Том 3. Чёрным по белому - Аверченко Аркадий Тимофеевич. Страница 58
— Однако, я не думаю, чтобы твоя милая головка достигала окна второго этажа.
— Он об этом и не говорит.
— Но ведь кабинеты во втором этаже?!
— Я не виновата, милый мой, что кабинеты так глупо устроены. Ну-с, дальше. «Я не знаю, кто те двое мужчин, которые сидели с вами»… Постой-ка! Кто был тогда с ними?
— Нас было трое: ты, твоя тетка и я.
— Значит, он мою тетку за мужчину принял? О, Боже, Боже… Не даром говорят: любовь — слепа!
— Хорош гусь! — критически заметил муж. — Теперь ты согласна, что тут какая-то путаница?
— О, да, — язвительно вскричала жена. — Я вижу — ты бы очень хотел этого! Еще-бы!
— Да как же можно — женщину за мужчину принять?
— Мало ли что. У тети, действительно, очень мужественный вид. Человек смотрел только на меня! Все остальные для него только ненужная декорация!
— И я декорация?..
— И ты декорация.
— А ты знаешь: декорация иногда может на голову свалиться.
— Я знаю — ты другого ничего не можешь сделать. Да…«…Те двое мужчин, которые сидели с вами; но если седой, толстый господин в смокинге — ваш муж — не думаю, чтобы вы любили его»… Заметь: он маскирует эти слова хладнокровным тоном, но видно, что бедняга страдает.
— Интересно: кого он принял за седого господина в смокинге — тетушку, меня или тебя….
— Не будь пошляком.
— Милая: какой я толстый? Какой я седой? Какой я в смокинге, когда я в сюртуке был?
— Очень ему нужно разбирать — в смокинге ты или в сюртуке! Только ему и дела.
— А седой-то? Какой я седой?
— Ты почти блондин. а блондины вечером кажутся седыми. Преломление лучей.
— Именно. Оно самое. а толстым я кажусь тоже от преломления лучей?
— А Что ж ты худенький, что ли? Слава Богу, четыре с половиной пуда!
— Та-ак; а скажи, сколько ты весишь?
— Три пуда семьдесят. Ах, да дело не в этом!.. Ты все перебиваешь меня! «Но то, что вы изредка кокетничали с другим господином — пронизывало мое сердце отравленными стрелами»…
Муж захихикал:
— С другим — это, значит, с теткой. Действительно, обидно! Если женщина со своей собственной теткой кокетничает — дело швах.
— Конечно, конечно — тебе непонятно, что человек мог совсем потерять голову.
— Ну, кто найдет ее, тоже не обрадуется.
— Я так и знала: ты ревнуешь! А, ну, что дальше? «Я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь другой обвивал руками вашу тонкую талию и целовал ваши черные, как ночь, волосы».
— Ну, послушай, — сказал муж, откладывая газету. — Положа руку на сердце, можно назвать твою талию тонкой?
— Если тебе не нравится — ищи себе другую!
— Благодарю вас. Одно должен признать — он довольно мило перекрасил твои волосы в черный цвет.
— Он этого не говорить!
— Ну, как же! Там он сравнивает твои волосы с ночью, что ли.
— Ночи бывают и черные, и белые. Если захотеть критиковать человека, всегда можно придраться. Он писал так, как чувствовал!.. «Счастливый случай дал мне возможность узнать ваш адрес от Жоржа Кирюкова»… Это что еще за Жорж?
Муж пожал плечами.
— Тебе лучше знать.
— Откуда же мне знать какого-то Кирюкова?! Это, наверное, один из твоих ресторанных забулдыг знакомых. Знакомитесь, с кем попало! Гм!..«…От Жоржа Кирюкова, жениха вашей свояченицы Клавдии»… С ума сошел человек! Какая свояченица?
— Он же говорить — твоя?
— Почему моя? Может быть, твоя?
— Да, да. Я ее до сих пор в кармане на всякий случай прятал, а теперь выну… Получайте, дескать. Новая родственница!
— Нечего хихикать! Обрадовался…
— Милая моя! Ни свояченицы, ни твояченицы, ни мояченицы — у нас нет!
— Поразительно умно! Просто человеку не до того было, и он все перепутал…
— Как это можно, — все перепутать? С какой радости?
— Значит, по твоему, я не способна внушить человеку сильное чувство, да?
Губы жены обиженно задрожали.
