Золотой мираж - Дейли Джанет. Страница 13

– Спасибо, но меня вполне устраивает Мори. Я начинала с его помощью.

– И с его помощью ничего не достигли за девять лет, не так ли?

– Возможно. Но он первый вывел меня на эту стезю. Знаете, есть такое правило – кто первый отвез тебя на танцы, тот и провожает тебя домой.

– Но это бизнес, Кит, – серьезно заметил Джон. – Здесь нет места сантиментам.

– Я воспользуюсь известной фразой президента Кеннеди: «Если не здесь, то где? Если не сейчас, то когда?»

– Благородно, но не разумно.

– А вы железный реалист, не так ли? – спросила она.

– Каюсь.

Дорога пошла в гору, шум уличного движения стал стихать.

– А как вы стали актером? – спросила Кит с искренним любопытством.

– Самоуверенность подвела. Я как-то в споре с приятелем заявил, что стать актером – проще простого. Он поймал меня на слове и подзадорил попытать счастья в местной театральной труппе.

– Ну и как? Убедились, насколько это просто? – рассмеялась Кит. – Небось не раз хотелось взять эти слова обратно.

– Да, не раз, – согласился Джон.

– Я верю вам. – Она убавила скорость и наконец остановила машину. – Ну вот мы и приехали.

Когда она выключила мотор, Джона поразила тишина. В недоумении он оглянулся вокруг. Они были на самой вершине Голливудских холмов, внизу в тумане смога лежал Лос-Анджелес. Солнце, скрытое дымкой, казалось большим огненным шаром с размытыми краями.

– Не забудьте картонку, – напомнила Кит, выходя из машины и громко захлопывая дверцу – единственный звук, нарушивший тишину.

Джон выбрался из машины, не открывая дверцу, а просто перешагнув через низкий борт кузова, и вынул картонку с едой.

Кит стояла к нему спиной, засунув руки в карманы, и смотрела вдаль. Ветер легонько трепал подол ее платья.

Наконец, оглянувшись, она молча посмотрела на Джона, обвела взглядом просторы и город внизу.

В эту минуту она показалась Джону удивительно красивой.

– Хорошо, что вы не забыли картонку. Пойдемте.

Она направилась через шоссе.

– Как видите, не забыл, – ответил Джон и последовал за ней, но вдруг в изумлении остановился, увидев перед собой гигантские буквы: «Голливуд».

Он даже растерялся. Сколько раз он видел их с шоссе внизу, а сколько раз просто не замечал.

Тогда они казались ему белоснежным символом чего-то вечного и незыблемого. Здесь же он увидел на них грязь, трещины, выбоины и непристойные надписи.

– Безвкусица и гигантомания, – заметила, обернувшись, Кит, словно понимая его. – Еще одна реальность Голливуда, не так ли?

– Пожалуй, это так, – согласился Джон, идя за ней по камням к подножию огромной буквы Л.

– Голливуд – это не географическое понятие, а состояние ума и души.

Кит взяла из его рук картонку и, вынув плотно закрытый бумажный стакан с кофе, протянула ему, а сама, смахнув пыль и грязь с низкого пьедестала огромной пятидесятифутовой буквы, села и с наслаждением вытянула ноги.

– Знаете, я впервые здесь, – признался Джон, открывая стакан с кофе.

– Проезд по этой дороге чаще всего бывает закрыт. Из-за детей и подростков, повадившихся устраивать здесь пикники, – пояснила Кит и отпила глоток кофе. – Такой, как у нас в кафетерии, – черный и крепкий до горечи, – сказала она, отставив стакан и доставая пакетик с солью к картофелю фри. – Именно такой, какой я люблю.

– Вы часто здесь бываете?

– Когда появляется тоска по родным горам. Я не часто езжу домой – то нет времени, то денег или даже бензина. В ясные дни отсюда великолепный вид на Лос-Анджелес. Вон там круглое здание, видите, – это Центральный архив, он недалеко от Голливуда.

Она какое-то время молча смотрела на панораму города, а затем, скомкав пустые пакетики от соли, сунула их в картонку, чтобы все вместе выбросить.

– Почему вы тоскуете по горам?

– Я из Колорадо, выросла на ранчо недалеко от Аспена.

– Да? Интересно. У меня там дом.

– Подождите, не в Старвуде ли?

