Журнал «Если», 2003 № 07 - Панков Николай. Страница 9

Следователь Гришко — немолодой уже, солидный дядька — был отменно вежлив. Не кричал, не ругался, не грозил. Суховато, слегка даже скучающим тоном он объяснил, что положение мое куда серьезнее, чем кажется. «В результате оперативных мероприятий выявлен факт активной вирусной атаки, имеющий целью нарушить функциональность информационной структуры «Хозяина Нижнего Мира», — зачитал он с экрана.

— А ко мне это какое отношение имеет? — уже обо всем догадываясь, разыграл я непонимание.

— Увы, Андрей Михайлович, прямое отношение, — Гришко был явно опечален. — Как вы знаете из истории, в давние времена вирусы представляли собой программы с деструктивными функциями. Стирали данные, копировали свой код, передавали в интернет секретную информацию пользователя… Потом, когда случилась Великая Реализация, о вирусах надолго забыли — ведь Информационный Разум автоматически сканирует любой появляющийся в Сети файл. И что же — возникли вирусы нового типа, поражающие уже не обычные программы, а именно осознавших себя Алгоритмов.

— Интересно, — хмыкнул я, — как это можно навредить Алгоритму, существующему в миллионах копий по всей планете? Миллионы файлов запортить? Так Ин-Ра отследит после первого же…

Гришко посмотрел на меня с искренней жалостью.

— Андрей Михайлович, эти вирусы вообще не затрагивают файлы. Их материальный носитель — люди. Человеческие поступки. В игровом процессе, разумеется. Вы же, как всякий культурный человек, знакомы с учением академика Слёзова. Алгоритмы нуждаются в нашей с вами эмонии. Так вот, эмония бывает разного качества. Она зависит от психологического состояния геймеров. Если в игре все идет согласно алгоритму, то и эмоции люди испытывают правильные, предусмотренные. Эти эмоции и попадают к адресату. Но вот представьте: в игре случилось что-то необычное, незаложенное в нее. Как-то не так себя люди повели, нестандартно. Что это означает? Верно, люди испытывают уже какие-то другие эмоции. А остальные геймеры, видя странное поведение своих коллег, удивляются — и тоже испускают искаженную эмонию. Которая, грубо говоря, пролетает мимо родного Алгоритма и без толку рассеивается в глобальном информационном поле. Понимаете?

Он в упор взглянул на меня — и в серых его глазах плескалось нечто… нет, не жестокость и не ярость… просто холод. Жидкий азот, а может, и гелий.

— И вот некий игрок отказывается выполнять свою задачу, намеренно подставляется под выстрелы противника, чьи шансы изначально были безнадежны. В результате одна команда захватывает Сокровищницу другой, чего отродясь в этой Игре не случалось. Какой это психологический шок и для тех, и для других, надо объяснять? И пожалуйста — эмоции геймеров изливаются в информационное поле, но большей частью — уже мимо Алгоритма. А то, что достается ему — отравлено. В результате его структура застывает, самосознание гаснет. Это как если бы из человека выкачать всю кровь. В общем, «Хозяин Нижнего Мира» умер. Можно играть до посинения, на всех Полигонах планеты, но некому уже будет вбирать в себя эмонию игроков. Теперь это просто несколько миллионов исполняемых файлов, не более.

Выходит, информационные твари тоже смертны? То есть с ними можно бороться, и успешно?

— И вот теперь пора послушать вас, Андрей Михайлович. Расскажите, кто предложил вам игру не по правилам, при каких обстоятельствах, когда, чем обещал заплатить за услугу, как мотивировал свою просьбу. Максимально подробно. Вы прекрасно понимаете, что от вашей искренности зависит ваша дальнейшая судьба.

Я отвел взгляд. Ну в самом деле, кто мне этот загадочный Олег? Друг, брат, единоверец? Я ему чем-то обязан? Да ничем, расплатился сполна. Убил Игру. Оккупанты, вампиры? Ну, где-то в чем-то. Но ведь и в самом деле живые, разумные. Виноваты ли они в том, что появились на свет? С Альфы Центавра, что ли, они прилетели, размахивая лучевиками? Мы же их сами и создали, сами выкормили… Сами их пишем. Я пишу. Сильно бы я радовался, узнав о смерти «Убегающих из ночи», «Слугах Истины», «Застывших в пустыне»? Сколько ни усмехайся, сидя с друзьями за пивом, сколько ни криви губы («халтуру гоню»), а ведь когда пишу, радости и боли, наверное, ничуть не меньше, чем у разных там Федоров Михайловичей, Михаилов Афанасьевичей, Сергеев Васильевичей… Книги ли, сценарии ли Игр — это все равно ведь наши дети. В каком ни есть, а смысле. «Вам никогда не приходилось жечь собственных детей?»