— Удивительно, — сказал муж, поднимая с пола конверт, — как этот идиот еще адреса не перепутал! Постой-ка!.. Гм!.. Тебя зовут Александрой?
— Александрой.
— Есть. Степановной?
— Что за глупости! Какой Степановной?
— Тут, дорогая моя Александра Ивановна, стоит «Степановна».
— Что за нелепый человек! Ты фамилию посмотри! — сердито сказала жена.
— Да фамилия хорошая: Чебоксарова.
— О, Господи! Неужели, он и фамилию… ошибся?!
— Ну, какие пустяки, — подмигнул муж. — Что такое фамилия? Номер дома правилен — 7, а квартира гм!.. На три номера больше — это, впрочем, тоже деталь…
— В таком случае, — нервно крикнула жена. — Я ничего не понимаю. Ты умным себя считаешь — ты и объясни… В чем тут дело?
— В чем? Просто это письмо не к тебе адресовано.
— Вздор! Как бы оно иначе ко мне попало! Это он мне писал! Только что волосы спутал…
Вошла горничная и, остановившись у дверей, спросила:
— Вам не попали ли по ошибке журналы госпожи Чебоксаровой из одиннадцатого номера?
— Что такое? Какая Чебоксарова? — крикнула жена.
— Александры Степановны Чебоксаровой. Брюнетка такая тоненькая. Кажись, почтальон всю ее почту вам сунул. Умается, работамши, вот и сует зря…
— Скажи своему почтальону, что он дурак! а ты тоже хорош! Вместо того, чтобы разобрать, как следует, почту, — сейчас-же хватаешься за свои глупые газеты! Убегут они от тебя, правда? Новости тебе нужно знать! Да? Без тебя политики не сделают! Выше! головы, милый мой, не прыгнешь, — могу тебя успокоить.
Первая дуэль
В еженедельном журнале, в повести молодого беллетриста я вычитал следующее:
— «Как хороши бывают предрассветные часы, когда вся природа готовится отойти ко сну, когда поля одеваются белой пеленой тумана, и усталые, истомившиеся за день крестьяне, гонят свои стада лошадей и других животных на покрытые изумрудной зеленью пастбища под ласковые лучи утреннего солнца. В такие тихие закатные часы мне хочется думать о чем-то недостижимом, несбыточном».
Нужно ли говорить, что меня чрезвычайно возмутили эти странные сумбурные строки. Я поспешил пригвоздить автора к позорному столбу, чтобы отбить у него всякую охоту совать нос в то, что его не касается.
Я написал в другом еженедельнике:
«Автор утверждает, во-первых, что „в предрассветные часы вся природа готовится отойти ко сну“. Если „вся природа“ в глазах автора отождествляется с кучкой пьяных гуляк, вышвырнутых за поздним временем из кабака и готовящихся отойти ко сну в придорожной канаве — мы не поздравляем автора с таким кругозором. Во-вторых, всему свету известно, — что крестьяне встают с рассветом, а не ложатся. Какой же дурак мог заставить истомившихся за день крестьян гнать стада „лошадей и других животных“ на пастбища. Когда крестьяне их гнали? В какой час? Если утром — почему они успели „истомиться за день“? Если вечером — что это за безумные, потерявшие образ человеческий крестьяне, которые выгоняют скот на ночь из хлевов в поле? И, как совместить „тихие закатные часы“ с „ласковыми лучами утреннего солнышка?“ Кто мог написать это? Человек или курица, забредшая через открытое окно на письменный стол отлучившегося за авансом автора? Да нет! И курица прекрасно отличает рассвет от заката… В конце этой белиберды автор меланхолически вздыхает: „В такие тихие закатные часы мне хочется думать о чем-то недостижимом, несбыточном“…
„Что он называет недостижимым? Не то ли, что ему никогда не удастся поумнеть и написать произведете более благопристойное“…»
Статейка моя вышла достаточно хлесткой, умной и рассудительной.
Но на другой день ко мне явился длинный худощавый молодец и заявил, что он этого дела так не оставит.
— Да вы кто такой? — спросил я.
— Автор той повести, с которой вы так грубо обошлись…
— Ага! Вы автор? Чего же вы хотите?
— Напишите опровержение вашей статьи.
— Что же я буду опровергать? Что крестьяне встают утром? Моему опровержению даже ребенок не поверит. Что закат бывает на рассвете? С этим даже и вы не согласитесь. Что крестьяне выгоняют скотину пастись ночью? С этим не согласится и самая захудалая скотина. Что же я буду опровергать?