Крымский цикл (сборник) - Валентинов Андрей. Страница 70

Да, эту книгу лучше не читать. Тут и без мистики впечатлений более чем достаточно.

Вернусь все-таки к своим записям. Из Дмитриевки мы выступили в полдень и пошли на Терны. Штабс-капитан Дьяков получил приказ занять оборону, а если противник уже там – овладеть Тернами и держаться до прихода подкреплений. Мы прошли уже несколько верст, когда нас догнала группа конных, среди которой мы узнали старого знакомого, «капказского человека» Андгуладзе. Генерал, не слезая с заморенного коня, обрушился на нас, словно на проштрафившихся кадетов, требуя немедленно остановиться и повернуть на юг. Штабс-капитан Дьяков пытался сослаться на приказ, но генерал Андгуладзе закричал, что здесь приказывает он, что красные уже взяли Британы, и мы немедленно переходим в его распоряжение.

Британы – это совсем недалеко от Чаплинки. А взяв Чаплинку, красные вплотную подступали к Перекопу. Значит, за эти часы фронт прорвали и взяли нас корпус в кольцо. Радостного было мало, а «капказский человек» вновь закричал, чтоб мы немедленно поворачивали к Каменному Колодязю, в сосредоточение 13-й дивизии. Делать было нечего, мы двинулись на юг, чувствуя, что вновь начинается столь надоевшая нам по прошлому году бестолковщина.

К Каменному Колодязю мы добрались уже поздно вечером и застали там огромную гудящую толпу. У этого небольшого села собралась почти вся дивизия, и тут же нам встретилось немало старых знакомых. Все хаты оказались занятыми, и отряд остановился прямо в поле, у околицы.

Было ясно, что завтра нам придется круто, и я предложил прапорщику Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого в бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся и, поглядывая на Ольгу, заявил, что рука его уже зажила и что красных он вполне может рубить и левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не на кого оставить взвод, зато предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала она, но тоже отказалась. В общем, молодежь стремилась в бой, и этому, конечно, следовало только радоваться. Правда, я бы остался, предложи мне кто-нибудь. По этим степям мы кружили уже больше года, и это успело надоесть мне до чрезвычайности. Впрочем, остаться мне никто не предлагал.

Где-то в полночь приехал Андгуладзе, и по селу сразу же поползли слухи. Красные перешли Днепр уже в трех местах, у них полно артиллерии и броневиков, и все наши дневные атаки отбиты, а конница уже шла на оставленную нами Дмитриевку.

Заодно мы узнали, что Терны, первоначальный пункт нашего назначения, так и не были взяты. Все это уже походило на панику.

Впрочем, рассуждать времени не осталось. Нам дали поспать до трех часов утра, а в четыре мы уже выступили двумя колоннами на северо-запад и вскоре заняли оборону у небольшого села с оптимистическим названием Высокая Могила. Я знал, что «могила» по-малороссийски всего-навсего курган, но все равно в этом названии чувствовалось что-то зловещее.

Пришлось окапываться, и окапываться всерьез, поскольку утром следовало ждать конницу, а то и броневики. Правда, опыт Мелитополя не прошел даром, и никого не приходилось особо подталкивать. К девяти утра наша оборона выглядела вполне прилично, и я позволил нижним чинам немного поспать. Прапорщик Мишрис смотрел на меня такими глазами, что я разрешил поспать и ему, а сам усадил поручика Успенского играть в «шестьдесят шесть». Правила мы помнили плохо, приходилось все время напрягаться, и это занимало время.

Красные показались на горизонте около одиннадцати. Они шли, как на парад: впереди – завеса конницы, за нею – несколько броневиков, а сзади – пехотные цепи. Артиллерия ударила по нашим окопам, но била издали и неточно. Наши орудия не отвечали, – очевидно, они все еще оставались в тылу.

Дальнейшее я помню очень смутно. За этот день я не успел написать ни строчки, и в моей памяти все смешалось. Мы отбили несколько атак, затем красная конница перелетела через наши окопы и унеслась куда-то в тыл, но мы сумели отсечь пехоту и поджечь два броневика. Потом каким-то образом краснопузые все же оказались сзади, и мы отстреливались в полном окружении. Наконец, ударила-таки наша артиллерия, и на помощь к нам пришла опоздавшая на марше бригада 13-й дивизии.

