Условный переход (Дело интуиционистов) - Дегтярев Максим Владимирович. Страница 32

— Они, — продолжал Гроссман, — не придумали ничего лучше, как пропустить через мозг роботов разряд в две тысячи вольт. Мол, подвели некачественные предохранители. Где, спрашивается, они нашли такое напряжение?

— Наверное, — развел я руками, — другого не было…

Гроссман поперхнулся тостом.

— Обещаю, больше этого не повторится.

«Мы вообще никогда не повторяемся», — мог я добавить с полным на то правом.

— Спасибо, не надо, — он отвел мою руку (я собирался похлопать его по спине). — Теперь эти роботы бесполезны для исследования. Их нейросимуляторы превратились в горстку пепла, которым кое-кому придется посыпбть себе голову.

— Возможно, — попытался я его успокоить, — нам удастся доставить вам Краба и Ленивца. Сейчас они в полиции и доступ к ним ограничен, но впоследствии…

Гроссман отмахнулся:

— Их состояние немногим лучше. Я осматривал Ленивца. Его нейросеть разрушена процентов на сорок. Я склоняюсь к мнению, что это было саморазрушение. Нам специально мешают установить, какие программы содержал нейросимулятор.

— Но вы определили, что команда на уничтожение видеопамяти была, так сказать, врожденной.

— По ее следу в памяти.

— А как насчет команды убивать?

— Ее следы уничтожены более тщательно. Если бы это были не роботы, а люди, то суд признал бы их невменяемыми. Сейчас они невинны, как младенцы.

— Оставаясь при этом работоспособными.

— Частично. Сорокапроцентное разрушение нейросимулятора привело к значительному ухудшению их интеллектуальных способностей.

— Следует ли отсюда, что каждый робот был запрограммирован только на одно убийство?

— Скорее всего, это так.

Фраза, которую я готовился сказать, требовала того, чтобы ее слушали, ничего не жуя. Опасаясь, что Гроссман опять подавится, я дожидался, пока он не дожует очередной кусок тоста.

— Доктор, я хотел бы прояснить вашу позицию. На мой взгляд, вам гораздо выгоднее отозвать роботов под предлогом устранения каких-нибудь дефектов. Сто дефективных роботов — это ерунда по сравнению с одним роботом-убийцей. «Роботроникс» вместе со всеми его филиалами и дочерними компаниями производит по миллиону роботов в год. Я не верю, что сотня отозванных роботов как-нибудь скажется на вашей репутации. Не знаю, стоит ли вам напоминать, что человеческая жизнь дороже любой репутации.

Все-таки, я слишком плохо о нем думал. Вместо «не вам учить меня морали» он с некоторой долей сочувствия сказал:

— Мне нравится, что свой долг детектива вы трактуете так широко. Нам с Чандлером показалось, что Другич смотрит на мир несколько эже. Но вы ошибаетесь, когда говорите, что «Роботрониксу» не составит большого труда отозвать роботов для доработки. Я представляю концерн «Роботроникс-Земля», которому принадлежит сорок девять процентов акций фаонского «Роботроникса». Остальные акции находятся в руках наследников Борисова и прочих мелких акционеров. Как видите, мы не владеем контрольным пакетом, хотя наш пакет самый крупный. Иными словами, мы просто-напросто самый крупный акционер фаонского «Роботроникса». Мы не вправе приказать ему отозвать роботов. Мы можем поставить такой вопрос перед руководством и объяснить причины, которые побудили нас требовать отзыва продукции. Не изложив причин, мы не добьемся положительного решения. А изложив… утечка информации неизбежна, и тогда нам конец. Сотни лет людей приучали к мысли, что роботы рано или поздно взбунтуются. На то, чтобы убедить их в обратном ушло не меньше времени и бог знает сколько средств — многие миллиарды, я думаю. И все это пойдет прахом, — притом, что вина роботов, строго говоря, не доказана. Цель нашей операции — подстраховаться на случай, если ваши опасения сбудутся.

— Никто не заставляет вас объявлять акционерам, что продукция их компании опасна для жизни. Придумайте другую причину для отзыва роботов. Скажем, нарушение в работе двигательного аппарата. Слишком высоко задирают гаечный ключ… ну или вроде того.

