Том 4. Сорные травы - Аверченко Аркадий Тимофеевич. Страница 34
— Позвольте! Это совершенно излишне…
— Сударыня, сударыня!.. Знаю заранее все, что вы скажете: Что вы смотрите на это, как на пустяк, что не придаете этому значения — все знаю! И как вы будете неправы! Если бы вы серьезно занялись своим голосом…
— Черт возьми! Дайте же мне слово сказать…
— Говорите! Но только последний раз повторяю: обратите серьезное внимание на ваши данные… учитесь!
— Господи! Да ведь я, поймите вы, — Долина! Певица Долина — заслуженная артистка Императорских театров.
Московское гостеприимство
— А! Кузьма Иваныч!.. Как раз к обеду попали… Садитесь. Что? Обедали? Вздор, вздор! И слушать не хочу. Рюмочку водки, балычку, а? Ни-ни! Не смейте отказываться… Вот чепуха… Еще раз пообедаете! Что? Нет-с я вас не пущу! Агафья! Спрячь его шапку. Парфен, усаживай его! Да куда ж вы? Держите! Ха-ха… Удрать хотел… Не-ет, брат… Рюмку водки ты выпьешь! Голову ему держите… вот так! Рраз!.. Ничего, ничего. На, вот, кулебякой закуси. Что? Ничего, что поперхнулся… Засовывайте ему в рот кулебяку. Где мадера? Лейте в рот мадеру! Да не рюмку! Стакан! Что? Не дышит? Ха-ха! Притворяется… Закинь ему голову, я зубровочки туда… Вот, так! Парфен! Балыка кусок ему. Да не весь балык суй, дурья голова. Видишь — рот разодрал… Не проходит? Ты вилкой, вилкой ему запихивай. Место очищай… Так. Теперь ухи вкатывай… Что? Из носу льется? Зажми нос! Осетрину всунул? Пропихивай вилкой! Портвейном заливай. Ха-ха. Не дышит? А ты вилкой пропихни. Что?.. Ну, возьми подлиннее что нибудь… Так… Приминай ее, приминай… Что? Неужто же не дышит? (Пауза) Ме-ертвый? Ах, ты ж оказия! С чего бы, кажется… Ну, как это говорится: царство ему небесное в селениях праведных… Упокой душу. Выпьем, Парфен, за новопредставленного!
Законный брак (Стихотворение в прозе)
На берегу суетилась кучка людей…
Я подошел ближе и увидел в центре группы женщину, которая лежала, худая, мокрая в купальном костюме, с закрытыми глазами и сжатыми тонкими губами.
— В чем дело? — спросил я.
— Купалась она. Захлебнулась. Насилу вытащили.
— Нужно растереть ее, — посоветовал я.
На камне сидел, толстый отдувающийся человек. Он махнул рукой и сказал:
— Не стоит. Все равно, ничего не поможет.
— Да как же так… Попробуйте устроить искусственное дыхание… Может, отойдет.
— Мм… не думаю. Не стоит и пробовать, — сказал толстяк, искоса поглядывая на захлебнувшуюся.
— Но ведь нельзя же так… сидеть без толку. Пошлите за доктором!
— Стоит ли, — сказал толстяк. — До доктора три версты, да еще, может, его и дома нет…
— Но… попытаться то можно?!
— Не стоит и пытаться, — возразил он. — Право, не стоит.
— Я удивляюсь… Тогда одолжите нам вашу простыню попробуем ее откачать!
— Да что ж ее откачивать, — сказал толстяк. — Выйдет ли толк? Все равно уж… Будем считать ее утонувшей… Право, зачем вам затрудняться…
— Вы жалкий, тупой эгоист! — сердито закричал я. — Небось, если бы это был вам не чужой человек, а жена…
Он угрюмо посмотрел на меня.
— А кто же вам сказал, что она не жена? Она и есть жена… Моя жена!
Записки театральной крысы
Самое большое предприятие
Недавно я решил открыть в столице собственный театр: нанял помещение, пригласил хороших актеров и умных режиссеров.
— Я думаю, можно и начинать, — сказал я старшему режиссеру. — Для открытия мне бы хотелось поставить «Отелло» Шекспира.
Режиссер согласился со мною.
— Прекрасно! На ближайшем заседании мы это и обговорим.
— Разве нужно заседание?
— А как же! Это очень сложная и трудная вещь — постановка пьесы.
