Лошадь под водой (Кровавый круг) - Дейтон Лен. Страница 12

– В какой-то мере понятно, – уточнил Синглтон.

– Позволь мне возразить тебе, мальчик, – начал мягко Гэрри Кондит. – Очень много моих друзей сражалось в бригаде Авраама Линкольна но они не были коммунистами. Эти простые парни шли на смерть, чтобы ты не носил черную рубашку и не бил стекол в еврейской кондитерской по пути в школу. «Наша война» – так говорят в Испании, но это не только их война. Это была его война, моя война и, знаешь ли ты или нет, твоя война, война тех, кто стоял на стороне государства и вдруг обнаружил, что есть люди, которые хотят поступить с ними так, как соотечественники Ферни поступили со своим народом или еще хуже. Но им это не удалось, к счастью для всех, потому что те, кто в 1942 году готовил гробы для фашистов, снова вышли на арену. Поэтому нельзя быть таким терпимым и понимающим; кто знает, когда придется сойти со сцены.

Гэрри Кондит продолжал говорить тихо и спокойно, но все прочие разговоры прекратились. Вечерний северный ветер начал шевелить листья маленького пальмового дерева. Гэрри покровительственно дотронулся до плеча Синглтона и произнес уже шутливым тоном:

– Мы становимся чересчур серьезными, не так ли? Что, если нам еще выпить? Идем, Чарли, помоги мне приготовить выпивку.

Они исчезли на кухне. Ферни беседовал с Джорджо по-итальянски в дальней части балкона.

– Что думаешь об этом? – спросил Джо.

– Запроси Лондон, досье С.8 на него, и еще раз проверь Синглтона. Осторожность не помешает. А Синглтон вызывает некоторое сомнение.

Я смотрел, как волны набегают на берег. Тень каждой из них темнела, пока одна, потеряв равновесие, не вырывалась вперед. Она прорывала белую брешь в зелени океана и, падая, сбивала следующую, а та – следующую, пока белая пена моря не вырывалась из образовавшейся прорези.

Чарли и Гэрри появились из кухни с большим подносом, на котором стояли стаканы и кувшин, украшенный изображением девушек, танцующих канкан, и золотой надписью: «Да здравствует неравенство!»

Когда они проходили через дверь, Гэрри Кондит говорил:

– ...это единственное, чего мне не хватает из нью-йоркской жизни.

– Но я сделаю это для тебя, – пообещала Чарли.

– Правда, золотко? Я буду тебе очень признателен. Один раз в неделю было бы чудесно! Моя девушка может хорошо гладить хлопчатобумажные, но синтетическое волокно плавится. У них здесь слишком горячие утюги.

Затем Чарли громко произнесла:

– Мистер Кондит, я хочу сказать, Гэрри, приготовил для нас мартини, и, кроме того, у него все же есть холодильник!

– Ты же обещала, что это будет наш маленький секрет, – шутливо упрекнул ее Гэрри и ущипнул за зад.

– А вот это не по-американски! – воскликнула она.

– Конечно нет! – засмеялся Гэрри. – Увы, так мало осталось того, что приходится делать руками!

Волны катились, опрокидывались и обрушивались на пенистые гребни своих погибающих предшественниц. Я подумал – а скоро ли нам предстоит то же самое?

Глава 15Реакция на рынке

Понедельник выдался жарким и солнечным. Я оставался в доме, который Чарли называла «уютным». Я заметил ей, что, по-моему, у нее все руки заняты только Гэрри Кондитом, а Джорджо и она ответили – откуда мне известно, что не наоборот? Я не знал. Чарли попросила мою расческу, за полторы минуты привела в порядок свои волосы и вернула ее. Мы отправились на рынок. Она установила простые, фамильярные отношения с мужчинами, не вызывая вражды со стороны женщин.

Чарли говорила по-португальски очень бегло и знала даже местные названия некоторых овощей и рыб. Женщины видели в ней воплощение эмансипации, к которой они так стремились, а мужчины разглядывали ее, думая о том, можно ли иметь с ней дело за столом или в постели.

Бледно-розовое платье без рукавов особенно оттеняло ее загорелые руки. Светло-пепельные от природы, цвета портлендского цемента, некрашеные волосы обрамляли смуглое лицо. Она остановилась, чтобы потрепать пса, сидевшего посреди раскаленной дороги, свистнула вслед газовщику, а мальчик, торговавший овощами, позволил ей поработать на резательной машине, превращавшей капусту в груду проволочных нитей и добавлявшей тонкие полоски моркови и тыквы к булавочным головкам бобов.

