Дезертир - Валентинов Андрей. Страница 3

Я даже привстал от неожиданности. Плохи, похоже, дела у Единой и Неделимой, если о таком болтают лейтенанты!

– Ведь что получается, гражданин Шалье! Мы уже восьмой месяц воюем, сначала в Бретани, потом у Лиона. Считай, десятки деревень прошли, если не сотни. Хлеба-то везде – завались! Урожай в этом году – девать некуда! А в Париже хлеба нет. Вот отец пишет – очередь с вечера занимают, и то не каждому хватает. И разве это хлеб – серый, с отрубями…

Я чуть было не ляпнул, что гражданам санкюлотам отруби в самый раз, но вовремя прикусил язык. А действительно, почему?

– Париж – большой город, – начал я осторожно. – Крестьяне напуганы, не спешат везти хлеб. Кроме того, не все хотят продавать хлеб по «максимуму»… [6]

Лейтенант помотал головой:

– Я с крестьянами говорил… Многие хлеб в Париж везут, а он – как сквозь землю. Это первое… Потом осел этот…

– Осел?!

Мне показалось, что я ослышался, но Дюкло тут же повторил:

– Осел, гражданин Шалье. Когда мы из Нанта уходили, местный представитель – гражданин Каррье – праздник устроил. Ну процессия, песни – все как обычно. А потом смотрим – впереди осел идет. Гражданин Каррье приказал на осла епископскую митру надеть, а к хвосту Библию привязать…

Я прикрыл веки, чтобы этот парень не заметил мой взгляд. Жаль, что я мертвый…

– Там же все верующие, гражданин Шалье! Как же так можно? Потом гражданин Каррье приказал на площади иконы сжигать и книги священные. В Нанте церкви все закрыли… Вы бы видели, как женщины плакали!

– А мужчины уходили в отряды Шаретта и Рошжаклена, [7] – не сдержался я и понял, что когда-то уже слыхал об этом. И об осле, и о закрытых церквах, и об арестах священников…

– Мы хотели в Париж написать, в Конвент. Ведь это провокация, хуже не придумаешь! А потом пришел «Монитор» из Парижа… Так там такое же гражданин Шометт [8] устроил. И совсем недавно – в Лионе. Я даже к гражданину представителю Фуше [9] ходил, а он мне сказал, что это борьба с фанатизмом. Какая же это борьба?!

Я с интересом покосился на лейтенанта. А парень неглуп!

– Гражданин Фуше приказал все часовни и церкви при кладбищах закрыть. А потом собрать Библии, требники – книги, в общем, – и на могиле Шалье [10] сжечь…

Наши глаза встретились, и рот лейтенанта удивленно открылся. Я поспешил усмехнуться:

– Не родственник. Однофамилец.

Гражданин Дюкло, тут же успокоенный, кивнул, но я знал, что солгал этому парню. Точнее, сказал лишь часть правды. Я, конечно, не имел никакого отношения к безумному Шалье, вождю лионских якобинцев, которому отрубили голову двенадцатью ударами тупого топора. Но тот Шалье, чей документ спрятан у меня в кармане, был его двоюродным братом. Подумалось и о другом: такое «родство» может пригодиться…

Тут лейтенанта отвлекли – что-то случилось с одной из повозок, – и я был избавлен от необходимости отвечать на его скользкие вопросы. Хотя для себя я уже давно дал ответ. Конечно, никакой измены в Конвенте нет. Если не считать того, что все эти «граждане представители» – цареубийцы и преступники, чье место – рядом с гражданином Шалье Лионским, которого добрые горожане отправили на плаху. И чем больше Единая и Неделимая будет совершать подобное, тем лучше. Глаза откроются. Они уже открываются…

Эти дни, проведенные в повозке на старом колючем сене, позволили привыкнуть к нелепому ощущению – мертвеца среди живых. Я уже знал, что со стороны кажусь вполне обычным человеком. Я сменил залитую кровью рубашку и попытался очистить плащ и камзол. Те, кто нашел меня, после некоторого раздумья пришли к выводу, что я был контужен в бою у дороги, где какой-то «синий» отряд столкнулся с бойцами армии Святого Сердца. Меня попытались вынести из боя, но те, кто меня нес, были убиты – или ранены, – и кровь их залила меня с ног до головы. Такая версия всех устроила, и я, конечно, не спорил, хотя знал, что эта кровь – моя. Носить покрытый засохшей кровью камзол было неприятно, но я не спешил расставаться с ним. Камзол был частью меня – прежнего, настоящего, того, кем я был. А тот, кем я был прежде, похоже, отличался предусмотрительностью.

