Механизм Времени - Валентинов Андрей. Страница 8

Он не жаловался. Трость удачно дополняла облик Зануды: сюртук с длинными фалдами, темная рубашка, шляпа с узкими полями. Черная креповая повязка на рукаве. Так и должен выглядеть коренной уроженец Копенгагена, солидный, в летах – не какой-нибудь бесшабашный бурш или, того хуже, поэт.

Ах, мой милый Андерсен,
Андерсен, Андерсен!..

На девственно чистый стол легла газетная бандероль. Тонкие длинные пальцы вскрыли обертку, развернули, расправили шелестящие страницы. «Прекюрсер», Лион, 4 июня. Заголовок, передовица, столбцы новостей...

Вот!

«Париж, 1 июня. Вчера злосчастная дуэль отняла у науки юношу, подававшего самые блестящие надежды. Увы, его преждевременная известность связана только с политикой. Молодой Эварист Галуа дрался на дуэли с одним из своих друзей. Есть сведения, что дуэль была вызвана какой-то любовной историей. Противники избрали в качестве оружия пистолеты. Стреляли в упор, но из двух пистолетов заряженным был только один. Пуля ранила Галуа навылет. Его перенесли в больницу...»

Пальцы сжались в кулак.

– Rassa do! [7] Rassa!..

Кулак молнией упал на столешницу – и замер на волос от зеленой ткани. Любопытный гоблин, выглядывавший из пыльного камина, удрал в дымоход. Слышать такое от Зануды приходилось нечасто. А уж видеть...

Кулак разжался. Торвен сложил и спрятал газету. Из нижней папки выскользнули листы белой бумаги с золотым обрезом. Перо нырнуло в массивную бронзовую чернильницу.

– Alles ist hin!

«Эварист Галуа. Умер в десять часов утра 31 мая 1832 года в Париже, в больнице Кошен».

2

Утром в доме академика Эрстеда царила тишина.

Гости и посетители приходили ближе к вечеру. Время до полудня считалось священным. Гере Эрстед работал в кабинете или лаборатории, если не отправлялся на службу, в Политехнический институт. Зато гере Торвен бессменно пребывал на посту. Место, которое он именовал «караулкой», располагалось очень удачно – на широкой лестничной площадке между первым и вторым этажами. В давние годы здесь была каморка для прислуги – тесная и неудобная, но, как выяснилось, вполне подходящая для Зануды.

Восседая на стуле с высокой «готической» спинкой, он слышал все, что происходит не только на лестнице, но и у входных дверей. Наглые визитеры, посмевшие нарушить утренний покой дома, чудом миновав привратника и проскользнув мимо его глазастого внука, Каре-Непоседы, неизменно удостаивались встречи с гере Торвеном – хмурым и решительным.

Времени как раз хватало, чтобы услышать звонок колокольчика у крыльца, встать, взять трость – и шагнуть навстречу. Пистолет довелось пустить в ход лишь однажды.

Вот снова – колокольчик...

Торвен вздернул светлые брови, прислушался к быстрым шагам.

Ах, мой милый Андерсен,
Alles ist gut! [8]

Бумага, лежавшая на столе, юркнула в папку. Гоблин в камине с завистью вздохнул. Зануды не допускают посторонних к служебным документам. Дружба дружбой... Кроме того, Торбен Йене Торвен не позволял себе прятать бумаги в присутствии гостей, считая сие крайне невежливым.

– Гере Торвен! Знаете, что мне пришло в голову?..

В дверь заглянул Длинный Нос. Подался назад, вновь появился, теперь уже in corpora. Счастливый владелец носа и сам был долговяз – не великан, а дылда. Иных сравнивают со складным метром. А случается, метр – нескладной. Худ, узкоплеч, волосы торчком...

– Обязательно расскажу гере Эрстеду! Но сначала вам, гере Торвен... Добрый день!

– Добрый день, гере Андерсен! Отчего бы вам не присесть?

Длинный Нос махнул костлявой рукой.

– Не стоит! Я... Каждое живое существо – это двигатель, настроенный на работу Вселенной. Нет созвездия или туманности, солнца или планеты, которые бы не ощущали контроля над своей судьбой. Не в расплывчатом астрологическом смысле, а в прямом и положительном смысле физики...

