Том 3. Чёрным по белому - Аверченко Аркадий Тимофеевич. Страница 16

— Вы полагаете, — спросил я, колеблясь, — что я особенно гонюсь за двухцветной формой?

— Конечно, полагаю. К этому все стремятся.

— Да? Представьте себе, что я к этому равнодушен. Милосердный Господь создал нас по образу и по подобию своему, и мы должны такими же и оставаться. Я предпочитаю развивать и совершенствовать свои умственные богатства, а не грубую животную силу!

— Пожалуйста! — раздражительно сказал он, пожевывая губами невидимую пищу. — Но предупреждаю вас — на плоских машинах2 далеко не уедете.

— Я вас не пойму, — развел я руками, пораженный. — То вы сомневаетесь, чтобы я мог с друзьями ездить на ротационной машине, а то утверждаете, что на плоских машинах далеко не уедешь. На чем же мне тогда ездить?

— Это дело вашего личного вкуса!.. Но я вижу, что ротационная машина вам не нужна. Прощайте!

— А разве я утверждал противное, — возразил я с тонкой улыбкой. — Всего хорошего. Так старик Дирк отправился к праотцам? Досадно, досадно!

В дверях представитель машин остановился… Обернулся ко мне и сказал:

— Не предложить ли вам хорошенькую «американку»?

Я вспыхнул до корней волос и принужденно засмеялся.

— Кого?

— «Американку»! Очень хорошая «американка». Вы ее работой будете довольны. Попробуйте, не понравится — заберу обратно.

— Вы и этим делом занимаетесь? — проворчал я, с омерзением глядя на этого разнузданного человека. — Нечего сказать — нравы!

— Что? Может быть, у вас уже есть «американка»? Может быть, и не одна?

— Прощайте, — грубо сказал я. — У меня есть жена, милостивый государь! Нам с вами не о чем больше разговаривать!

Я проклинаю свое ложное самолюбие, которое отравляет мне жизнь. Что стоило бы сразу спросить у моего гостя — какой тип гимнастической машины он называет ротационной машиной?.. Тогда не пропал бы у меня час прекрасного рабочего времени, в течение которого можно было бы написать какую-нибудь действительно хорошую вещь…

Душа общества

Когда вошел в столовую маленький Жорж, супруги очень обрадовались.

— Жоржик! — воскликнул Балтахин. — Душа общества! Очень рад вас видеть…

— Миленький Жоржик! — захлопала в ладоши Елена Ивановна. — Вот-то прелесть, что вы пришли…

Неизвестно почему Балтахин назвал Жоржа душой общества… Наоборот, Жоржик был маленький скромный человек, с вечно потупленным взором и застенчивостью в движениях. Весь он был эластичный, мягкий, деликатный, и, если на румяных устах его появлялась изредка улыбка, он сейчас же и гасил ее, пряча в нависших ярко-рыжих усах.

Его все любили за эту мягкость и деликатность.

Он уселся за стол, придвинул к себе стакан чаю, благожелательно взглянул из-под опущенных век на супругов Балтахиных.

— Вот, Жоржик, — сказал Балтахин. — Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.

— Ай-я-яй, — покачал головой Жоржик. — Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить?

— Да ведь мне же скорей со стороны видно — ревнив он или не ревнив, — засмеялась Елена Ивановна.

— Положим, это верно, — мягко сказал Жоржик. — Действительно, со стороны виднее…

— Со стороны? Да позвольте… Если я в себе чувствую отсутствие ревности, если ее нет — вот, понимаете, — нет! Хоть ты что хочешь делай — нет ее, да и только… Как же меня хотят убедить в таком случае, что она есть?

— Да, — сказал Жоржик, обращаясь к Елене Ивановне. — Как же так можно убеждать человека?

— Он просто не отдает себе отчета!

— Да что вы! Это нехорошо. Разве можно не отдавать себе отчета?

— Кто, я? Я не отдаю себе отчета?

— Можно, — сказала Елена Ивановна.

Жоржик подтвердил:

— Можно.

Балтахин пожал плечами.

— Какая чепуха! Это все равно, если бы у меня не болел зуб, а ты бы стала уверять, что у меня зуб болит… Это ведь одно и то же…

— Конечно, одно и то же, — кивнул головой Жоржик.

