Коричневые - Дейч Марк. Страница 21

В числе «самых разных авторов» – «либеральный профессор В.Леонтович» (уж не еврей ли? – М.Д.). Профессор разъяснял, что «ограничительные мероприятия по отношению к евреям в основном вытекали из антикапиталистической тенденции, отнюдь не из расовой дискриминации. Решающим был страх усиления капиталистических элементов, которые могли бы эксплуатировать крестьян и вообще трудовой народ».

Вот теперь понятно. «Преследовать», конечно же, нехорошо. Совсем другое дело – вводить некоторые «ограничения» во имя благой цели: защиты «трудовогонарода». А цель, как известно, оправдывает средства – черту оседлости, затрудненный доступ евреев к среднему и высшему образованию, запрет на профессии, невозможность для еврея работать на государственной службе и быть офицером в армии.

Но зато в остальном – все как у прочих подданных империи. Такие же налоги (а при Александре I – двойные) и такая же служба в армии (при Николае I набор рекрутов-евреев по сравнению с христианами был утроен).

Кстати, об армии. Солженицын весьма сочувственно цитирует речи министра путей сообщения Рухлова на заседаниях Совета министров в 1915 году. Министр категорически возражал против отмены черты оседлости:

«Русские мрут в окопах, а евреи будут устраиваться в сердце России?! Русские люди несут невероятные лишения и страдания и на фронте, и в тылу, а еврейские банкиры покупают своим сородичам право использовать беду России для дальнейшей эксплуатации обескровленного русского народа» [16].

Знакомая песня – и по тем временам, и по нынешним. Тут бы и встрять нобелевскому лауреату, он же обещал – «в тех неотклонимых случаях, где справедливость покрыта наслоениями неправды». А Рухлов откровенно лгал: с началом Первой мировой в русскую армию было мобилизовано более 400 тысяч евреев, около 100 тысяч из них погибло. В процентном отношении – гораздо выше того, что составляло еврейское население по отношению к общему числу граждан России. Цифры эти общеизвестны [17], но такая справедливость Солженицына явно не устраивает. Речи министра он оставил без комментария. То есть – вполне согласился с ним.

Что же касается «экономических причин», якобы лежавших в основе черты оседлости, то вот сведения, почерпнутые из доклада киевского губернатора царю после изгнания из Киева еврейских купцов (1857 г.):

«Цены на жизненные припасы стали подниматься в городе со времени удаления евреев». Их выслали «по просьбе местного купечества», после чего купцы-христиане немедленно вздули цены и стали тратить свои барыши «на утоление развившейся между ними роскоши», тогда как евреи, «никогда почти не изменяя простоте в образе жизни, всегда довольствуются умеренными барышами». Несмотря на ходатайства местных властей, потребовались долгие хлопоты, пока евреи двух высших купеческих гильдий получили право (1861 г.) постоянного проживания в Киеве.

Немало пишет А.И. и о пресловутой «процентной норме», которая резко ограничивала доступ еврейской молодежи к высшему и даже среднему образованию. «И на эту государственную тему, – считает нобелевский лауреат, – можно посмотреть с нескольких сторон, и уж по меньшей мере с двух». Вот эти «две стороны»:

«Для молодого еврейского ученика нарушалась самая основная справедливость: показал способности, прилежание, кажется, – во всем годишься? Нет, тебя не берут.

А на взгляд «коренного населения» – в процентной норме не было преступления против принципа равноправия, даже наоборот. Евреи стремились почти исключительно (выделено Солженицыным. – М.Д.) к образованию, и в иных местах это могло означать еврейский состав больше 50% в высших учебных заведениях. И вот, процентная норма, несомненно, была обоснована ограждением интересов и русских, и национальных меньшинств, а не стремлением к порабощению евреев».

Здесь нет частокола из цитат. Перед нами – точка зрения самого Солженицына.