— Хорошо. Придумали причину и отозвали сто роботов. А что дальше? Никакой гарантии, что робот-убийца — в случае, если он действительно существует, — находится именно среди этой сотни. Если быть до конца последовательным, то необходимо отозвать, возможно, тысячи роботов, выпущенных нашим фаонским подразделением. И даже этот шаг не выведет нас из того рискованного положения, в котором мы оказались. Преступник, научивший роботов убивать, может повторить попытку. Если его цель — дискредитировать «Роботроникс», то отзывом роботов его не остановишь. Наоборот, любые наши действия, указывающие на то, что нам известен его замысел, могут заставить его поступить более решительно. Это неизбежно приведет к новым жертвам, которых, если я правильно вас понимаю, вы и стремитесь избежать. Я вас убедил?

— Уникальный случай, — вздохнул я, — коммерческие интересы не противоречат нравственному императиву. Выходит, вы верите, что «Роботроникс» стал жертвой заговора конкурентов. Мы до сих пор придерживались другой точки зрения…

— Да, мне о ней сообщили. Борисов создавал роботов для «Дум-клуба». После его смерти нейросимуляторы, не предназначенные для бытовых роботов, попали на основной конвейер, после чего роботы стали убивать. На словах это выглядит убедительно, но на деле все гораздо сложнее. Мне трудно представить, зачем Борисову понадобилось помещать команды вроде «убить» или «забыть» в качестве низкоуровневых настроек. Modus operandi любого робота программируется после сборки. И вообще, зачем роботу из «Дум-клуба» разрушать свой нейросимулятор?

— Чтобы не войти во вкус.

— Ну, разве что… — Гроссман с усилием улыбнулся. — Насчет вкуса ничего не могу сказать, но изобретательность они проявили весьма достойную.

— Вы хотите сказать, что Краб и Ленивец были умнее своих бытовых аналогов?

— Умен тот, кто их запрограммировал. Часть своих способностей он передал роботам.

— И как мы собираемся ловить этих умников?

— Тоже умом. К великому сожалению, я не успел осмотреть Краба. Вы знакомы с его хозяевами?

— Один раз встречались. Они очень скучают по роботу.

— Что они о нем рассказали?

Я не сомневался, что когда-нибудь Гроссман об этом спросит. Шеф дал указание не скрывать ничего, кроме нашей догадки о несоблюдении закона исключения третьего. Я пересказал Гроссману историю Краба. Кибернетик заинтересовался налоговой декларацией:

— Вы не покажете мне ее?

— Сейчас?

— Да.

— Это невозможно. Я не захватил декларацию с собой. Кроме того, мы обещали Петерсонам, что не покажем ее третьим лицам.

— Узнайте у своего босса, возможно, он изменит решение.

Я включил комлог, чтобы незамедлительно передать его просьбу Шефу.

— Какие еще поручения?

— Пока никаких. Готовьтесь к посадке, на Лагуне у нас будет много работы.

В этом я не сомневался. Мое положение усложнялось тем, что мне предстояло не только помогать Гроссману, но и следить за Брайтом и Изидой. Если, как считает Шеф, они прилетели на Лагуну с той же целью, что и мы с Гроссманом, то рано или поздно наши пути пересекутся, и мне хотелось оказаться в точке пересечения раньше всех остальных. Я предполагал, что в течение пяти дней, отделявших меня от Лагуны, я успею продумать все нюансы. Давешняя спортсменка, одетая, правда, уже не в спортивный костюм, а в вечернее платье, вознамерилась мне помешать. Мы снова столкнулись в дверях салона-ресторана. На столе, который она за десять секунд до этого освободила, остался стоять пустой бокал из-под шампанского, поэтому ее хорошее настроение было вполне объяснимо.

— Какими дверями вы воспользуетесь на этот раз? — промурлыкала она, кокетливо измеряя температуру левой щеки тыльной стороной правой ладони. Я расшаркался и галантно выдал:

— Теми, через которые мы вместе войдем и вместе же выйдем, ибо других там нет.

— А там, куда мы войдем, за нами не будут подглядывать?

В то время как свой ответ я признал остроумным, ее ответ мне показался загадочным, как у пифии, вернувшейся с обеденного перерыва. В общем, я понял, что за ее ответом скрывается что-то важное.