Рассказать? Все как, на духу? Переступить какой-то мифический порог, принять за аксиому, что Олег — мерзкий убийца, заслуживающий жестокой кары? Так вот взять и выдать человека, не зная, зачем он на это пошел? С детского сада терпеть не могу стукачество. «Добровольное сотрудничество», как возразил бы добрый следователь Гришко.

— Извините, но у меня тоже есть принципы, — тихо сказал я, разглядывая узоры на белом кафеле стен. — Ничего я вам не расскажу. Раз уж проводите «оперативные мероприятия», значит, пишете все, происходящее внутри Игр. Значит, и сами все знаете. А я, простите, не доносчик.

Ни в чем не могу упрекнуть Гришко. Он долго убеждал меня бросить глупости, расписывал дело и с моральной стороны, и с политической, и с религиозно-философской. Видимо, пытался нащупать ту идейную загогулину, которая держит мой язык. Так и не понял, что вовсе и не в идеях дело, а в тупом упрямстве — случается со мной иногда такое.

— Ну ладно, — погрустнев (хотя дальше уже вроде было и некуда), сказал следователь. — Вы сейчас все равно расскажете, но вам же потом будет стыдно.

Он нажал кнопку — и в комнате едва ли не мгновенно возникла медсестра. Не то что Люсенька — пожилая, с лошадиным лицом и старомодной прической.

— Два кубика, — скорбно велел Гришко. И не успел я опомниться, как рукав мне закатали по локоть и игла шприца нежно вошла в вену.

Боли не было — совсем. Даже многострадальные мои почки перестали ныть, и плечом я мог шевелить вполне свободно, не рискуя огрести острую вспышку. Словно и не избивал меня никто две недели назад. Словно в юности, когда я мог пробежать километр и сердце не кусалось. Даже непонятно, зачем меня заботливо перенесли на кушетку? Что? Кружится ли голова? Нисколько не кружится, хотите, станцую?

А я еще подозревал «внуков Касперского» в жестокости! Что за диссидентский бред! Здесь работают гуманные люди, не способные никому причинить боль — ни кошке, ни мышке, ни сценаристу Ерохину. Они испытывают стойкое отвращение к любому насилию. Наоборот, они призваны бороться с жестокостью. А разве это не жестокость, когда Алгоритм мучается, задыхается, лишенный живительного потока эмонии? А те крохи, что проникают в его информационные слои, жгут пострашнее серной кислоты. И умирание длится долго, и собратья-Игры скорбят, но ничего уже нельзя поделать, противоядия не существует. Сколько же надо накопить в себе злобы, цинизма, чтобы такое придумать! Как, наверное, наслаждались эти садисты, смаковали агонию… А к тому же и денег получили немало — ипподром и ставки вполне могли быть правдой. Хорошее прикрытие. Бандиты… Такие же бандиты с пустыми глазами, как избивавший меня Толян. Лишь мозгов побольше, но оттого они и хуже. Кто знает, сколь глубоко этот вирус внедрился в человечество? Как же его вырвать, изгнать? Следователь Гришко знает. Он все знает. Вот он склонился надо мной, и лицо его — точно полная луна, окруженная чернильной тьмой полуночи. Его серые глаза подобны бездонным озерам, и плещется в них жалость и доброта. Он поможет! Он спасет!

Конечно, я рассказал все. Память стала кристально ясной, всплыла в мозгу каждая черточка. Каждый жест и взгляд Олега проступили с необычайной резкостью, как на старинных фотографиях. Я говорил, захлебываясь словами, спешил сообщить любую деталь, всякую мелочь — и когда темная пелена заволокла мир, губы мои еще шевелились.

Нормальный человек на моем месте усиленно вспоминал бы жену и детей, вздыхал бы, прикидывая дальнейшие перспективы, одна другой мрачнее, терзался бы сожалениями — ну зачем, зачем поверил коварному вирусу-Олегу?