— Ну, так вот… Значит, вы, Жоржик, согласны со мной, что ревность, как чувство субъективное, скорее всего может чувствоваться мною — ревнующим или неревнующим, — чем другими…

— Понятно, — задумчиво сказал Жоржик. — Это ясно как день.

— Да ведь он, — обратилась Балтахина к Жоржику, — может думать, что ничего не чувствует, а на самом деле в глубине души будет раздираем муками ревности.

— Да что вы? — покачал головой Жоржик. — Неужели он такой?

— Уверяю вас — такой.

— Это нехорошо, — огорчился Жоржик.

— Ну вот поговорите с этой женщиной, — воскликнул Балтахин. — Она больше меня знает: раздирает меня внутри что-нибудь или нет?..

— В самом деле, — сказал Жоржик. — Откуда вы можете это знать?

— Ах! — нетерпеливо махнул рукой Балтахин. — Женщина всегда останется женщиной!

— Да уж… это так. Эти женщины — действительно… женская логика.

— Ну вот! Ты видишь — почему же Жоржик меня понимает, а ты не можешь понять?..

— Почему? — воскликнула обиженная немного жена. — Да потому, что я тебя уже давно раскусила.

— Ага! — сказал Жоржик. — Значит, вас раскусили? Ишь ты… Его раскусили, а он сидит как ни в чем не бывало.

— Ты? Ты?! Меня раскусила? — воскликнул разгоряченный Балтахин. — Ну, знаешь ли…

— Да уж, знаете ли, — возмущенно вздернул плечами Жоржик. — Это действительно…

— Ты?! Меня?!

— Пожалуйста, без патетических восклицаний… Да! Я тебя раскусила. Ха-ха… Подумаешь, какая загадочная натура… Почему же в таком случае ты не отпустил меня на лето в имение к Кандауровым?

— А-а, батенька, — воскликнул Жоржик. — Так вот оно что? Значит, вы ее не отпустили к Кандауровым?

— Да… представьте себе, Жоржик… Я уверена — он не отпустил меня потому, что туда съезжается на лето много молодежи, студентов. Как вам это нравится?

— Возмутительно, — вздернул плечами Жоржик.

— Ну, скажите вы, человек беспристрастный! Если бы вы были женаты, как он, неужели вы бы не отпустили меня на лето куда-нибудь?

— Что вы! — сказал Жоржик. — За кого вы меня считаете. Конечно бы отпустил.

— Вот вы и поговорите с ней! — стукнул кулаком по столу Балтахин. — Она уверена, что я не отпустил ее, потому что ревную к каким-то молокососам?! Как вам это понравится?

— Кому же это может понравиться? — сочувственно сказал Жоржик. — Нравиться тут нечему.

— Ага! Вот видишь… Это в твоей голове, может быть, студенты занимают какое-нибудь место, а я, матушка моя, человек серьезный!

— Глупо! — раздраженно сказала жена. — Не забывай, что ты говоришь при постороннем человеке.

— Да, действительно… — сказал Жоржик. — Такие вещи при постороннем немножко не того.

— Ну, Жоржик, знаете, если я вижу человека, который говорит идиотские абсурды, — я и при постороннем замечу ему это…

— Спасибо за комплимент, — злобно вскричала Елена Ивановна. — Заслужила… Стоило выходить за такого человека замуж, отдавать ему жизнь…

— А в самом деле? — спросил Жоржик, оживляясь. — Зачем вы это сделали? Охота была…

— Да уж спросите… Клялся меня на руках носить, под золотым колпаком держать…

— Вот тебе… — меланхолически прошептал Жоржик. — То клялся и то и другое сделать, а потом обманул… Ох эти мужья…

— Выслушайте меня, Жоржик, — крикнул муж, цепляясь за его руки. — Ради бога… Вы должны меня понять. Она, эта вот женщина, говорит, что я клялся на руках ее носить… Да! Может быть, это и было… Но если человек мечтал носить на руках всю жизнь любимое существо, а у него потом на руках оказался мешок с отрубями, как он должен поступить?

— Ясное дело — как, — мужественно, не колеблясь, сказал Жоржик.

— Если я мешок с отрубями, — захлебываясь от слез вскричала жена, — то что же ты такое?! Что он такое, Жоржик?

— Он? — презрительно взглянув на мужа, переспросил Жоржик.

— Да, он… Мужчина… Рыцарь! Способны были бы вы, Жоржик, даже не любя женщину, назвать ее мешком с отрубями?..