Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андреев Андрей Юрьевич. Страница 39

Это же принципиальное признание того, что академия-университет должна быть создана, вошло и в общественную мысль рубежа 1670—80-х гг., к которой относятся два сочинения, посвященных вопросам высшего образования. Одно из них ставит вопрос: «Учитися ли нам полезнее грамматики, риторики, философии и феологии, и стихотворному художеству, и оттуду познавать божественная писания, или не учася сим хитростем, в простоте богу угождати и от чтения разум писаний познавати?». Вряд ли стоит повторять, что первая часть вопроса описывает программу Академии от classes inferiores к classes superiores. Ответ, который дает автор трактата, – сугубо положительный: «Неучение – тьма, ослепляющая умныя очи… Учение же – ясная луча есть, ею же невежества тьма разрушается и естественныя человеческого разума очеса просвещаются, и есть велие благо». Второй вопрос трактата посвящен языку, на котором учиться «нам, славяном, потребнее и полезнше» – на греческом или на латинском, и здесь автор выступает сторонником обучения по-гречески, ссылаясь на положительный опыт западнорусских «греко-славянских» школ («того ради напечаташася во Львове граде грамматики грекославянския») и объясняя, что «язык греческий честен, и велик, и богословие могущ объяти не заимствуя языка латинскаго; язык же латинский без греческаго ничто не могущ высоких разумений», «скуден и убог по себе самому» и «далече от истины в богословии отведет». [369]

Другое сочинение тех же лет озаглавлено «Довод вкратце яко учение и язык еллиногреческий наипаче нужно потребный нежели латинский язык и учение, и чем ползует словенскому народу». Несмотря на эту объявленную позицию, его автор менее категоричен по отношению к латинскому языку – он просто констатирует, что «великая есть антипатия древняя между народа русскаго и латинскаго… и что-нибудь происходит от латинов хотя и доброе, однако же подозрительное и неприятное», а поэтому рекомендует учить его после греческого, а не перед ним. Главное же, чем замечателен трактат, – автор демонстрирует познания о существующих европейских университетах, ссылаясь на авторитет тех из них, где учат греческий язык вместе с латинским: Падуя, Париж, Лейден, Прага, Рим. Несколько наивно автор представляет эти университеты-академии как прямое продолжение античных высших школ, полагая, что ныне «академии древние греческие во многих странах, и греческий язык является в немецком и французском языке», однако в нынешней Греции академии нет, хотя и есть в Константинополе «школа великая, в которой всякими свободными учениями научатся довольно». Таким образом, по мысли автора, античная Греция послужила источником «всех свободных учений», которые разошлись по миру и которые теперь можно почерпнуть и у латинян, притом именно древнегреческие учебники лежат в основе изучения «арифметики, геометрии, диалектики», и даже «во учение законов, и в дохтурстве, и иных учениях написаны». [370]

Таким образом, изложенное выше убедительно доказывает, что в 1680-х гг. идея основания православного университета по европейскому образцу уже вошла в русское общество и поддерживалась властью, а споры касались лишь того, кто возглавит его создание. В частности, нет никаких оснований предполагать (как это делает А. П. Богданов [371]), что «грекофильствующий» патриарх Иоаким был противником создания Академии: в подготовленном к концу 1681 г. тексте «Привилегии» присутствовало и его благословение, и разрешение на передачу в собственность Академии ряда монастырей; кроме того, и «чин» (т. е. Устав) Академии должен был составляться при участии патриарха, и обучение в ней с самого начала предусматривалось на всех трех языках – греческом, латинском и славянском, как это утверждается в преамбуле «Привилегии» со ссылкой на грамоту восточных патриархов Паисия и Макария. Если открытие Академии и откладывалось, то, возможно, именно из-за нехватки учителей греческого языка, а поскольку сам Сильвестр Медведев его преподавать не мог, патриарх Иоаким с одобрения царя обратился за ними на православный Восток. Об этом свидетельствует более поздняя (1693 г.) грамота иерусалимского патриарха Досифея, в которой тот упоминал о поступившей к нему от Иоакима просьбе, составленной в 1681 или 1682 г., чтобы «сыскать и прислать бы какова учителя еллинскаго языка, яко есть о том и воля иже во блаженной кончине бывшаго приснопамятнаго самодержца государя Федора Алексеевича» [372]. В ответ на эту просьбу в июне 1683 г. из Константинополя выехали братья Лихуды и, проделав долгий и трудный путь, в начале марта 1685 г. оказались в Москве.

Однако их прибытие не приблизило открытие Академии, а, напротив, привело к обострению конфликтов: как уже упоминалось, Сильвестр Медведев увидел в них опасных конкурентов и начал борьбу, не останавливаясь даже перед угрозами насилия.

Действительно, братья Иоанн (в иночестве Иоанникий) и Спиридон (в иночестве Софроний) Лихуды, уроженцы острова Кефалонии, учившиеся философии и богословию сначала в Венеции, затем в Падуанском университете, обладали всеми необходимыми знаниями для преподавания высших наук в Москве. [373] Превосходную аттестацию им как православным «дидаскалам» давала грамота, полученная при отъезде из Константинополя от трех восточных патриархов: константинопольского Дионисия, александрийского Парфения и иерусалимского Досифея, а также нескольких членов Святейшего Синода Вселенского патриархата. [374] В Москве для жительства им определили Богоявленский монастырь, куда 1 июля 1685 г. на учебу к Лихудам с Печатного двора прибыли семь лучших воспитанников иеромонаха Тимофея. Осенью того же года за три месяца в Богоявленском монастыре было выстроено деревянное здание для школы Лихудов, учеников которых к декабрю насчитывалось уже 28 человек. [375]

Появление у Лихудов во второй половине 1685 г. собственных учеников и школьного здания означало, что их деятельность (вследствие противоборства, оказанного Медведвым) обособлялась от планов создания Академии, поскольку одновременно, в июне 1685 г. патриарх Иоаким «ходил в Спасов монастырь для досмотру места, где строить каменные палаты для учеников греческого книжного писания». [376] Настоятелем же «Спасова», т. е. Заиконоспасского монастыря оставался Сильвестр Медведев, и, значит, патриарх адресовался к нему, принимая решение о постройке каменного здания Академии, а следовательно, подготовка к воплощению в жизнь «Привилегии» в этот момент продолжалась, хотя нам и неизвестна непосредственная реакция царевны Софьи на переданный ей документ.

Об этом же косвенным образом свидетельствовало то, что в сводчатом зале, предназначенном для публичных актов и диспутов, был помещен портрет царя Федора Алексеевича [377] – т. е. именно покойный царь должен был почитаться в качестве основателя Академии, как об этом и было записано в тексте «Привилегии». Поэтому несомненно, что планирование академического здания в 1685 г. происходило с участием Медведева и он в это время продолжал надеяться на утверждение Софьей своего проекта. В организации работ по возведению огромного для своего времени трехэтажного корпуса Академии с галереями и звонницей принимал участие глава правительства царевны Софьи, князь В. В. Голицын, [378] что еще раз, в полном соответствии с духом «Привилегии», подчеркивало государственный характер этого дела. Тогда же Сильвестр Медведев поспешил закрепить заслугу Федора Алексеевича как создателя Московской Академии в надписи на портрете у гробницы царя в Архангельском соборе Кремля. [379]