Она разрезала желтые связки бананов ударом ножа, критиковала чеснок и помидоры и пробовала ногтем бобы. Она нравилась людям.

Мы прошли через рыбный рынок. На плоских бетонных скамьях блестели лещи, сардины и макрель. Солнце отражалось в море, сверкая миллионом маленьких блестящих огоньков, как будто там, на волнах океана, сидели различные птицы, сердито взмахивавшие своими белыми крыльями.

Ярко раскрашенные лодки рыбаков, вытащенные подальше от воды, тесно прижались друг к другу, будто на конвейере Форда. Снаружи светло-зеленые, выгоревшие розовые, черные и белые с изображением глаз, головы лошади или просто названием на носовой части, внутри большинство их было выкрашено в яркий ультрамариновый цвет. У некоторых развевались на ветру большие пучки шерсти животных – на счастье. В воскресенье лодки провели в море дождливую ночь, и теперь их слегка приподнятые носы напоминали сохнувшие паруса. Тут и там рыбаки проверяли сети – нет ли в них дыр – и чинили их под палящим солнцем.

Когда мы уходили с рынка, зазвенел маленький колокольчик, он известил о прибытии сборщика налогов. На солнце сушился морской угорь, а на булыжниках мужчина в рубашке то ли темно-синего цвета со светло-голубыми полосками, то ли наоборот скоблил большие весы для рыбы. Чарли спросила его, распродал ли он свой товар. Он сказал «да» и, когда она грубовато выругала его по-португальски, побежал, чтобы принести крабов, сделав вид, что оставил их для нее.

Даже полицейский подтянул свой кожаный ремень и улыбнулся ей. Рейтинг Чарли поднялся еще выше. Никто раньше не видел, чтобы он улыбался.

Каждый год здание с колоколом красят в горчичный цвет, а дверь соседнего бара – в ярко-оранжевый, но на солнце они день за днем выгорают, пока цвет не исчезает совсем. Внутри бара пол и стены выложены плитками в форме звезд. Солнечный свет, который проникает внутрь, как два белых коврика, холодно отражается от столиков с мраморными столешницами и сломанных голубых стульев. Цветные репродукции Глами, фотографии в рамках лондонского Тауэра и королевы, жены Салазара, украшают стены. В благодушном сосуществовании здесь находятся большая рыжая кошка и петушок Франсуа. Матросы говорили: «Спой, Франсуа!», чтобы заставить его прокукарекать для Чарли.

Вошел Джо Макинтош.

– Мы подняли одну канистру, вы пойдете?

Ферни вошел в бар в тот момент, когда мы выходили. Он пристально посмотрел на нас.

Глава 16Один лишний

Ставни на окнах были закрыты. В передней темной комнате сидел Джорджо и ждал нас. Синглтон чистил лодку и различные принадлежности. Он мог вернуться в любой момент.

– Мы решили подождать вас, сэр, – сказал Джо.

– Спасибо, – произнес я, будто принимая шлем королевы Елизаветы.

На столе, покрытом газетой, шестидесятиваттовая лампа освещала зеленую стальную канистру с закругленными краями и углами, две ее половины одинаковой формы соединялись намертво.

Я попросил Джо принести «Поляроид». Он принес аппарат вместе со вспышкой и зеленым фильтром, чтобы как можно лучше рассмотреть детали на зеленой окраске, и сделал шесть снимков. Они вышли вполне удовлетворительными.

Джо взял маленькие плоскогубцы и начал расковыривать канистру, пока ее древние петли не поддались и она не раскрылась.

Никто из нас, я думаю, не ожидал многого, но все же мы надеялись, что усилия наши увенчаются чем-то большим.

Увы, там оказались пара пригоршней белых хлопковых нитей не очень хорошего качества, старый кусок ткани размером с мужской носовой платок, несколько клочков белой бумаги и двадцатидолларовый банкнот, смятый и грязный.

Чарли протянула руку за купюрой, но, когда она взяла ее в руки, раздался шум двигателя мотоцикла. Он нарастал и заглох прямо под нашими закрытыми ставнями окнами.