Это я понял в первый же день, когда постарался незаметно осмотреть свою одежду. Итак, во внутреннем кармане лежало сложенное вчетверо удостоверение национального агента, в боковом – толстая пачка ассигнатов, которая столь удивила сержанта, решившего обшарить покойника. Деньги – более восьмисот ливров – оказались настоящие, хотя цена этим бумажкам была невысока. Но под подкладкой камзола я нащупал нечто более интересное – тяжелые кружочки, размером (память не подвела и на этот раз) как раз с гинею, которую чеканил двор Его Величества Георга Английского. Двадцать гиней и еще одна монета, какая-то странная. Не удержавшись, я попросил нож и аккуратно достал монету из тайника.

…Три ливра – новенькие, сверкающие хорошим серебром. На одной стороне – крылатый Гений со стилосом, пишущий на большой грифельной доске, возле которой пристроился маленький галльский петух. Нелепая надпись «Царство Разума», и год – не Второй, а истинный – 1793-й. На другой – номинал, непонятная буква «А» и, конечно же, надпись «Французская Республика». В общем, обычная монета, на которую можно прожить целый день, а то и два (благо не ассигнат, а настоящее серебро), если бы не одна странность. Край был испорчен – слева от крылатого Гения чьи-то руки аккуратно вырезали небольшой треугольник. Конечно, деньги обрезают, особенно высокопробные, но здесь дело было в чем-то другом. Я спрятал монету и решил пока ее никому не показывать.

Итак, тот, кем я был раньше, предусмотрел если не все, то многое. За эти дни мне уже не раз приходилось задумываться над непростым вопросом – кем я был? Вначале думалось, что невозможность вспомнить собственное имя будет не давать покоя, даже сводить с ума. Но вышло иначе. Я почему-то совсем не волновался. Просто ко многим загадкам прибавилась еще и эта. Впрочем, кое-что я понял сразу. Тот, кого нашли возле вспаханного поля, воевал за Родину и Короля, защищая Лион от орд Кутона и Колло д'Эрбуа. Но смерть встретила его не там, он погиб в самом Лионе, и имя его смерти – Бротто. Я чуть было не спросил у лейтенанта Дюкло, что означает это странное имя, но что-то удержало. Лишь потом я понял, в чем дело. Мне – нынешнему – незачем знать, кем был я раньше. Жизнь прожита, и мне осталось одно – добраться до Парижа и найти «Синий циферблат». А дальше все устроится само собой, ведь мне, мертвому, абсолютно нечего опасаться. Если я и волновался, то не за себя, а за то, что оставил в «Синем циферблате». Но и об этом я старался пока не думать. Успею – Париж совсем близко.

В ближайшей деревне, где отряд намеревался остановиться на ночлег, нас ждал сюрприз. Деревня оказалась битком набита солдатами, но не из Внутренней армии, а почему-то из Западной. Вскоре все разъяснилось. Один из отрядов армии Святого Сердца, прорывавшийся из Лиона на север, столкнулся с батальоном Внутренней армии и был вынужден свернуть прямо на парижскую дорогу. Неудивительно, что в Париже началась паника, и две сотни драгун, которые ждали отправки куда-то на границу с Бельгией, были брошены в сторону Лиона. Здесь, возле этой деревни, и произошла встреча. Кто-то из беглецов сумел уйти, но большая часть – около полусотни – была изрублена возле самой околицы. И теперь победители весело праздновали успех. На деревенской площади местные «патриоты» накрыли столы, Дерево Свободы – неказистый тополек с высохшей кроной – было украшено трехцветными лентами, а хор, состоявший все из тех же «патриотов», пел «Марсельезу» и «*!*З*!*a ira» до полной хрипоты.

Рота лейтенанта Дюкло, пришедшая к шапочному разбору, была встречена тем не менее весьма приветливо, и на площади принялись устанавливать новые столы. Не желая участвовать в подобном сонмище, я сослался на строгие рекомендации гражданина Леруа и пристроился в сторонке – в совершенно пустом деревенском кабачке, завсегдатаи которого присоединились к толпе «патриотов». Хозяйка – дама чудовищной толщины, с тройным подбородком – была рада закормить своего единственного клиента до смерти, но обедать я не стал и внезапно понял, что очень хочу курить. То, что я прежний не брезговал табаком, стало ясно почти сразу, как только я обследовал карманы камзола. Странно, но трубки я не нашел ни там, ни в карманах плаща, более того, крошки табака показались какими-то необычными. Не трубочный табак – но и не нюхательный. И я ощутил суетное любопытство. И сейчас, пользуясь удобным моментом, я попросил у хозяйки табаку.