Том 4. Сорные травы - Аверченко Аркадий Тимофеевич. Страница 4
Темнело.
— Даже и с этической стороны, — говорил кадет, зевая, — и то вы не имели права… если вдуматься…
Темнело.
Корибу
В мой редакторский кабинет вошел, озираючись, бледный молодой человек. Он остановился у дверей, и, дрожа всем телом, стал всматриваться в меня.
— Вы редактор?
— Редактор.
— Ей-богу?
— Честное слово!
Он замолчал, пугливо посматривая на меня.
— Что вам угодно?
— Кроме шуток — вы редактор?
— Уверяю вас! Вы хотели что-нибудь сообщить мне? Или принесли рукопись?
— Не губите меня, — сказал молодой человек. — Если вы сболтнете — я пропал!
Он порылся в кармане, достал какую-то бумажку, бросил ее на мой стол и сделал быстрое движение к дверям с явной целью — бежать.
Я схватил его за руку, оттолкнул от дверей, оттащил к углу, повернул в дверях ключ и сурово сказал:
— Э, нет, голубчик! Не уйдешь… Мало ли какую бумажку мог ты бросить на мой стол!..
Молодой человек упал на диван и залился горючими слезами.
Я развернул брошенную на стол бумажку. Вот какое странное произведение было на ней написано.
«Африканские неурядицы
Указания благомыслящих людей на то, что на западном берегу Конго не все спокойно и что туземные князьки позволяют себе злоупотребления властью и насилие над своими подданными — все это имеет под собой реальную почву. Недавно в округе Дилибом (селение Хухры-Мухры) имел место следующий случай, показывающий, как далеки опаленные солнцем сыновья Далекого Конго от понятий европейской закономерности и порядка… Вождь племени бери-бери Корибу, заседая в совете государственных деятелей, получил известие, что его приближенный воин Музаки не был допущен в корраль, где веселились подданные Корибу. Не разобрав дела, князек Корибу разлетелся в корраль, разнес всех присутствующих в коррале, а корраль закрыл, заклеив его двери липким соком алоэ. После оказалось, что виноват был его приближенный воин, но, в сущности, дело не в этом! А дело в том, что до каких же пор несчастные, сожженные солнцем туземцы, будут терпеть безграничное самовластие и безудержную вакханалию произвола какого-то князька Корибу?! Вот на что следовало бы обратить Норвегии серьезное внимание!»
Прочтя эту заметку, я пожал плечами и строго обратился к обессилевшему от слез молодому человеку, который все еще лежал на моем диване:
— Вы хотите, чтобы мы это напечатали?
— Да… — робко кивнул он головой.
— Никогда мы не напечатаем подобного вздора! Кому из читателей нашего журнала интересны какие-то обитатели Конго, коррали, сок алоэ и князьки Корибу. Подумаешь, как это важно для нас, русских!
Он встал с дивана, взял меня за руки, приблизил свое лицо к моему и пронзительным шепотом сказал:
— Так я вам признаюсь! Это написано об одесском Толмачеве и о закрытии им благородного собрания.
— Какой вздор и какая нелепость, — возмутился я. — К чему вы тогда ломались, переносили дело в какое-то Конго, мазали двери глупейшим соком алоэ, когда так было просто — описать одесский случай и прямо рассказать о поведении Толмачева! И потом вы тут нагородили того, чего и не было… Откуда вы взяли, что Толмачев был в каком-то «совете государственных деятелей»? Просто он приехал в три часа ночи из кафешантана и закрыл благородное собрание, продержав под арестом полковника, которого по закону арестовывать не имел права. При чем здесь «совет государственных деятелей»?
— Я думал, так безопаснее…
— А что такое за дикая, дурного тона выдумка: заклеил двери липким соком алоэ? Почему не просто — наложил печати?
— А вдруг бы догадались, что это о Толмачеве? — прищурился молодой человек.
— Вы меня извините, — сказал я. — Но тут у вас есть еще одно место — самое чудовищное по ненужности и вздорности… Вот это: «Следовало бы Норвегии обратить на это серьезное внимание»? Положа руку на сердце: при чем тут Норвегия?
Молодой человек положил руку на сердце и простодушно сказал:
— А вдруг бы все-таки догадались, что это о Толмачеве? Влетело бы тогда нам по первое число. А так — нука — пусть догадаются! Ха-ха!
На мои глаза навернулись слезы.