Ночью удалось поспать, а на следующий день повторилось то же самое. Я до сих пор не понимаю, почему красные так и не смогли прорвать тонкую линию наших траншей. Возможно, они попросту не спешили.

Третий день ничем не отличался от первых двух. К тому же прошел слух, что красный Лаиышский полк обошел наш левый фланг, и нам вновь грозит окружение. Мы смертельно устали, и красные латыши не могли испугать нас. Разве что, появись у краснопузых полки зуавов, мы бы немного удивились. Впрочем, на этот раз обошлось – латышей удалось отбить, правда, дивизия использовала в этом бою свой последний резерв.

Четвертый день боев у Высокой Могилы мог бы стать для нас последним. От моей роты осталось лишь полсотни нижних чинов, – два неполных взввода, кончились патроны, и, главное, мы уже не могли сражаться. Что-то надломилось, и отряд не отступил только потому, что бежать было некуда – конница в степи не дала бы нам уйти. Но и на этот раз нам повезло. Утром 11 августа красные ушли. Ушли настолько быстро, что мы долго не могли сообразить, что случилось, и еще целый день сидели в окопах. Все разъяснилось только к вечеру.

Нас выручил конный корпус Барбовича. Скрытно подойдя к Константиновке, Барбович ударил с севера прямо в середину боевых порядков красных. Корпус потерял до трети своего состава, но свое дело сделал. Боевые порядки и тылы краснопузых перемешались, передовые части оказались в полукольце, и к вечеру 11 августа три красные дивизии отошли обратно к Каховке и заняли там оборону.

Я всегда уважал бойцов Барбовича. Они выручали нас и раньше, выручили и в эти дни. Через три месяца генерал-лейтенант Барбович вновь повел свой корпус на красные пулеметы, пытаясь спасти Крым. Но время чудес, увы, кончилось, – сотни пулеметных тачанок господина Каретника ударили в упор, и корпус лег на холодный песок Литовского полуострова.

Тогда нам не было известно, что происходит у Каховки. Мы спали, и нас не могли добудиться ни кашевары, привезшие нам ужин, ни генерал Андгуладзе, ни даже штабс-капитан Дьяков, проснувшийся первым и безуспешно пытавшийся поставить нас на ноги.

Мы очнулись уже поздно вечером, когда закат догорел и со степи подул свежий ветер. Но теперь он нес не привычный запах степных трав и созревшей пшеницы, – воздух был полон гари и порохового смрада. У горизонта тянулась красная полоса – вдоль Днепра, не прекращаясь ни на минуту, продолжались бои.

Поручик Успенский прибыл меня навестить. На этот раз он был в прекрасном настроении и, похоже, забыл бредни по поводу дуэли. Наши вещи собраны, осталось дождаться приказа. Я напомнил поручику, что читатели с нетерпением ожидают окончания его великого романа. Поручик Успенский поспешил меня успокоить – роман успешно приближается к концу. Конец, по мнению автора, будет умеренно-оптимистичным. Интересно, что это будет означать на практике…

1 июля

Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять в сутки. Вчера поручик Успенский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно не торопиться. Во всяком случае, сдаваться покуда рано. Я лично капитулировать не намерен.

Утром 12-го мы вернулись в Каменный Колодязь и уже начали было располагаться на отдых, как последовал приказ собираться и вновь готовиться к походу. Штабс-капитан Дьяков узнал в штабе, что вчера два полка 13-й дивизии вместе с конницей Барбовича атаковали красных у Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь к Каховке выступали все резервные части, в том числе и мы.

Перед выступлением штабс-капитан Дьяков построил отряд, и мы еще раз проверили тех, кто остался. Нас было почти столько же, сколько восемь месяцев назад под Токмаком. Но уже не было Николая Сергеевича, не было трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем мы вышли когда-то из Ростова. Что ж, два наших прапорщика командовали теперь взводами не хуже, чем Сеня Новиков и Володя Дидковский. А поручик Успенский давно уже мог вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался на месте, словно и вправду завороженный. Но теперь передо мною стояли последние сорокинцы, и я снова поведу их в бой.