Из «коренного населения» был и Николай Лесков. Свидетель введения «процентной нормы», он писал о ней вот что:

«Еврей учился прилежно, знал, что касалось его предмета, жил не сибаритски и, вникая во всякое дело, обнаруживал способность взять его в руки. Эта способность подействовала самым неприятным образом на всё, что неблагосклонно относится к конкуренции, и исторгла крик негодования из завистливой гортани. Выходило, что никакой „ассимиляции“ не надо, и пусть жид будет по-прежнему как можно более „изолирован“, пусть он дохнет в определенной черте и даже, получив высшее образование, бьется в обидных ограничениях, которых чем более, тем лучше. Лучше – это, конечно, для одних людей, желающих как можно менее трудиться и жить барственно, не боясь, что за дело может взяться другой».

Озабоченный, по-видимому, все тем же «ограждением интересов», А.И. много и охотно пишет о капиталистах и банкирах еврейского происхождения. Особенно достается от Солженицына Дмитрию Рубинштейну – владельцу коммерческого банка, человеку, близкому к Распутину. Весьма вероятно, что банкир Рубинштейн действительно был отъявленным плутом и мошенником. Однако это вовсе не объясняет какого-то болезненного пристрастия к нему со стороны А.И. «Живой классик» посвящает ему четыре страницы своей книги. Ну бог бы с ним – у каждого свои пристрастия. Но как же быть с исторической объективностью, которую декларирует нобелевский лауреат? Столь подробно написав о Дмитрии, он ни словом не обмолвился о двух других Рубинштейнах – и не однофамильцах, а родственниках банкира: Николае и Антоне. Первый был основателем Московской консерватории, второй – знаменитым композитором и музыкантом. Неужто, по мнению Солженицына, их роль в русской истории столь ничтожна, что не заслуживает даже упоминания?

Закрывать глаза на столь болезненную тему, как еврейские погромы в России, Солженицын не стал. Напротив: он пишет о ней весьма подробно. Его исторические «изыскания» в этой области сводятся к трем основным положениям.

Во– первых, погромы были «стихийными взрывами масс»: уже в событиях 1881—1882 гг. «выяснилась и не оспаривалась несомненность стихийной погромной волны».

Во– вторых, «еврейские авторы неумно настаивают» на том, что «вне всякого сомнения, царские власти сыграли большую роль в организации погромов». А.И. однако же утверждает: «Нелепо было бы для российских властей сочинять и поощрять еврейские погромы. Власти виновны, несомненно, но только в том, что не справились вовремя».

И, наконец, в-третьих: зверства погромщиков сильно преувеличивались «либерально-радикальными, а тем более революционными кругами», которым «был жадно желаем любой факт (или выдумка), кладущий пятно на правительство». В итоге «деготное пятно легло на всю российскую историю, на мировые представления о России в целом» (выделено Солженицыным. – М.Д.).

Тезисы свои А. И. доказывает вполне по-коммунистически: одних историков обкарнывает до неузнаваемости, других не упоминает вовсе. Называя обвинения в адрес правительства «совершенно необоснованными» и «нелепыми», Солженицын усматривает причины погромов в «ненависти местного населения к поработившим его евреям». Власти же, по мнению «живого классика», «твердо» осуществляли «усмирение погромщиков».

Что ж, давайте взглянем на те далекие от нас события глазами очевидцев и историков, причем отнюдь не «еврейских авторов», которым А.И. изначально приклеил ярлык «неумно настаивающих». Вот что писал о киевском погроме 1881 года генерал Новицкий, бывший в то время начальником Киевского губернского жандармского управления:

«Трехдневному погрому в Киеве и распространению его по уездам евреи безусловно обязаны киевскому генерал-губернатору А.Р.Дрентельну, который до глубины души ненавидел евреев, дал полную свободу действий необузданным толпам „хулиганов“ и днепровским „босякам“, которые громили открыто еврейские имущество, магазины и лавки, базары, даже на его глазах и в присутствии войск. Войска становились лишь слепыми зрителями всех безобразий, бесчинств и грабежей».