Кит не могла себе представить Джона в одной из фешенебельных викторианских вилл в предместьях Аспена. Несмотря на аристократические черты лица, он не был поэтической натурой. В нем было слишком много физической силы. Викторианская архитектура должна быть ему чужда. У него, видимо, современный в авангардистском стиле дом. Такие она видела в Старвуде.

– Да, там, – ответил Джон и улыбнулся.

– Разумеется, – согласилась она и тоже улыбнулась. Ей нравилась улыбка Джона Тревиса, спокойная, слегка ленивая и вполне человеческая, несмотря на его обычную надменную отстраненность. Сегодня, правда, он был прост и доступен. Его русые волосы были в беспорядке после езды в открытом автомобиле, рукава дорогой сорочки от Армани закатаны на мускулистых загорелых руках.

– Хотите картофеля? – предложила Кит, когда он потянулся за сигаретой.

– Нет, спасибо, – тряхнул он головой и, закурив, смотрел сквозь дым на то, как она с наслаждением ест жареный картофель. До сих пор он не знал, что можно так наслаждаться едой. Съев, она облизала соленые пальцы.

– М-м, амброзия, – прошептала она. – Мне нравится эта тишина, покой. Лишь шелест ветра в кустарнике, изредка крик койота. Это напоминает мне родные места.

– Когда в последний раз вы были там?

– Полгода назад, – голос ее дрогнул. – Ездила хоронить отца.

– Простите. – Он был вполне искренен, выразив свое сожаление, хотя, в сущности, совсем не знал ее.

– Спасибо. – Она слабо улыбнулась. – Мне кажется, мой отец понравился бы вам. Его все любили. У него был такой заразительный смех, не очень громкий, но добрый и веселый, он наполнял радостью жизни сердца всех, кто слышал его. Он любил смеяться и никогда не впадал в уныние. Мой отец был замечательным человеком.

Джон услышал нотки подлинной нежности в ее голосе.

– Ваша мать жива? – спросил он, глядя в свой стакан.

Кит кивнула.

– Она живет здесь, в Лос-Анджелесе.

В больнице, в отделении безнадежно больных. У нее рассеянный склероз. Но Кит не сказала ему об этом. Это были ее беды и заботы, что-то очень личное и касающееся только ее.

– Мои родители развелись, когда мне было шестнадцать, – добавила она.

– И вы приехали в Лос-Анджелес?

– Нет, я жила с отцом до окончания колледжа. А потом приехала сюда. – Она пожала плечами, словно хотела на этом закончить разговор о себе. – А теперь скажите мне честно, вы скучали по дому, когда впервые оказались в Голливуде?

– Смотря что считать домом. – Он выпустил в воздух струйку дыма.

– Это верно. Ведь вы – сын военного, – вспомнила Кит. – Я где-то прочитала, в каком-то журнале.

– Да, мой отец был морским офицером. Каждые два года он получал новое назначение с переменой места службы.

В противоположность Кит ему нечего было вспомнить о доме. Он ненавидел кочевую жизнь своих родителей, ненавидел всю жизнь военного городка, кастовость, жестокую дисциплину, собственную постоянную борьбу за признание в каждой новой школе. Отец был суров с ним и требовал, чтобы он всегда и во всем был первым.

– Ваши родители живы?

Кит потянулась за картофелем.

– Да. Отец после тридцатилетней службы на флоте вышел на пенсию, а теперь работает по контракту в военном ведомстве. Продолжает колесить по стране и возит за собой мать. А она по-прежнему жалуется на свою беспокойную жизнь.

– Они, должно быть, гордятся сыном.

– Едва ли. – Он печально улыбнулся. – Мой отец считает, что быть актером – это не занятие для настоящего мужчины. Он хотел, чтобы я, как он, стал моряком. Я не оправдал его ожиданий. Меня можно считать, как говорят, паршивой овцой в стаде.

Кит посмотрела на его густые волосы, позолоченные солнцем, и покачала головой.

– Вы не паршивая овца. Скорее овца, несущая золотое руно.

Джон негромко рассмеялся. Кит впервые слышала его смех в жизни, а не на экране. Он ей понравился.

– Я принимаю это как комплимент, – сказал он.

– Так оно и есть. – Кит снова протянула руку к пакету с картофелем. – Вы уверены, что не хотите отведать? Я почти все съела. Я люблю вкусную пищу, – призналась Кит с подкупающей искренностью. – Любую, но чтобы была вкусной. Хрустящий картофель, горячие сосиски с лотка в парке, хорошие бифштексы, печеные яблоки в сахаре, зернистую икру... О, ее я просто обожаю.