1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой - Бугров Виталий Иванович. Страница 38

А вот - Олдос Хаксли, английский писатель, несомненно многое почерпнувший у Замятина. В его романе нам предстает довольно миролюбивый, "спокойный" вариант регламентированного кастового общества. Умиротворенное, прямо-таки распираемое от всеобщего счастья, сытости и довольства сообщество "рожденных в пробирке", для которых слова "отец" и "мать" звучат как неприличные ругательства (или, в лучшем случае, сугубо научные термины). "Общность, Одинаковость, Стабильность" - таков девиз Мирового Государства, благоденствующего на 632-м году Эры Форда (летосчисление ведется от 1908 года, когда была выпущена первая модель легкового автомобиля, предназначенного для массового производства). Что наиболее характерно для этого мира? "Оптимальный состав народонаселения, - поясняет Мустафа Монд, один из десяти Главноуправителей, - смоделирован нами с айсберга, у которого восемь девятых массы под водой..." Наверху - привилегированные альфы, способные в определенных пределах к свободному выбору и самостоятельным решениям. Ниже - беты, гаммы, дельты, эпсилоны, которые, однако ж, ничуть не несчастней тех, кто наверху, потому что труд их не тяжел, детски прост, не перегружает ни головы, ни мышц, а в награду - наркотик "сома", игры, беззапретное совокупление (каждый принадлежит всем!), "ощущалки" - чего еще и желать им? Широчайшее использование химических и лучевых воздействий на зародыши дополняется гипнопедией - именно она помогает сверхуспешно манипулировать общественным сознанием. "Дети-альфы ходят в сером. У альф работа гораздо трудней, чем у нас, потому что альфы страшно умные. Прямо чудесно, что я бета, что у нас работа легче. И мы гораздо лучше гамм и дельт. Гаммы глупые. Они ходят в зеленом, а дельты в хаки. Нет, нет, не хочу я играть с детьми-дельтами. А эпсилоны еще хуже. Они вовсе глупые, ни читать, ни писать не умеют. Да еще ходят в черном, а это такой гадкий цвет. Как хорошо, что я бета..." - шелестит себе непрекращающийся бормоток в сумраке зашторенного спального зала: крохам-бетам, лежащим в кроватках, преподаются основы кастового самосознания... Обезличивающий рационализм - во всем! Если, скажем, любовь к природе не содействует загрузке фабрик заказами - отменить ее! А чтобы не снизилась загрузка транспорта - привить, гражданам любовь к загородным видам спорта, дабы заодно загрузить и фабрики спортинвентаря... Развитая индустрия развлечений (среди которых и вот такое, например: "суперпоющий, синтетико-речевой, цветной стереоскопический ощущальный фильм с синхронным органо-запаховым сопровождением" - в просторечии "ощущалка"). Упор перенесен с истины и красоты на "счастье и удобство", и в этом - все та же экономическая целесообразность: "Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота - не способны..." Сознательно заложенный инфантилизм ("В умственной сфере и в рабочие часы мы взрослые. А в сфере чувства и желания - младенцы..."). И "мягкое" избавление от всех тех, в ком почему-либо развилось самосознание до такой степени, что они стали непригодны к жизни в обществе потребителей (но и они вроде не слишком то страдают, ибо ссылаются на острова - в среду себе подобных). Это - замороженное, истинно неподвижное общество, в котором хотя и внушается гипнопедически, что "наука превыше всего", но на деле приторможен прогресс, строго ограничен размах научных исследований: науке позволено заниматься лишь самыми насущными, сиюминутными проблемами... Таков сатирически изображенный "дивный новый мир", уготованный Земле технократами Олдоса Хаксли.

Будущее в романе Джорджа Оруэлла еще неизмеримо мрачней. Его мир - это мир сверхдержав, непрерывно воюющих между собою. Война необходима для них, потому что именно ненависть - та основа, на которой только и могут держаться тоталитарные режимы. Англия у Оруэлла входит - вместе с другими англоязычными странами - в состав Океании, которой правит Большой Брат. Теперь это провинция Океании, именуемая Взлетно-Посадочной Полосой Номер Один. Вот - Лондон. Ветхие, сооруженные в XIX веке здания с забитыми окнами. Разбомбленные кварталы в тучах пыли от штукатурки, жалкие деревянные постройки на пустырях, расчищенных от руин. Замершие из-за нехватки электроэнергии лифты, запах вареной капусты в подъездах. Полуголодные обтрепанные обитатели, - экономика работает на войну, все скуднее пайки, приходится все туже затягивать пояса... Материальные тяготы людей усугубляются беспросветно гнетущим духовным климатом в обществе. Четыре министерства, составляющие правительство, выполняют функции, в корне противоположные их наименованиям: Министерство Правды в угоду конъюнктуре и "высшим интересам" систематически лжет, искажает все данные социально-политического характера, Министерство Мира ведет воину, Министерство Любви с помощью изощренных пыток поддерживает "закон и порядок", Министерство Изобилия успешно скрывает плачевное состояние экономики. В стране насаждаются страх, ненависть и жестокость, постоянно выискиваются враги, устраиваются казни. Телеэкраны выполняют роль вездесущих соглядатаев. Всевидящая благодаря им Полиция Мысли неотступно контролирует подопечных, беспощадно подавляет все духовное в человеке... Не жалея самых черных красок, Оруэлл показывает: в тоталитарном обществе человек абсолютно беззащитен и... безотказен, ибо с ним можно сделать все! В том убеждает судьба Уинстона Смита, главного героя романа. Пройдя сквозь невообразимые пытки в подвалах Министерства Любви, он предает себя, предает любимую девушку и выходит "на свободу" живым мертвецом, полюбившим... своих палачей и остро ненавистного прежде Большого Брата... Надежды нет, - доказывает Оруэлл, - нет и не будет, если только вы, не содрогнувшись от возможных последствий, своим бездействием допустите возникновение подобных режимов...

Вот мы и познакомились с ними - тремя самыми знаменитыми антиутопиями XX века. Понятно, что десятилетия административно-волевого управления страной привнесли в нашу жизнь немало черт и деталей, часто невольно ассоциировавшихся с тревожными видениями авторов негативных утопий. В разной степени проявлялись они у нас, но ведь были же и "неприкасаемость" правящей прослойки, и двойная мораль, и психология "винтиков", неизбежно рождающая общественную инертность, и, наконец, догматическая убежденность в том, что построенное нами общество - лучшая, а потому не подлежащая критическому обсуждению форма социализма... Это и отпугивало от антиутопий: вместо того, чтобы извлекать из них уроки, внимать им, как и должно внимать предупреждениям, - неумеренно бдительные "стражи идеологии" видели в них карикатурные портреты. Но вот наступили иные времена, мы сами, вслух и публично, заговорили о серьезнейших недостатках нашего общества, начали поиск путей к преодолению этих недостатков. И даже на этом первоначальном этапе революционной перестройки уже узнали о себе горькой правды много больше, чем иным мерещилось в прочитанных теперь нами "злобных памфлетах"... И все-таки: что же, любая "антиутопия, даже самая мрачная, тождественна фантастике предупреждений? Так получается? Конечно же, нет. Ибо можно было бы вспомнить и антиутопии изначально реакционные, написанные с целью проповеди, например, расистского либо чисто религиозного переустройства мира. К слову сказать, подобное можно отыскать и в старой русской фантастике - назову хотя бы "Рай земной" (1903) К. Мережковского, "сказку-утопию XXVII века", утверждающую бесперспективность и бессмысленность прогресса. "Прочтите мою сказку... - снова и снова призывал автор в предисловии и обширном послесловии. - Вся она есть не что иное, как практический проект остановки прогресса в человечестве. Проект, смею думать, весьма разработанный и детальный..." Из такой сказки урока, пожалуй, не извлечь при всем желании... Но при всем том при оценке той или иной антиутопии важно все же не торопиться с навешиванием ярлыков на ее автора, ведь именно от этого пострадал в свое время Евгений Замятин. Его роман "Мы" был без всяких на то оснований объявлен "антисоветским", и писатель, не в силах преодолеть стену бойкота, в 1932 году добился разрешения выехать за границу, где и умер... Будем же мудрее в своих опенках! Тем более что, думается, и в нашей фантастике еще проявит себя по-настоящему эта серьезнейшая разновидность НФ. Как уже проявляла в двадцатые годы: кроме Замятина были ведь у нас и Михаил Булгаков с его повестями и пьесами, и Андрей Платонов - с "Котлованом" и "Чевенгуром"... Ну, а долго ли еще жить термину "фантастика предупреждений"? Да пусть себе живет! Он, во всяком случае, понятнее (а теперь уж и привычнее) любых "дистопий" и "практопий".