— Бедные мы с вами… — прошептал я и заплакал, нежно обняв хитрого молодого человека. И он обнял меня.
И так долго мы с ним плакали.
И вошли наши сотрудники и, узнав в чем дело, сказали:
— Бедный редактор! Бедный автор! Бедные мы! И тоже плакали над своей горькой участью.
И артельщик пришел, и кассир, и мальчик, обязанности которого заключались в зализывании конвертов для заклейки — и даже этот мальчик не мог вынести вида нашей обнявшейся группы и, открыв слипшийся рот, раздирательно заплакал… И так плакали мы все.
Эй, депутаты, чтоб вас!.. Да когда же вы сжалитесь над нами? Над теми, которые плачут…
Проверочные испытания (схема)
Все уселись за экзаменационный стол. Ждали. Удивлялись:
— Почему это нет мальчиков? Кажется, уже пора, а никто не показывается!.. Эй, сторож! Не знаешь-ли, братец, почему это не идут мальчики экзаменоваться?
— Оны боятся, — заявлял старый сторож. — Оны запрятались. Кто где.
— Чего же им бояться? Вот чудаки. Эй, сторож! Пойди, пошарь по углам — нет ли где мальчиков? Вытащи и давай сюда.
Сторож, ворча под нос, вышел и через пять минут привел пятерых мальчиков.
— А, голубчики! — обрадовались экзаменаторы. — Вас то нам и надо. А подойдите-ка сюда, подойдите. Хе-хе… А где же остальные? Почему нет, например, Артамонова Семена?
Один из учеников выступил вперед и заявил:
— Он побежал.
— По-бе-жа-ал?!
— Да-с. Побежал. В Центральную Африку.
— Как же он побежал?
— Как, обыкновенно, путешественники. Захватил шестьдесят копеек, ножницы, ручку от граммофона и побежал.
— Что же он говорил, вообще?
— Да ничего. Прощайте, говорит, товарищи. Вы себе тут экзаменуйтесь, а я поеду. Пришлю вам по бизону.
— Вот чудак. А Малявкин, Иван? Он почему не пришел?
— Его никак не могут вытащить.
— Как не могут? Экий лентяй! Родители на что же?
— Родители тоже ищут.
— Как ищут? Ты, милый, говоришь вздор. То говоришь, что его не могут вытащить, то, что его ищут? Где ищут?!
— Да в воде же. Второй день. Никак не могут найти и вытащить.
— Купался?
— Нет, так.
— Хорошо-с. Ну, а Синицин, Илья?
— Тоже не пришел. Он не может.
— Почему?
— Лежит. Выпимши.
— Нельзя сказать — «выпимши». Это неправильная форма. Что ж он, пьян?
— Нет, не пьян. А так. Вообще.
— Недоумеваю. Чего ж он, «выпимши»?
— Эссенции. Взял еще у меня взаймы гривенник. Пропал теперь мой гривенничек!
— Не хнычь, пожалуйста! Все вы скверные шалуны. Небось, ты к экзамену ничего не приготовил?
Взор разговорчивого ученика померк. Горло перехватило.
— Нет. Приго. Товил…
— А-а… хорошо-с! Подойди ближе. А скажи-ка ты нам, дорогой мой… в котором году было положено основание династии карловингов?
Ученик проглотил обильную слюну и обвел глазами комнату…
— Каких карловингов?
— Ну, каких?! будто не знаешь — каких. Обыкновенных. Ну?
— В этом… в тысячу восемьсот…
— Господа! — сказал экзаменатор, с отвращением глядя на ученика. — Сей муж не знает об основании династии карловингов!.. Как это вам понравится?
— Да, да… — покачал головой старичок со звездой. — Хороши они, все хороши! Сегодня о карловингах не знает, завтра пошел-мать зарезал…
— Да-с, ваше превосходительство… золотые слова изволили сказать! Завтра — мать, послезавтра — отца, там опять — мать, и так до бесконечности — по торной дорожке! Садись на свое место, Каплюхин. Вызовем еще кого-нибудь… Малявкин Иван!
— Его еще не вытащили! — раздался робкий голос с задней скамейки.
— Ах, да. Ну, этот… как его… Петерсон! Иди, иди сюда, голубчик… Что ты знаешь о короле Косинусе X?
Глаза Петерсона засверкали мужеством отчаяния. Он махнул рукой и затрещал: