Тирмен - Валентинов Андрей. Страница 4

– Мой сменщик, Артур, – тирщик указал Даньке на парня. – Знакомься, Артур: это Даниил. Мы сейчас жирафу валить станем.

– Саф-фари, блин, – без улыбки отозвался парень, подошел к стойке, отдал газету тирщику и обменялся с Данькой рукопожатием. Ладонь у Артура оказалась вялой и безвольной, как снулая рыба. Зато лицо, смуглое и плохо выбритое, состояло из сплошных углов: скулы, подбородок, короткий нос.

Когда парень шел, становилось видно, что он прихрамывает.

Завалить жирафу оказалось проще простого. Краем уха прислушиваясь к советам тирщика, Данька все исполнил в точности – и испытал острое чувство удовлетворения, когда желто-пятнистая Веранда закачалась вниз головой. Жаль, что такой фокус нельзя проделать при всем классе: хохоту было бы…

– Заходи пострелять, – сказал на прощание тирщик дядя Петя, качнув «аэродромом». – Постоянным клиентам – со скидкой.

А хромой Артур ничего не сказал, скрывшись в каморке.

Поданный нищенке гривенник продолжал оплачивать удачу, потому что снаружи Жирного не оказалось. Ушли в кино, с облегчением понял Данька. Не желая искушать судьбу, он свернул на боковую аллейку, собираясь пройти мимо кафе «Чебурашка» и выбраться из парка на остановку троллейбуса. На прощание надо будет помахать рукой пролетарскому писателю Горькому. За сочувствие.

Солнце спряталось за лохматую тучку, похожую на бездомную дворнягу. Под ногами шуршали опавшие листья. Если из парка выбраться в лесопарк, пройдя вдоль детской железной дороги и свернув за Сокольниками налево, там этих листьев горы. Можно шаркать, словно ты – дряхлый старикан, и листья будут взлетать в воздух, распространяя прелый запах осени. Скоро начнутся дожди, в лесопарке станет не пройти из-за грязи, а сейчас хорошо. Вернуться? Все равно дома делать нечего…

– Здрасьте, – сказал Жирный, выходя из кафе «Чебурашка» с бутылкой пива в руке. – Давно не виделись. Архангел, ты мне капусту несешь, или где?

Следом, противно смеясь, валила кодла.

Жирный был старше на два года и тяжелее на целую тонну. Даже когда он просто стоял напротив, прихлебывая пиво, дышать становилось трудно. Словно ты уже лежишь на асфальте, в луже, а на тебе верхом сидит большая-большая неприятность и приговаривает: «Капусту или где? Где или капусту?» На центральной аллее хотя бы оставался шанс, что кто-то из гуляющих вмешается, поможет, разнимет в случае чего и проблема отложится до завтра. Но здесь, возле пустого днем кафе…

– Я гуляю, – глупо сказал Данька.

– Ну-ну. – Жирный растянул рот в ухмылке, показав скверные зубы. – Гуляй. Должок верни и гуляй на всех четырех. Дыши воздухом.

– Я тебе ничего не должен.

Это была глупость едва ли не бóльшая, чем сам Жирный со всей его кодлой. Общий вес глупости, считая каждое слово, даже малую частицу «не», мог завалить носорога. Из коленок вынули суставы и натолкали сахарной колючей ваты. Окажись здесь Кощей, то-то порадовался бы.

– Фофан, держи пиво. – Не сводя глаз со строптивого должника, Жирный протянул бутылку конопатому обормоту Фофану, Данькиному однокласснику, несмотря на возраст допущенному в кодлу за особые заслуги. – Отопьешь, убью.

И взял Даньку за грудки.

– Я таких, как ты, – доверительно сообщил Жирный, тряся щеками. – Знаешь, что я таких, как ты?

Улетая спиной назад, Данька успел подумать, что пусть спиной, пусть назад, лишь бы подальше от глазок-буравчиков Жирного – не свинских, волчьих. Еще лучше было бы долететь вот так до троллейбусов и впрыгнуть в уходящую «двойку» или разбиться насмерть, избавившись от любых забот. Долго думать о приятном не получилось: он врезался в кого-то и оказался на земле.

– З-зохри м-моро, – непонятно охнули под Данькой.

Спихнув мальчишку в кусты, неудачливый прохожий встал на четвереньки и обернулся заикой Артуром, сменщиком дяди Пети. Мотая головой, Артур кашлял и отдувался. Вставать на ноги, судя по всему, он не собирался. К штанам и куртке обильно прилипли листья, левый рукав треснул по шву на плече.

«Сейчас он защитит меня. – Воображение истерически рисовало одну дивную, спасительную, невозможную картину за другой, пытаясь отгородиться от реальности, жуткой, как вздох серого волка над поросячьим домиком из соломы. – Он бывший «афганец», десантник или каратист, или Жирный испугается, что Артур сломал руку, и убежит, или здесь пройдет наряд милиции…»

Кодла ржала и тыкала в Артура пальцами.

– Офигенно извиняюсь. – Жирный с насмешкой кивнул хромому сменщику. – Мы тут по-дружески бабки решаем. Желаю идти мимо.

На щеке Жирного алел свежий прыщ. Данька до одури жалел, что винтовка осталась в тире. Уж в этот прыщ он всадил бы пулю точнее, чем в мишень-монетку.

– Зох-хри м-моро, – повторил Артур, садясь назад, прямо в лужу.

За его спиной кончался асфальт и начиналась трава. Сменщик, не глядя, протянул руку, нашарил в траве ржавую гайку и засветил Жирному в лоб.

– Т-вою м-мать! – Жирный, заикаясь, в свою очередь сел на ступеньки входа в кафе, словно решил во всем подражать Артуру. Он взялся за лоб: осторожно, как берутся за любимую мамину чашку из китайского фарфора, подозревая, что чашка треснула, а мама на подходе. – Тв-в-вою-ю… С-сука! Ах ты с-сука! Ты-ы…

Прямо со ступенек он быком кинулся на обидчика: смести, втоптать, сесть сверху и многократно наплевать в подлую харю. Это он умел. На школьном дворе, во время перемен или после футбола, Данька не раз убеждался, до чего же хорошо Жирный умел это делать. И, стоя в толпе восхищенно ахающих сверстников, никогда не желал из зрителя превратиться в участника экзекуции.

«Конюшенко, – вспомнилось не пойми к чему. – Фамилия Жирного: Конюшенко».

Имя не вспоминалось.

– П-педер, – сказал Артур. – П-педер сухт-те…

И кинулся навстречу массивной туше – маленький, согнутый в три погибели, грязный, будто ошалевший пес под грузовик.

Когда столкновение казалось неизбежным, сменщик извернулся, уступая дорогу, и воткнул худое плечо Жирному в брюхо. Брюхо содрогнулось. Жирный, по инерции продолжая движение, сдулся пузырем, в который ткнули кривой иглой. Или нет, такие пузыри Данька видел, когда отец с дядей Левой ели вяленую воблу: к пузырю подносилась спичка, тот лопался и чернел, обугливаясь, а по комнате разносился запах паленого.

Вонь горящих листьев – дворники жгли осенние горы листвы за аттракционами – лишь усилила сходство.

Ноги у Жирного заплелись, Артур вцепился противнику в левую брючину и сильно дернул. У сменщика сейчас все стало наоборот: лицо, вырезанное из углов, расплавилось, потекло, сделалось лужицей горячего парафина, бессмысленной и придурковатой, а вялые руки-рыбы вдруг хищно щелкнули клыками голодной щуки, вырвав клок из тонких джинсов «Milton’s».

Жирный грохнулся ничком и тоненько заскулил.

– А он тебя пидором назвал… – бормотнул конопатый Фофан. До него всегда доходило с большим опозданием. – Слышь, братан, он тебя…

Дернувшись, Фофан плеснул в Артура, по-прежнему скрюченного не по-людски, пивом. От страха или от дурного героизма – Данька не понял. Мутная желтая струя обрызгала сменщику голову и плечи, черные волосы слиплись блестящими сосульками. Не обращая на это внимания, Артур сунул конопатому кулаком в пах и отобрал бутылку. Помедлив долю секунды, словно размышляя над выбором, он взмахнул полупустым «Жигулевским», разбрызгивая остатки пива.

Часть попала на Даньку.

Мама ругаться будет, подумал он, зная, что мать ненавидит, когда от сына пахнет выпивкой. Мысль о маме, которая учует пиво и станет ругаться, вышла домашней, спасительной, выводящей за пределы творящегося безумия. Я сижу в видеосалоне. В крохотном душном зальчике: двор по улице Петровского, второй этаж над жэком. Показывают «Грязного Гарри» или «Нико». Сеанс скоро закончится, и я пойду домой, а парочки останутся смотреть «Горячие попки»…

– Ы-ы…

Фофану улыбнулась судьба: его, мычащего от боли, повело в сторону. И донышко бутылки разлетелось вдребезги о каменный парапет, огораживавший ступеньки входа в кафе, а не об голову Данькиного одноклассника.