– Сами придумали? – поинтересовался Торвен.

– Да! Только что, у дверей. Слушайте! Во всем мире не существует объекта, наделенного жизнью, – от человека, покоряющего стихии, до муравья, нашедшего соломинку, – который не колеблется в такт движению Вселенной. Единый ритм... Понимаете?

Торвен задумался, склонил голову набок. Уверенно кивнул:

– Нет!

– Ну как же? Это очень просто...

– С полной определенностью могу сообщить вам, гере Андерсен: не понимаю. Я далек не только от поэзии, но и от всякой философии. Однако вижу, что чтение статьи гере Эрстеда о перемещении по проводу электрической жидкости пошло вам на пользу.

– А говорите, не понимаете. Всегда вы так!..

Длинный Нос достал из-под мышки большую, обтянутую тканью папку.

– Статья! Отредактировал, надеюсь, удачно. Держался подальше от поэзии... и всякой философии. Убрал лишние «что» и разнообразил глаголы. Вот!

Папка легла на зеленое сукно.

– Рад за вас. Покажем гере академику – и отошлем в редакцию. Пусть некоторые, с позволения сказать, коллеги скрипят вставными челюстями по поводу «красот стиля». Научные статьи должны читаться! Что толку в мудрости, если ее никто не поймет? Я вам рассказывал про одного профессора, коего я имел счастье слушать в Университете? Ученый муж травил «красоты стиля» серной кислотой и призывал учиться у налоговых инспекторов. Они-де излагают предмет ясно и конкретно!

Торвен встал, засунул руки в карманы, сморщил нос и даже изобразил некое подобие глумливой усмешки.

– По младости лет я, грешным делом, задумывался о пользе серной кислоты для вытравливания идиотизма. Идея не прошла – всей промышленной мощи Европы не хватит для одной маленькой Дании... Ханс, вы не у полицейского пристава. Не стойте столбом, садитесь!

Гость подчинился.

– Гере Эрстед хочет заказать вам статью о телеграфической связи. В последние годы, если помните, появились интересные разработки Ампера, Фехнера – и особенно барона Пауля Шиллинга. А наши святоши заявили, что телеграф окончательно погубит нравственность. Решили, поди, что им станут присылать девиц из Парижа по проводам. Кислоты бы!.. Однако, гере Андерсен, почему я не слышу доклада о ваших успехах? Надеюсь, не опоздали на встречу с обер-камергером Гаухом?

Длинный Нос качнулся на стуле, вызвав жалобный скрип.

– Лучше я сказку напишу, дядя Торбен. «Поэт и камергер». Сюжет стар, как мир. Нищий поэт приходит к важному и толстому вельможе, дабы попросить место библиотекаря. Вельможа ненавидит поэзию. Но прямо отказать не может – поэт хоть и беден, однако известен...

Торвен слушал молча. Смотрел не на гостя – в окно. Исчезла усмешка, затвердели скулы; пальцы дрогнули, сжимаясь в кулак.

– ...вельможа сладко улыбается, разводит руками и говорит то-о-о-оненьким голоском: «Ах, дорогой наш Ханс Христиан Андерсен! Не заставляйте меня совершать преступление перед Музами! Вы слишком талантливы для такой тривиальной должности, как библиотекарь!..»

– Это он, положим, зря. Я вам обещаю, Ханс... У сказки будет иной финал.

– Конечно! Придут благородные разбойники, разложат костер, поджарят обер-камергеру пятки и заставят петь «Марсельезу». Тот хрипит, визжит, пускает петуха – и наконец подписывает распоряжение о зачислении бедного поэта на службу. Стоит ли, дядя Торбен? Ну, какой из меня библиотекарь? Я лучше открою кукольный театр. Я еще в школе, в Оденсе...

– Гармонику не хотите? – съязвил «дядя Торбен». – Как у савойяра? Купим вам обезьянку и попугая – билетики Счастья вытаскивать...

Ханс расхохотался.

– Точно! «А превалит тибе щастя, залатой-сиребреный!» Гармоника устарела, теперь с шарманкой ходят. Песня есть немецкая – «Шарманте Катарина». Помните?