— Да, да — это верно. Пока раздашь роли, начнешь репетиции, напишешь декорации…
Режиссер в ужасе взглянул на меня и отшатнулся…
— Создатель! Да имеете ли вы какое-нибудь представление о театре? Не полагаете ли вы, что, для того чтобы построить дом, достаточно навалить груду кирпичей?
— Простите… я…
— Ничего, ничего. На заседании вы увидите, как это делается.
Было заседание.
Когда все собрались, главный режиссер встал, откашлялся и сказал:
— Милостивые государи! Прежде всего, мы должны бросить беглый, ретроспективынй взгляд на Бэкона. Шекспиро-бэконовский вопрос прошел два фазиса. До 1889 года бэкониада ограничивалась одними теоретическими домыслами в своем походе против Шекспира. Но шекспирологи не обращали внимания на новый фазис бэкономии. В этом смысле высказалось, напр., немецкое Шекспировское общество в 20-м «Jahrbuch». Но уже в 24-м «Jahrbuch» e известный профессор Лео выступил с очень резкой статьей против американца Донелля, изобретателя бэконовского шифра. Странно, однако, что среди всех обличительных статей против Донелля в «Jahrbuch» e нет ни одной, в которой было бы обращено внимание на язык будто бы раскрытого шифра…
— Действительно, странно! — подхватил я. — Изумительно прямо. Ну, кому же мы поручим роль Отелло?
Все странно взглянули на меня, а режиссер сказал:
— Теперь бросим беглый взгляд на мнение по этому поводу графа Фитцум фон Экштедт…
Режиссер говорил долго. Он бросал беглые взгляды налево, направо, назад и вперед.
— Впрочем, — закончил он, — я не буду теперь об этом распространяться. Мною приглашены профессора Марачек и Палачек, которые осветят вам этот вопрос в специальной лекции. Я же подойду прямо к постановке «Отелло». Завтра я уезжаю в Стратфорд.
— Как уезжаете?! — испугался я. — Ведь вы же только что сказали, что… подойдете прямо к постановке пьесы.
— Ну, да! Вы, ей-Богу, точно ребенок… Я для этого и еду в Стратфорд. Вы ведь знаете, что Шекспир был крещен в церкви Holy Trinity?
— Неужели? Вот не думал!
— Да, конечно! Я сделаю несколько снимков на месте, затем обследую точно улицу Генли (Henley Street); дело в том, что место рождения Шекспира колеблется на этой улице — между двумя смежными домами, и я постараюсь выяснить…
— А вдруг вам не удастся выяснить? — опасливо сказал кто-то.
— Это было бы большим ударом, но ничего. Постараюсь сделать, что можно, сфотографирую фасады, расспрошу жителей. Поброжу по берегу Авона… Надо многое продумать.
— Кто же будет играть Отелло? — переспросил я. Премьер Кораллов встал и заметил, разглядывая свои руки:
— Я думаю — я.
Режиссер закрыл глаза ладонью и сказал сосредоточенно:
— Позвольте, позвольте! Сейчас, сейчас. Дайте вдуматься, дайте осознать это… — И, отняв ладонь от глаз, воскликнул:
— Да! Вы!
— В таком случае, — согласился Кораллов, — если я — сегодня же мне придется выехать.
— Куда? — встревожился я.
— В Абиссинию!
— Значит, вы отказываетесь от роли?
— С чего вы это взяли? Дело в следующем: вам, вероятно, известно, что население Северной Африки отличается многообразной помесью рас. Мы наблюдаем различные комбинации рас семитической (арабы), древнеегипетской (копты), белой (туареги, в которых видят потомков древних гиксов), эфиопской (абиссинцы) и чисто негритянской. Я объеду Каир, Александрию, Луксор…
— Позвольте, — сказал я, — а Дездемона? Кто играет Дездемону?
— Я, — ответила премьерша. — Это ничего, что я не знаю итальянского языка?
— А зачем вам? Пьеса уже переведена с английского.
— Много вы понимаете. Как же я буду играть, не побывав во дворце дожей, не проникнувшись запахом Canale Grande и величавой красотой божественного палаццо на Пьяцетте.
— Ничего! — сказал ей декоратор. — Мы поедем вместе. Съездим сначала в Кипр, потом в Венецию, потом…
— И прекрасно, — вскричал бутафор. — Втроем веселее. Выедем через недельку…
— А вам зачем? — обернулся я к нему.
— Это очень даже странно — ваш вопрос; вы, кажется, забыли эпизод с платком Дездемоны…
— Ну?!
— В Венеции есть специальные мастерские кружев: в Мурано, Бурано, Турано, Дурано…