

— Бекки хотела, чтобы у нас была кровать с балдахином, — с извиняющейся улыбкой сказал старик. — Как у ее родителей.

Волоча ноги, он вернулся в гостиную и уселся в кресло-качалку из темно-коричневого, местами стертого до белизны, дерева. Он уже был без сил.

— Что скажете? — тихим бесцветным голосом спросил он.

Запрошенная цена была для меня высоковата, но торговаться ни сейчас, при Какаду, ни без него я не хотел. Мне не терпелось поселиться с Джессикой в этой напитанной человеческим теплом квартире, чтобы не дать ей остыть.

— Если вы согласны, я больше ничего не буду искать, — сказал я.

— Вы извините, вы сами очень славный, но мне бы хотелось все же посмотреть на вашу невесту, — смущаясь, попросил старик.

— Конечно. Джессика сейчас в Бостоне, но она приедет на выходные. Я в любом случае не могу снять квартиру, не убедившись, что и ей она нравится.

И тут в разговор вступил Какаду, за все это время не проронивший ни слова.

— И сколько стоит такая квартирка? — довольно развязно осведомился он.